Par habitude

      Шопен раздражал.       Если поначалу Листу было нелегко понять причину той взаимной непереносимости, которая, стоило музыкантам пересечься, своими мощными магнитными полями заражала всё вокруг, то, безрезультатно попытавшись разобраться в природе данной эмоциональной аномалии, венгру ничего не оставалось, кроме как их молчаливое противостояние принять.       Естественно, его музыкантский коллега имел массу недостатков, просто Листу пока о них известно не было. Сколько бы он не старался разведать хоть что-нибудь отталкивающее о поляке, выведать в институте ничего плохого ему не удавалось; в Интернете же Ференц изучал шопеновские фотографии — нужно же знать врага в лицо, и руки его знать просто необходимо, особенно, если ты — музыкант; особенно, если руки такие красивые и изящные.       То, что все внешние факторы говорили в пользу Фредерика, только добавляло венгру уверенности в тёмном прошлом последнего. Шопен не был выскочкой, в скандалы не ввязывался, не имея изъянов во внешности, за которые в «приличном» обществе принято недолюбливать, он обладал вполне красивым профилем и неплохим вкусом в одежде, будто позаимствованной из исторического музея, если быть точнее — Ференц стопроцентно видел нечто подобное в зале, посвящённом Ренессансу.       Словом, из толпы творчески-одарённых студентов консерватории поляк не выделялся и в тоже время до «своего» не дотягивал. Проучившись композиции несколько лет на родине, он внял воле своей романтической души, шептавшей, что продолжить обучение следует именно во Франции. Необходимыми знакомствами на новом месте Фредерик не только обзаводиться не спешил, а скорее испытывал к ним нескрываемое пренебрежение. Не выставляй он свою самостоятельность напоказ, возможно, с самой первой встречи — рядового столкновения глазами в коридоре — Лист не без удовольствия согласился бы на дружбу, но вместо положенного восхищенного лицезрения его персоны один абсолютно скептический взгляд был возвращён венгру с такой холодной безучастностью, что Ференц стремительно потерял контроль над эмоциями, быстро отвернувшись.       К неудовольствию Ференца, Фредерик был наделён прекрасным самообладанием, следовательно, искусством поцелуев владел отвратительно — то что два этих качества несовместимы поведал Листу один приятель, в словах которого обычно сомневаться не приходилось, да и самому композитору пришлось убедиться в истине сего высказывания ещё не раз. После досадного поражения в зрительной дуэли Ференц находил в этом для себя некоторое утешение; но как бы не пытался он спасти уязвленное самолюбие, что при виде знакомой стройной фигуры стремительно тонуло в несвойственном смущении, его чуткий музыкантский нюх остро ощущал — в привычной массовке института Шопен не был второстепенным персонажем. Не главным, естественно, потому что перехватить эту роль у Листа не удавалось пока никому, но последний слишком ясно видел, как перед поляком медленно приоткрываются все карьерные перспективы, которых сам он пока вряд ли осознавал.       Напряжение росло — даже не находясь рядом, Шопен умудрялся перманентно действовать на нервы, начиная со своего имени, без которого в музыкантских кругах теперь не обходился ни один маломальски значимый разговор и заканчивая фамилией, всё чаще появлявшейся на афишах. К концу первого семестра их совместного обучения утомлённым листовским воображением был полностью закончен образ человека-занозы, коим Фредерик конечно же не являлся, напротив, — следуя всеобщему мнению, он имел массу достоинств. Оспаривать его идеальность Ференц почему-то не решался, иногда отваживаясь в кругу друзей коротко пройтись по его биографии, однако все стремления пустить на эту тему какую-нибудь шутку заканчивались провалом или, что ещё хуже, самовольно слетающей с губ похвалой.       По правде говоря, убедить хотя бы себя, что его чувства ограничивались лишь жгучей ненавистью у него так и не вышло, поэтому браться за других было делом заведомо неблагодарным.       Фредерик не делал ничего, и это раздражало. Он не ходил на концерты Ференца, не обсуждал его новые композиции — ни с самим Ференцем, ни с кем из их общих знакомых. Несложно также догадаться, кто, единственный со всего курса, не кинул Ференцу заявку в друзья. Да что уж говорить, Листу было горько от того, что они ни разу не посидели в ужасном институтском буфете, (куда последние несколько месяцев сам венгр ходить не отваживался) не подискутировали на тему бездарности популярных нынче хитов, не имеющих ничего общего с правилами гармонии. Все знакомые Ференца были готовы слепо следовать за модой, превознося все её нелепые веяния, а Фредерик бы его справедливое негодование по этому поводу разделил, да и просто собеседником он, наверное, стал бы интересным.       Впрочем, к идее делового разговора тет-а-тет в тараканьей столовой Лист быстро охладел — Шопен был создан не для таких мест; после его дебюта на большой сцене, Ференц отвёл бы в лучший ресторан с тарелками, в пять раз превышающими размеры блюда, неправдоподобно зелёными пальмами и официантами в накрахмаленных рубашках, а главное — никакой живой музыки. Лист заготовил для такого случая несколько помпезных и более интимных высказываний — даже жаль, что все эти задумки оставались лишь в его фантазиях.       В тех самых ночных фантазиях, где давно принял факт, что отсутствие Шопена злило, пожалуй, даже сильнее, чем постоянные ехидные переглядки.       Они снова столкнулись в коридоре — правда, на этот раз телами, а не глазами. В противовес первого невербального контакта, детально разобранного с психологической точки зрения, со знаменательного дня их более тесного взаимодействия, хоть и случайного, Ференц помнит только полупустой стаканчик в своей руке и сконфуженного Фредерика, предложившего купить кофе взамен разлитого. Дальше как-то само собой получилось, что на следующую пару они прошествовали уже вместе. Более того, теперь композиторы ходили всюду вдвоём, а на общей фотографии курса остались запечатлёнными, держащимися за руки. Ференц ту фотографию распечатал, потому что своих однокурсников-лицемеров очень любил.       И пусть против совместного времяпрепровождения венгр больше не протестовал, отдельные свойства темпераментов обоих музыкантов значительно осложняли притирку характеров. То и дело Ференц ловил на себе короткие осуждающие взгляды, словно маленькие, но очень ядовитые иголочки, попадающие точно в сердце. Он никогда не забудет того отразившегося в голубых глазах разочарования, тут же сменяемого презрением, которым был удостоен за переход дороги на красный. Неудивительно, что в каком-то захолустном переулке, где светофоры выполняли скорее эстетическую функцию, а машины ездили редко и по одной, Листу показалось логичным перебежать на другую сторону улицы, не дожидаясь зелёного истерически дрыгающегося человечка. Для Шопена это являлось нонсенсом.       Его правильность становилась причиной спора далеко не в первый раз. Безукоризненное знание норм этики и уважительная манера общения со всеми без исключения людьми слишком возвышала своего обладателя над остальными. Одного этого было достаточно, чтобы пользоваться успехом у дам и одновременно чтобы нервировать столь повышенным вниманием Листа. Каждая совместная прогулка, во время которой Фредерик успевал покормить и погладить всех встречных котов, параллельно болтая с ними о жизни и подержать дверь какой-нибудь пожилой даме, неизменно заканчивалась для Ференца непонятным желанием изолировать спутника от общества. В этом прогнившем мире, до отказа заполненным людьми, пекущимися лишь о собственной выгоде, делать ему было решительно нечего.       Наверное, с этой загадочной жажды опеки всё и началось. Незаметно в распорядок Листа вкрались новые пункты, несвязанные ни с музыкой, ни с домашней рутиной. Проводить Шопена до дома не требовало множества усилий, зато заставляло сердце сладко вздрагивать всякий раз, когда его руку недоверчиво разглядывали, прежде чем осторожно коснуться, некрепко сжимая. Тёплыми весенними вечерами, дожидаясь часто выходящего последним приятеля, Ференц срывал пару веточек сирени, тщательно отбирая самые красивые, после запутывая в тёмных волосах Фредерика и шутливо предлагал сходить в кино. Шопен на подобные благородные порывы обижался, но не мог их не ценить, в конце концов также в шутку согласившись.       Целовался он, кстати, действительно неважно, но Листу в целом за не столь продолжительное время удалось его в этом поднатаскать — не просто же бумажки он заполнял на педпрактике в отличие от некоторых.       Ференц считал себя опытнее примерно во всём и ментально старше, и если с первым проблем не возникало, то напомнить об их реальной, хоть и мизерной разнице в возрасте Фредерик никогда не забывал. Будучи также хорошо подкованным в психологии, он не упускал возможности во время споров назвать Ференца собственником, с чем венгр в глубине души был согласен. Фредерик обижался, истерил, закрывался у себя комнате, после выпархивая в восторженном состоянии духа и благодаря за прилив вдохновения.       —Если я настолько не отвечаю твоим моральным принципам, почему ты всё ещё живёшь со мной?       —По привычке, — буркнул Шопен, уворачиваясь от примирительных объятий.       Шопен раздражал ночью особенно сильно. По обыкновению начитываясь перед сном романами, которых домашняя библиотека содержала неимоверное количество, он быстро терял связь с реальностью, всё же успевая накрутить волосы на бигуди. Ференц искренне не понимал, как в этом можно спать и чем кудри лучше имеющихся у Фредерика прекрасных густых волос, природной прямоте которых оставалось только завидовать. Вот пушистые вихры Листа безоговорочно нуждались в различных укладках. Но на острожные предложения отказаться от завивки или воспользоваться подаренным на Новый год стайлером упрямец отвечал твёрдым отказом.       Мириться с этими вечерними ритуалами приходилось долго и мучительно, чем Ференц и занимался, кажется, с первого их совместно прожитого дня.              «Даже раньше», — мысленно поправил себя венгр, неохотно выныривая из воспоминаний. Идея в два часа ночи перебрать в памяти все основные моменты своего бренного бытия представлялась не такой уж и плохой и, судя по доносящемуся с кухни шуму, пришла в голову не ему одному. Отсчитать время до появления виновника незапланированных ночных бдений было делом пустяковым.       Сосредоточенно прищурив глаза, Ференц щёлкнул своими музыкальными пальцами. «Раз, два, три.» — дверь в его временное обиталище, именуемое ванной комнатой, распахнулась, представив заспанного композитора во всей красе.       —Тоже не спишь? — заключает Фредерик и, подходя ближе, в своей обычной мягкой, но бескомпромиссной манере заключает Ференца в объятия.       Запоздало придав лицу хмурый вид, хотя желание сердиться уже пропало, Лист оценивающе уставился на вошедшего: даже сейчас он был одет в одну из своих снежно-белых рубашек с кружевами под старину и, по мнению Листа, ужасно неудобными отложными воротниками, которые им однако тщательно отглаживались во время расписанных по графику домашних дежурств. Да и чего уж греха таить, подобные ретро-вещи поляку очень шли, в то время как Ференцу, не представляющему жизни без чёрного цвета, больше импонировал свободный стиль.       Создавалось впечатление, что делали они всё абсолютно по-разному и, порой, только из соображений досадить друг другу.       —Ясно, — обьявил каким-то своим мыслям Шопен. Он часто подобным образом зависал в прострации и поистине этим наслаждался.       Лист понятия не имел, как на это реагировать — скорее всего, ответ и не предусматривался. Чужие руки по-прежнему крепко сжимали его плечи, и он уже не был против провести остаток ночи перед зеркалом в ванной — всё-таки лицезреть такого открытого и искреннего Шопена ему доводилось нечасто, кроме того, ночь с субботы на воскресенье не предполагала раннего пробуждения. Однако вся эта домашняя атмосфера слишком вводила в сон; Ференц аккуратно тронул уже задремавшего музыканта за локоть, и тот, на удивление, сигнал воспринял правильно, правда, глаз не открыл и, проявляя чудеса сноровки, наощупь добрёл до дверного проёма. В его способности так же безболезненно добраться до спальни венгр всё же сомневался, поэтому, в последний момент поймав край белой ткани, он поспешил удалиться следом, параллельно размышляя о том, что от некоторых привычек не стоит отучаться.