Посередине

Бледная луна жадно облизала мягким светом белоснежные кружевные веточки, тягуче растеклась по голым плечам, чтобы потом предсмертно вспыхнуть сверхновой в серебристых лепестках на тонком пальце. Секундная передышка — и новый круг: ласковое скольжение, тусклая плавность, роковой блеск. И снова. И снова. И снова, пока Суна уже изрядно погнувшейся вилкой приканчивала торт. Давилась приторной сладостью вперемешку со слезами прямо из миски, что ловко примостилась между её ног. Вот бы поперхнуться и умереть от этого чёртового торта. Пусть бы всё уже наконец закончилось прямо здесь, куда едва доходил свет блёклого фонаря, среди кустов — в таком же тёмном и нелюдимом углу, в котором она провела годы, находясь в тени сестры. Удобное, услужливое, тихое приложение без права на собственную жизнь. Даже её свадьба — лишь помпезные декорации, чтобы сообщить Сейран, что её муж в очередной раз облажался. Ферит, Ферит, Ферит! Будь он проклят вместе со всеми своими бабами. Осенняя ночь обнимала холодом, а Суна задыхалась от жара, пылала от кусавшего изнутри огня обиды и отчаяния. Ничтожная, ненужная, одинокая. Жалкая?.. Жалкая. — Суна… — лёгкий шорох за спиной и вот Кая оказался перед ней на корточках, обеспокоенно вглядываясь в глаза. Протянул руки к лицу, но в последний момент замер, видя, как сильно женская ладонь сжала вилку. — Почему ты здесь? Почему убежала? Вместо ответа только профиль в равнодушном свете луны. — Суна, давай, вставай, не сиди на земле. Ты же заболеешь. Давай, — Кая чуть коснулся её предплечья, но она резко вырвала свою руку. — Уйди. А он сел рядом. В одной рубашке, напряжённый, взволнованный. — Нет. Ты обещала, что мне от тебя никуда не деться, а сама убежала. Испачкала свадебное платье, оставила гостей без десерта. Кто знает, на что ещё ты способна. Суна услышала его улыбку. Остро почувствовала кожей, даже гипнотизируя почти неразличимое в темноте дерево. — Разве гости не побежали утешать Сейран? — Не знаю. Я побежал искать тебя. — Получается, они меня не замечают вовсе, — она двумя руками обхватила миску с изуродованным тортом и только потом повернула к Кае заплаканное лицо, решительно посмотрев в глаза. — Я у них даже жалости не вызываю. Не то что у тебя. — Что? — Я слышала, ясно тебе? Слышала. — Суна… — выдохнув её имя, он потянулся было к ней, но беспомощно остановился на полпути. — Ты мне только ответь, — теперь Суна не отводила от него взгляда. Пронзительного, злого. — Ты зачем мне про любовь наврал? Я же тебя не просила. Я же вообще ни о чём тебя не просила! Если бы он только знал... Если бы смог ответить хотя бы себе, почему тем вечером так испугался, что она откажется от женитьбы. Почему его так повело с их первой встречи и насмотреться на неё никак не получалось. Почему настолько размазало от этой её хрупкости и лёгкости, что готов был руки переломать всем, кто мог на неё посягнуть. Угрожать. Почему всё это — непонятное, безымянное — и его нестерпимое желание уберечь морскую нимфу и залечить её раны, сами собой тогда сложились в уверенное «люблю». Ответ был где-то совсем рядом, царапал в груди, но слова держали за горло. — Я… Я поспешил. Суна замерла на полминуты, словно никак не могла понять, что он ей сказал, а потом расхохоталась. Громко, исступлённо, красиво запрокинув голову назад. Накрыла руками лицо, и веселье её так же резко потухло, как и зажглось. — Хватит, Кая, хватит. Просто уйди, пожалуйста, — всё схлынуло, потому что голос её стал твёрд и бесцветен. — Посмотри на меня, Суна, посмотри, — тёплые ладони всё же обхватили лицо, настойчиво, но мягко вынуждая взглянуть в глаза напротив. — Прости меня, — большие пальцы рисовали нежные узоры на щеках, вытирая слёзы. — Прости меня, — мазнули по скулам. — Я сказал маме то, что она должна была услышать, — по щекам. — Это не для тебя, это для неё, слышишь? — А что для меня? — ей хотелось утонуть, раствориться в этих словах так же, как она вязла в его почти чёрных глазах сейчас. — Я поспешил, но не ошибся, — Кая провёл кончиками пальцев вдоль линии челюсти, вниз по шее. — Мы всё-таки поженимся, и ты сама всё увидишь, — робко, невесомо очертил плечи, соскальзывая по рукам, чтобы переплести пальцы. — Поверь мне, Суна, поверь. — Я не понимаю, чему верить, — вышел едва слышный шёпот от рассыпавшихся по телу мурашек. Колючих, тёплых, стыдных. — Где правда? — Посередине. Между нами, — там, где губы коснулись губ. Бледная луна беззастенчиво наблюдала, как в её мягком свете мужские руки жадно оглаживали белоснежные кружевные веточки, голые плечи. Как предсмертно в тёмных волосах сверхновой вспыхивали серебристые лепестки на тонком пальце. Без передышек, по кругу: ласковое скольжение, тусклая плавность, роковой блеск. И снова. И снова. А изувеченный торт нашли в кустах только через неделю.