***
Мама каждый раз плачет, когда он возвращается с новыми синяками, но все так же любовно лезет их обрабатывать и говорит про милицию и заявление, но Андрей лишь отмахивается. Боль входит в привычку ровно с той минуты, когда он решается выйти на поле, посмотреть Марату в глаза и сцепиться с ним в рукопашном, заведомо зная, что проиграет. Марат – ребенок улицы, ее любимый сын, а все вокруг – враги, но почему-то Андрей неожиданно становится исключением. Впервые кто-то в его жизни идет не против него, а за ним, и эта мысль долбит похлеще набата. Марат подходит последний, после рукопожатия прижимает Пальто к себе и шепчет еле слышное «спасибо», чтобы не прочухал никто, ведь не поймут, он же пацан ровный. Васильев улыбается, а Марат впервые в жизни чувствует себя особенным.***
У боли есть свойство притупляться. Тут нос разобьют, там по скуле проедутся, здесь затрещину дадут. Ничего особенного. Но боль моральная… У Марата душа трещит по швам, когда он слышит женский крик, доносящийся из-за двери. Валера отворачивается, дышит прерывисто, хотя, казалось бы, Турбо держится сухарем при любых жизненных обстоятельствах, потому что знает: дашь слабину, и тебя размажут как бычок по асфальту. Ильдар зовет Андрея на разговор. Турбо и Зима начинают рамсить, но против мусора не попрешь, он всегда прав, поэтому Васильев покорно идет за ним, прекрасно зная, что его ждет. У Ералаша огромная дыра в черепе и перештопанное тело. Он выглядит как неудачно сшитая кукла, Андрея начинает мутить, но вида он не подает. Это их прошлое, настоящее и будущее, и он знал, на что идет, ради кого он идет. — Зачем тебе все это, Андрей? — Ильдар не теряет надежды достучаться до его бестолковой головы. — За свободу. Ильдар лишь качает головой и дает ему уйти.***
Впервые Марату страшно настолько, что он готов сам умереть, лишь бы все закончилось благополучно. Он кое-как оттаскивает от Пальто здоровенного мужика, который методично превращает его лицо в кровавое месиво, и отдает его на растерзание Володе, который за свою скорлупу грудью до последнего стоять будет. Не разбирая направления, волочит Васильева куда-то в сторону, молясь всем, кому только можно, чтобы тот продолжал дышать. Потому что Марат не сможет без него, потому что он лучше сам умрет, чем потеряет Андрея. Он плюхается рядом с телом, на приличном расстоянии от бойни, предусмотрительно усевшись за гаражами, потому что скоро должна подъехать облава. Берет горячее лицо в свои ледяные руки, большими пальцами старясь стереть кровь, но делает только хуже. Пацаны не плачут, ведь это не по понятиям, но стоит Марату прижаться к окровавленному лбу своим, предательские слезы крупными каплями начинают скатываться по щекам, разъедая кровь и окрашиваясь в бордовый. Он не чувствует дыхания. Он не чувствует земли под ногами. Он не чувствует н и ч е г о. Трется носом о чужой, расквашенный, и жмурится, пытаясь придти в себя. — Не умирай, Андро, — беспомощно, он знает, но ничего не может с собой поделать. Грузом на него сваливается осознание, что ему всего четырнадцать. Ералашу тоже было четырнадцать, и Пальто тоже… Было. — И на надгробном камне напишите мне: свобода, — Марат подрывается и ставит руки с обеих сторон бедовой головы Андрея. Моргает глупо, как щенок, не верящий, что его наконец-то заберут с холодной улицы. Пальто с трудом разлепляет запеченные веки, но смотрит так серьезно, что у Марата мурашки бегут по спине. — Я думал, что ты умер, — Марат знает, что звучит глупо, но выдавить что-то более вразумительное из себя не может. — Не дождешься, — Андрей кое-как приподнимается и оказывается нос к носу с Маратом, — все только начинается. Они молча смотрят друг другу в глаза несколько мгновений. — И не смей залупаться про надгробия. — Слово пацана.