Та единственная

— Она манерное, самовлюбленное, мерзкое маленькое существо, которое считает себя умнее, чем оно есть на самом деле, и она настраивает Луи против меня... В его тоне было столько злобы и одержимости, что по спине у Антуанетты пробежались мурашки. Она спрятала в свободный отдел бумажника деньги, захлопнула его и быстро, но не торопливо убрала в ящик. За простой Лестат платил щедро, а времена были неспокойными: в ярком женском кошельке она хранила минимум, в неприметном мужском — все остальное. — Ты бы себя послушал, — прошептала она себе под нос. — Звучишь, как сумасшедший. Лестат вдруг притянул ее к себе, и она замерла, не зная, стоит ли двигаться. Пусть страх давно уступил место привычности, характер у Лестата все еще был ужасным, и с него не сталось бы закатить из-за одной-единственной фразы истерику. Кончики его пальцев очертили следы укуса на шее Антуанетты и скользнули было ниже, но остановились, не дойдя до ее груди. — Ты ведь все еще любишь меня? — спросил он жестко. — Так же сильно, как когда согласилась? — Да, — соврала Антуанетта, не моргнув глазом. Она знала настоящего Лестата: такого же манерного и самовлюбленного, мерзкого, маленького. Не обладая критическим мышлением в принципе, он, похоже, даже не понимал, что ненавидит в окружающих больше всего именно те черты, которые присущи ему самому. После встреч с ним Антуанетта порою невольно задумывалась, что может грешить этим тоже. Рука Лестата исчезла с ее ключицы. — Я просто беспокоюсь, что все это может плохо кончится, — поднявшись с постели, Антуанетта накинула поверх белья ночную рубашку и выждала немного, чтобы понять, выкажет ли Лестат недовольство. — Ты слишком эмоционален. Ты идешь у своих чувств на поводу, а Клаудия в это время наверняка строит с холодной головой план. Какой у тебя план, Лестат? Притворяться, что ты меня трахаешь, и дальше? Злить Луи, пока он не лопнет? — Прежде чем он лопнет, — зашипел Лестат, щелкая зажигалкой. — Он снова прибежит ко мне, потому что не вынесет того, что я с тобой, а не с ним. Заметь, когда он со мной, у него и мысли не проскальзывает об этой злобной дряни, она просто не нужна ему, когда он со мной... «Злобной дряни», — невольно поразилась Антуанетта услышанному. И это говорил человек, годами инсценировавший измены, чтобы заставить своего партнера ревновать. Просто потому что захотелось. Просто потому что ему показалось, что ему уделяют мало внимания. Просто потому что его якобы любили недостаточно сильно. В комнате запахло табаком. — Я поговорю с Луи. Попытаюсь. Антуанетта заморгала, подумав, что ей почудилось. Обернулась на кровать, окинула взглядом нахохлившегося Лестата — не почудилось. В его голубых глазах было столько недовольства, что ясно было: он правда это сказал. — Серьезно?.. — Наверное. Скажи, почему ты так просила меня об этом? Предчувствие? Под ее растерянным взглядом Лестат стал одеваться, видно, решив, что на сегодня конспирации хватит. До рассвета было еще далеко, Лестат наверняка не насытился ее кровью и собирался поохотиться, чтобы утолить голод. — Можно и так сказать... — Если не срастется, будь готова к поездке. Он пренебрегает мной, я этого не терплю. Вместо прощания Лестат положил на прикроватную тумбочку перчатки и кольцо. Не то самое, которое он забрал у Антуанетты накануне, но похожее: тоже интересной формы, тоже с несколькими крупными камнями, тоже очень красивое. — Клаудия сняла твое с отрезанного пальца и решила оставить себе, — добавил он повседневно. — Конечно, скоро они поймут, что ты жива, если еще не поняли, но прячь теперь правую руку. Не хочу, чтобы они подумали, будто я о тебе пекусь. А затем просто ушел. Антуанетта подперла щеки ладонями, тупо глядя на оставленные Лестатом вещи, и не смогла понять, что испытывает. Пальцем меньше, пальцем больше — у нее не было бы выбора, принеси Лестат нож, но Лестат не принес. Впереди была целая ночь, чтобы разобраться, соврала ли она на самом деле.

***

Не срослось. Конечно, черт возьми, не срослось — это же был Лестат де Лионкур, Его Величество Кошмар собственной персоной, ничего не могло срастись, пока Лестат оставался Лестатом, и не срослось бы после всего им содеянного, даже стань он вдруг кем-нибудь другим!.. Когда Лестат отодрал Антуанетту от трупа, она закашлялась, зажимая ладонями рот, и попыталась перебороть рвотный позыв. Умом она всегда понимала, о чем просит Лестата помимо денег, но на практике свыкнуться с новым положением вещей ей оказалось трудно. Оно свалилось ей на голову, как валун, стоило Лестату убедиться, что ее устраивает ее прическа: это было в его духе, он не умел ничего делать нормально, умел только через жопу. — Идиот, — выдохнула она, не подбирая слов. — Тебя хотят убить, ты знал это, больной идиот!.. — Успокойся, хотеть не равно делать. — Я же говорила, чем все это кончится, Лестат! Это было не предчувствие, это была логика! Какое-то время они просто друг на друга смотрели. Антуанетта — с бессильной злобой, Лестат — с торжеством. Он подал ей руку, помог подняться, придерживая за талию, и поймал в объятия, когда ноги ее не удержали. От ужаса ей хотелось плакать. — Как давно ты об этом знаешь? Как ты узнал?.. — Эта дрянь слишком давно отравляет мне жизнь, Нетта, я насквозь ее вижу. Ты много выпила? Если да, тебя сейчас вырвет. Спустя мгновение желудок Антуанетты свело судорогой; изо рта у нее против ее воли выплеснулась кровь. Вскоре стало легче, наваждение прошло, и Антуанетта просто села на залитую алым траву, пытаясь перевести дыхание. Лестат опустился рядом. — Посмотри, до чего мы все довели, Лестат... Ты должен поговорить с Луи, пока не поздно, если он правда тебя любит, то поймет... Черты его лица ожесточились. Антуанетта поизучала их какое-то время, с горечью осознала, что Луи и Клаудия перешли грань, за которой слова уже не имеют никакой власти, и медленно утерла тыльной стороной ладони рот. Она была соучастницей, не отговорила Лестата вовремя, и на душе у нее теперь скреблись кошки. — Иногда мне кажется, что ты любишь меня сильнее, чем он, — неожиданно сказал Лестат. — Помнишь, я спрашивал, все ли между нами по-прежнему? Если бы ты ответила, что полюбила кого-то другого... Я не думаю, что смог бы принять это. В его голосе звенели слезы. Тихое холодное бешенство, злость, которую он не мог больше выместить, проведя ночь с другим человеком и выставив это как бы невзначай напоказ ради очередной порции ревности. Антуанетта привалилась к его плечу, и Лестат крепко обнял ее, сжимая ее пальцы собственными. Она любила его, пусть ее любовь и походила теперь больше на сторге, чем на чертов эрос . Видит бог, любила. Самовлюбленного и мерзкого, сильного снаружи и жалкого, маленького внутри, ревнивого и обидчивого, жестокого, превратившего мерно тлевшую вражду в войну не хуже гитлеровской и злящегося теперь на всех вокруг, но не на себя самого. Любила. Иначе не жалела бы, что не сдала его Луи, когда еще не было слишком поздно.

***

Лестат пришел в себя под черным безлунным небом, не чувствуя ничего кроме тупой боли в шее. Ему почти не дышалось, хоть это и было ему, в общем-то, не нужно; потрепанная Антуанетта в панике тряслась над его одеревеневшим телом, не решаясь ни растолкать его, ни позволить ему впасть в еще более глубокую дрему. — Это все из-за меня, — шептала она, как одержимая. — Это все из-за меня, это все я виновата... — Не неси чушь... Собственный голос показался Лестату незнакомым. Хриплый и надтреснутый, он звучал, будто из гроба, и почти оборвался, стоило Лестату прикрыть на полуслове глаза. Антуанетта от неожиданности вздрогнула и, посмотрев на него с неприкрытым ужасом, зажала сквозь дрожь ладонями его перерезанное горло — видно, от движения разошлись края раны. Как ни парадоксально, говорить стало легче. — Что бы я без тебя делал... — Ничего, — всхлипнула Антуанетта. — Тебя бы не было. Ты бы сгорел. Все те несколько минут, которые Лестату удалось продержаться в сознании, она плакала. Слезы ее опадали Лестату на лоб, расчерчивали тонкими алыми следами его скулы и терялись капля за каплей в растрепанных волосах. Прежде чем он провалился в забытье вновь, ему удалось поймать ее горький, полный неподдельной нежности взгляд. В ее руках Лестату было спокойно.