Выкованная в невзгодах

      Больше всего на свете Виктория мечтала о ребенке, но ей так и не удалось разродиться. Через полгода Виктор слёг с лихорадкой, и уже весной леди пришлось облачиться в траур.       Кончина матери с отцом спустя какое-то время также послужила ее высвобождению от страданий. Они ушли аккурат друг за другом. Виктория не плакала в ночь, когда ей рассказали известие, не плакала и тогда, когда червивая кладбищенская земля рассыпалась по деревянной крышке гроба. Ее маленькие женские ручки сжимали плоток и дрожали. В их доме было по-прежнему холодно и жутко, но то-то светлое, что все ещё оставалось в ее продрогшем сердце, оно ее согревало. В комнате матери с отцом воняло пылью, затхлыми одеялами и давным-давно поселившимися крысами за деревянным изголовьем кровати. Виктория рывком сорвала тяжёлые шторы, распахнула окна, и со ржавого карниза с недовольным урчанием послетали тощие голуби. На ее бледное лицо подул сырой ветер. Крыши домов с высокими шпилями кутались в постепенно густеющий туман. Она не рассчитывала увидеть в их дождливом и влажном поселке хоть кусочек солнца, но заметила, что дышать стало легче. Уже как месяц Виктория отказалась от корсета, который не сковывал ее хрупких ребер. Он также больше не сдавливал ее теперь нездоровые лёгкие, охватываемые ужасной болью по мере того, насколько сильно Мириам затягивала шнуры. Жаль только, что под грудью и до самых боков образовались шрамы. Стоило девушке слегка коснуться кончиками пальцев этих рубцов, они тут же начинали невыносимо болеть, а любое лишнее движение доставляло неудобство. Это стало напоминанием о прошлой, отвратительной жизни, стереть которую из своей памяти бедная была не в силах.       На следующий день Виктория вышла на улицу, кутаясь в шаль из овечьей шерсти. Этой ночью прошел ужасный ливень, дороги размыло и теперь весь подол ее платья испачкался в грязи. Тем не менее, она наконец намеревалась достать ружье. Стрелять из него девушка не умела и никогда не желала научиться, вспоминая, как будучи ещё маленькой, плакала из-за убитых кролей, лежащих на кухонном столе. Входная дверь открывается с характерным звоном колокольчика, висящего над ней. Когда Виктория заходит внутрь, ее глаза блуждают по изобилию оружия на стенах или за стеклом под прилавком. Ее встречает высокий и худощавый продавец, который, должно быть, озадачен, увидев женщину в его магазине, но выпрямился, когда та подошла к нему, стягивая шаль с головы. Теперь он мог получше рассмотреть ее бледное лицо, — Мне нужно охотничье ружье. Не могли бы вы показать несколько?

***

      Продавец взял с нее дорого, но Виктория ни о чем не жалела. Какое-то время она не решалась к оружию прикоснуться, поэтому повесила его на то место, где отец обычно хранил свои когда-то проданные ружья. Должна ли она была это сделать? Все решится само собой, стоит нажать пальцем на какой-то курок. Она ведь не должна промахнуться, подставив дуло в лоб. Не было ничего сложного в том, чтобы выстрелить. Виктория плачет, потому что ей страшно. Видимо, не успевает ограничить ту черту, когда дышать становится в несколько раз тяжелее, сотканная из горечей и выкованная в невзгодах девочка. Казалось, она не предназначена для этого мира, полного зла и жестокости, с ее нежной душой и искренней добродетелью. Взращиваясь в семье, где любви не было места, Виктория знала, что такое любить по-настоящему и всецело. Каково было ее удивление, узнав, что родители друг друга не любят. Она была совсем юной и оказалась неготовой к тому, что жизнь таила от нее до определенного момента. Это послужит ее спасению.