Но только ты не называй меня бездушным

      Их встречи из раза в раз — лишь случайность, нелепое стечение обстоятельств и неловкие улыбки: Санджи слишком смущен, Эйс слишком изворотлив — две грани чего-то общего, две прямые, которым не суждено пересечься.       Да и нет в этом никакого смысла, просто в одной из тысячи возможных жизней веснушки Эйса забавно складывались в созвездия, а Санджи умел читать звёзды. И он читал — проводил пальцами от одной веснушки к другой, а потом целовал бережно и коротко, не пропуская ни одной. А Эйс млел и таял, как тает снег от тёплых ладоней. А Эйс подставлял ему свои расцелованные солнцем щеки и смеялся, что после поцелуев Санджи веснушек на нем станет лишь больше, потому что Санджи — солнце. И ведь так было. И ведь оба смеялись.       Да и нет в этом ни капли романтики, просто в одной из тысячи возможных жизней у Эйса было больше времени, а у Санджи в сердце свобода и на губах любовь сладкая-сладкая. И они как-то пересеклись на перепутье и задержались совсем на чуть-чуть, чтобы поговорить. Просто где-то их первая встреча растянулась на долгие месяцы, а объятья распахнулись лишь на второй. Санджи дышал, и Эйс дышал тоже. Санджи шёл, и Эйс шёл тоже. Шаг в шаг. След в след. И их руки соприкасались неловкими касаниями пальцев. Они — два путника без цели, два ищущих, нашедших дом друг в друге. И это было правильно. Это было верно. Это было непредсказуемо и прекрасно.       Да и нет в этом ни грамма необходимости, просто в одной из тысячи возможных жизней Эйс слишком тёплый, Санджи слишком холодно, а ночи в Алабасте ужасно длинные; и лечь ближе, спина к спине, — всего лишь потребность, совсем не желание. И обниматься, в общем-то, тоже. И поцелуй на прощание — тоже. Короткий, горький и какой-то отчаянный — будто бы каждая тысяча какая-то жизнь из миллиона возможных вспоминалась им, помнилась в памяти и вырывалась надрывным «не уходи». А уйти было нужно.       Да и нет в этом ни капли логики, да и смысла — тоже; просто это всё — там, а они — здесь, и эта жизнь не четыре тысячи какая-то. Это просто жизнь. А они просто знакомые. Просто люди, и даже не друзья. Эйс уйдёт с восходящим солнцем, а Санджи влюбится на закате — это неизбежное и правильное — то, что происходит из раза в раз.       Но в один-единственный час между двумя и тремя, кажется, ночи — они смотрят друг на друга так нежно и отчаянно. Так трепетно. Так жадно. Так — и воздух едва ли не искрит от напряжения, от внутренней борьбы: прикасаться или молчать.       — Не сейчас, — и веснушки блестят на небе звёздами, когда он улыбается. Криво. Фальшиво. Привычно.       — И не завтра, — солнце тускнеет под луной, когда они не смеют сделать и шагу из разделяющих их пяти. Даже не десять — какая ирония.       — Тогда я заскочу к тебе позже?       — Попробуй.       Это короткое помутнение, короткое знание — что да, было. И будет. Если завтра наступит, если мир от них не откажется, если они снова окажутся там, где не должны.       Но — Санджи курит и смотрит в небо — одинокое и беззвёздное; — в этом всё ещё не было смысла.       Но — Эйс щурится от восходящего солнца; оно целует его на прощание в плечи; — это всё с самого начала было обречено.       Но — отрицать очевидное и слишком понятное — глупо; — из раза в раз, из жизни в жизнь, каждую тысяча какую-то жизнь из миллиона возможных они могут быть счастливы, могут быть вместе, могут говорить днем и ночью, смеяться над солнцем на камбузе и пересчитывать созвездия на щеках.       И есть в этом всё же какая-то нелепая романтика — умирать и из жизни в жизнь искать шанс — случайную встречу среди миллионов предрешенных.