Сталь, кружево и сугробы

Она двигалась неспешно, оглядывая скрытые за снежным покрывалом мраморные статуи по обе стороны дорожки, под подошвами хрустел снег, а на белоснежном ковре оставались изящные следы. Она прошла сквозь арку, поправила кружевные рукава на новом платье, встряхнула меха, с которых осыпались снежинки, и свернула на другую дорожку, огибая часть аллеи. В совсем неприметном углу, если таковым можно назвать одинокий (хотя стоял он так же, как и другие) фонарь, присыпанный смешной пушистой шапочкой, на лавке, сгрудившись, сидела весьма объёмная фигура. Задержись девушка ещё на десяток-другой минут, и бедный мужчина бы стал неотличим от прочего пейзажа — такой же неподвижный, массивный и покрытый снежинками. Она подошла ближе, улыбнулась и сообщила о своём присутствии: — А вы, как всегда, достаточно пунктуальны, Капитано. Мужчина поднял голову. Лицо скрывал традиционный шлем, а фонарь за спиной отбрасывал такую тень, что и силуэта не разглядишь. Тем не менее, несмотря на холодную наружность, она могла почувствовать тёплую, еле заметную улыбку. Она слышала эту улыбку даже в его голосе: — Неприлично заставлять даму ждать, — он приподнялся, возвышаясь ещё больше. Широкоплеч, высок, прямая осанка — за ним, словно за железной стеной. Она представила, как Капитано ограждает её от стужи, рассвирипевшей бури или от града. Её эта мысль позабавила, и она улыбнулась. Капитано протянул руку: — Пойдёмте, Сандроне, Голубка моя. Вот-вот приступят, а мы с вами зябнем под стужей. И верно: разгулявшаяся зима не умела щадить тех, кто задерживается неразумно долго на одном месте. Не будь она прежде укутана, непременно задрожала бы даже от самого лёгкого дуновения ветерка. Она молча протянула руку, принимая приглашение и тут же ощутила нежное и тёплое прикосновение губ. Лишь для приличия она выразила смущение. Капитано и Сандроне направились вглубь аллеи, минуя те же одинокие фонари и кованые лавки, и бесчисленные снежинки сопровождали их мирное шествие. "Ах, до чего же печально, что Капитано столь высок, — подумалось ей. — При иных обстоятельствах, он мог бы взять под локоть и повести так, как подобает кавалеру". Мысли её были не столько меланхоличны, сколько мечтательны. Кто же будет в здравом уме сокрушаться на такие мелочи? Прочь она отогнала эти мысли. — К слову, Прокофьевы дают отличные балы, — как-то упомянула Сандроне после одного из многих собраний Предвестников Фатуи. Выходила из залы она последней в компании Капитано. — Прелюбопытно. И к чему вы, Рыбка моя, это упоминаете? Сандроне было приятно приступить к монологу: — Понимаете, Капитано, балы — достоинство нашей прекрасной Снежной. До меня дошли известия, что нигде в Тейвате их не дают. Представляете? — Она округлила глаза, всем своим существом выражая крайнее удивление. — Нечто совершенно изысканное, элегантное и возвышенное присутствует только в пределах нашей земли. Признаюсь, я крайне — крайне! — изумлена и пребываю в недоумении. Отчего же не изволят и в других землях перенять столь великолепную культуру? — На мгновение она замолкла, прикрыв глаза, и продолжила: — Впрочем, как знать, быть может, оно и к лучшему. — Она склонила голову, и скромная улыбка украсила её прелестнейшее лицо. — Тяжело помыслить, чтобы кому-нибудь удалось превзойти наши обычаи. Вы как считаете? Капитано, поразмыслив, изъяснился вполне кратко: — Склонен с вами согласиться. Однако, — продолжал он спокойным тоном, — судить весьма затруднительно. В глазах Сандроне вспыхнули искорки: — Неужели вы не бывали на балах? Могло показаться, что Капитано несколько смутился, однако Сандроне прекрасно знала: подобное выражение его лица означало вовсе не стеснение, а некую особенную задумчивость. — Именно так, Рыбка моя. — Ему вздумалось присесть на колено прямо перед Сандроне. Он взглянул ей в глаза, — из-под шлема вырисовывались грубые черты, будто нарисованные неумелым художником, которые, несмотря на все огрехи творца, пользовались симпатией Сандроне, — и нежно произнёс: — Ежели изволите, моя госпожа, я готов сопроводить вас на любой бал, что вы посчитаете достойным своего драгоценного внимания. Сандроне оказалась весьма польщена скорым согласием и подобной пылкостью. Она почувствовала, как щёки краснеют и поспешно отвернулась. Улыбнулась, вскоре привела себя в чувство и развернулась обратно. Шорох складок пышной юбки, глубокое дыхание Капитано и тишина в безлюдном коридоре. — Ах, встаньте же, Капитано, в самом деле! — в игривой манере воскликнула она, не сумев сдержать девичий смех. Капитано подчинился. — Несомненно, совершенно необходимо дать визит к Прокофьевым. — Неужели вы вознамерились заявиться без приглашения? — выразил сомнение Капитано, не умаливая значимость мероприятия для Сандроне, а подчёркивая уместность в глазах Прокофьевых. Непременно, столь важных лиц не прогонят со двора, — помыслить даже о возможности подобного поступка со стороны лиц столь знатных не представляется уму, пребывающему в добром здравии, — и, всё же что-то нашёптывало Капитано, что бесцеремонное явление поставит Прокофьевых в затруднительное и весьма неловкое положение. В тот же миг, как Капитано вознамерился изъяснить причины сказанного, Сандроне, словно весенние листья — зимнюю пору, развеяла сомнения: — Капитано, о, Капитано, — ласково обратилась она, — вы даже не представляете, сколько писем с приглашениями скопилось у меня за минувший год. — И вновь обворожительная улыбка. — Мы можем заявиться, как мне представляется, к любому двору, что дают бал этим вечером, или грядущим, или через месяц. Всерьёз ни одна душа не верит, что удостоится чести лицезреть кого-либо из членов Фатуи, однако, — отметила она с небольшой паузой, — продолжают писать и писать с просьбами, если не с мольбами, "снизойти до их не столь роскошного и могущественного двора, дабы почтить своим присутствием хотя бы на несколько мгновений". На том и кончили. Далее они удалялись из штаба в приятной, окутывающей идиллией, тишине. В точности как сейчас, когда они приближались к дубовым воротам двора Прокофьевых. Капитано остановился, что вызвало некое замешательство у Сандроне. — Вам нездоровится? — обеспокоилась она, сохраняя непринуждённый вид. — Неужто вы раздумали? — Вовсе нет, Голубка моя. Немой вопрос остался на губах Сандроне, когда она поняла, что Капитано принялся искать что-то внутри карманов плаща. Он повернулся лицом к ней, держа в руках блестящее ожерелье тонкой работы с крупными изумрудами. Он приблизился и украсил шею Сандроне столь изысканным подарком. — Мне пришло в голову, что вас оно украсит так же ослепительно, как и ваши удивительные, проникновенные глаза. — Полагаю, вы не разочарованы? — Нисколько. Сандроне в пылкости чувств взяла Капитано за руки и сумела воспротивиться непреодолимому желанию запрыгать от всепоглощающей радости — так силён был её детский восторг от столь чудесного подарка. Она стыдливо опустила руки и покраснела — как и подобает приличной даме. — Оно изумительно, — и снова одарила Капитано милой улыбкой. О, какой взгляд! Никаких сомнений, он чувствует то же, что и она. Ах, до чего же отрадно её душе! — Пройдёмте же, Рыбка моя. — С превеликим удовольствием.