Сталь, кружево и сугробы

Дождись подснежников, я знаю — лето, Дождись схода половодья, да, февраль, Дождись чрез тысячу рассветов, В духоте или в зачахлый май. Не издавай отчаянного хрипа, Ты жди цветенья побегов молодых. И там, под тенью кроны липы Дождусь и я твоих ладоней золотых. Такими стихами Капитано меланхолично и с нотками светлой тоски и исключительной нежности ознаменовал их скорое вынужденное расставание. Путь предстоял долгий и далëкий. Весьма некстати объявленная новость омрачила прекрасный вечер Сандроне. Она держалась достойно, не позволяя лицу придавать грустный вид, что точно смутило бы Капитано, и предпочла поднять голову к небу, усыпанному ворохом крохотных звëздочек, которые являлись единственными свидетелями печального откровения. — Как скоротечно счастье в наши дни, увы, — заключила она и тут же с приободрением в голосе добавила: — Натлан так не похож на наши безмятежные края. Ужель вас это не тревожит? — Лишь самую малость, Голубка моя, — поддерживал тон беседы Капитано, пока они вдвоëм всë дальше уходили от двора Прокофьевых, оставляя позади чувства и воспоминания. — Кабы и вас не смучала тоска. Сандроне скромно улыбнулась и почувствовала, как согревается нечто крохотное внутри и разливается всë глубже, и доставляет приятное удовольствие. — Не встанешь поперëк судьбы, — смело заявила она и взглянула в лицо Капитано, спрятанное тенью. Коль суждено разлуке совершиться, то не в силах мы этому мешать. Она вздохнула и заметила, что игривый снегопад, заставший их перед визитом к Прокофьевым, совсем измаялся и более не озорничал. Еë губы вновь тронула улыбка, а затем Сандроне затряслась от вопиюще неприличного смеха, содрогаясь всем телом, не в силах удержаться. Едва сохраняя привычный спокойный тон, Капитано поинтересовался: — Что вас позабавило, Голубка? — Вы... Вы... — и Сандроне разошлась пуще прежнего. Мелодичный голос разносился по округе и, проходил бы кто невзначай мимо, наверняка бы невольно помолился за спасение несчастных душ. Капитано лишь неловко улыбнулся, пригладил пухлые раскрасневшиеся щëки и не торопил с ответом. Вскоре Сандроне удалось изъясниться и сообщить о причинах столь задорного смеха. Всë оказалось достаточно просто: ей вспомнился весь сегодняшний вечер от начала и до конца. Мирная и ничего не обещающая дорога до бала, ослепительный свет изящества, восхищения и беззаботности, что струилось отовсюду, крайне потешные господа и дамы, интересовавшие еë только в качестве невиданных диковинок, и прекрасный финал, который остался незамеченным среди торжества простодушной невинности. Более всего прочего еë веселила сцена с леди Пущиной, что так искренне выражала раздражение, даже не замечая перемен в своëм невыразительном и скучном лице. Горько взывала о помощи и, поняв, как жесток бывает мир, вознамерилась озлобиться на него в ответ. — Готова поспорить, что от страха перед вами она сама лишилась чувств, — с тем же восторгом делилась впечатлениями Сандроне. — Позвольте, — скромно отвечал Капитано. — Нынешняя молодëжь куда отважнее, чем может показаться на первый взгляд. Реальность не так поэтична, — с грустью подчеркнул он. — Надоедливый лепет порой возможно заглушить лишь старыми, но оттого действенными методами, — в полуулыбке вытягивались губы. — Лëгкий толчок по крепкой стене — и благодатная тишина изволит обволакивать ваши уши. Сандроне вновь рассмеялась, от всей души желая, чтобы подобная участь чаще совершалась над Пущиной. Сандроне вдоволь насладилась мгновениями радости и уже после наслаждалась тихой прогулкой. Тонкий слой снега хрустел под их поступью. Ночная Снежная невероятно выразительна в это время: исполины-сосны и пушистые ëлки волнами рассекали линию безоблачного неба, свет луны как верно сопровождал романтиков на пути к высокому и чувственному, так и укрывал тех, что предпочитали оставаться в полутьме от взора людских глаз. А какие сугробы! Чудесные, холодные и такие чарующие своим блеском под лучами морозного солнца. Ни в коем случае, — размышляла Сандроне, — не променяла бы она столь полюбившиеся пейзажи на нечто другое. Именно в Снежной, в обители невыносимых жителями Тейвата холодов, она чувствовала тепло чего-то совершенно родного и незаменимого. Возможно, в этом присутствовала и заслуга Капитано. — Полагаю, вы сочиняете эти стихи, чтобы нарочно меня впечатлить? Капитано не медлил с ответом: — Нисколько. Однако рядом с вами строки сами рождаются в сердце, и я не смею скрывать своих чувств от вас. — Каков льстец! — шутливо хлопнула она по предплечью Капитано. — Совершенно очевидно, что даму легко очаровать складными словами. — О, Голубка моя, даму, возможно, и легко очаровать, но только не вас. Простой хитростью красноречия вашим вниманием не завладеть. "Какой выдающийся ум и какие правильные умозаключения!" — молча восхищалась она. — Когда вернëмся, изволите ли вы перенести свои стихи на бумагу? — С превеликим удовольствием. Сандроне была удовлетворена ответом. В свою очередь, Капитано спросил: — Что же вам преподнести в подарок с моего путешествия? — и спешно добавил: — О, умоляю, только не называйте меня самого. Это само собой разумеющееся. Сандроне надула губы и после лучезарно улыбнулась. — Мне необходимо поразмыслить над вашим вопросом. Ради безобидной шалости она, будучи не в силах придумать что-то стоящее, ведь поистине сердце еë приходило в трепет лишь поблизости с Капитано, дала следующий ответ: — Привезите мне цветочек аленький. Более ничего я не прошу. Капитано изумился столь несущественным желанием. Впрочем, — думалось ему, — вполне вероятно, что не так дорог подарок, как дорого внимание. И чтобы выразить своë восхищение, привязанность, заботу и пылкие чувства, он готов был подыграть и преподнести хоть тысячу цветов. — Всенепременно, Голубка моя. И в тихом, безмолвном удовольствии они продолжали ночную прогулку. В эту ночь более ничего не тревожило их сердца.