Bella Donna

      Мне нравится, когда она лежит вот так — сверху, уложив голову мне на грудь, рисуя пальцами замысловатые узоры на коже и думая о чём-то своём, с едва заметной, мечтательной улыбкой.       Длинные светлые волосы распущены, и я с нескрываемым удовольствием перебираю невесомые пряди, снова и снова скользя пальцами по гладкому шёлку, так же думая о чем-то отвлеченном, или вовсе подремывая.       Наслаждаться этим недолгим промежутком душевного равновесия, близости, тепла, безопасности. Зная, что сейчас не нужно опасаться внезапного вторжения врагов, погони или срочного вызова на помощь.       Она возится сверху, устраиваясь удобнее, упирается подбородком мне в ключицу и поднимает задумчивый взгляд. Мне нравится смотреть в ее глаза — прозрачные, светло-зеленые. Иногда — холодно-невызительные, иногда — яростно сощуренные и горящие тем особым — решительным огнем, иногда — мутные от желания и страсти…       — Ты никогда не думал о том, что бы завязать с нашей деятельностью? — узкая изящная ладонь оглаживает торс, спускается ниже, и кончики пальцев осторожно очерчивают большой синяк, уже успевший пожелтеть по контуру, но в центре до сих пор насыщенно фиолетовый, с черно-красными прожилками.       Я тихо фыркаю. Порой Елена позволяет себе показать, что действительно переживает, и как глубоко ее тревожит вернусь ли я целым с очередной миссии. Невредимым, увы, получается нечасто. Для Зимнего Солдата не бывает лёгких и простых задач. Я давно свыкся со страхом. Принял его, как неизбежное чувство, здоровый инстинкт, делающий меня хоть иногда живым.       В юности страх заглушали адреналин, жажда приключений и новых испытаний, самоуверенность и желание испробовать собственные силы. Потом его душил алгоритм программы, прагматично высчитывающий процентное соотношение угрозы и комплекс необходимых мероприятий по ее предотвращению. А позже я учился справляться с ним сам, черпая силы в совсем иных чувствах.       А для Елены это чувство новое, опасное, пугающее, неправильное. Она маскирует его за насмешками и сарказмом, показной грубостью и отстранённостью. Но дрожь пальцев, бережно оглаживающих пострадавший бок, выдает ее с головой.       — Конечно думал. Но слишком много причин, по которым это не получится. — Смотрю на нее, изучая взглядом, запоминая, запечатлевая глубже, чем сама память. На всякий случай. Чтобы ни за что не забыть, как бывало прежде не раз… Её я запрещаю себе забывать, под какими бы жестокими пытками вдруг не пришлось бы оказаться.       Светлые, будто выгоревшие на солнце, брови, тонкие от природы, хмурятся, сдвигаясь над переносицей, гонят задумчивость по лицу. Бледные губы в движении — она то прикусывает нижнюю, то сжимает их в тонкую линию. Упрямая светлая прядь закрывает щеку, небрежным завитком сглаживая немного угловатое лицо. Вздёрнутый маленький нос, который она так забавно морщит при поцелуях и острый подбородок. Кто-то назвал бы Белову калированной стервой, с посредственной внешностью. Но для меня — она самая красивая и самая желанная на свете женщина. Моя и только моя.       Сногшибательная в вечерних платьях, опасная в боевом снаряжении, беззащитная и домашняя в моей растянутой футболке, сексуальная в кружевом нижнем белье… Всегда.       — Например?       — Ну например — кто же мне даст, — скептически хмыкаю, касаясь подушечками пальцев острого подбородка, очерчивая неидеальный овал лица. — Слишком много людей знает о моем существовании. Слишком многие из них все ещё мечтают свести счеты. Слишком многие мечтают заполучить меня в свои руки. Не легко быть живым оружием.       — Да уж. Таким как мы не светит уютная старость у камина, в окружении внуков, собак и кошек.       — Хотя я был бы совсем не против... внуков, — хитрая улыбка наползает на губы сама собой, рождая ответные шаловливые искры в светлых глазах напротив.       — Да что ты говоришь, дедуля. Что бы иметь внуков — сначала следует завести детей, мой дорогой… — Елена улыбается слишком желанно, и слишком собственнически скользит ладонью по животу вниз, рисует пальцами узоры, распаляя, раздразнивая, вырывая из горла глухое возбужденное рычание.       — А ты сомневаешься в…       Она не даёт договорить ответную ироничную колкость, бессовестно прокладывая влажную дорожку поцелуев по коже. Поднимает взгляд, с нескрываемым удовольствием отслеживая мою реакцию, зная, как остро я чувствую каждое касание. Давно привычный к любой боли, я до сих пор не умею до конца расслабляться при получении удовольствия. Необходимость раскрыться, быть какое-то время уязвимым, доверить свои эмоции и самые сокровенные желания другому человеку — не просто сложно, но и почти невыполнимо.       Но Белова терпелива и упорна. А еще невыносимо соблазнительна.       Горячие губы скользят все ниже, пока не задевают уже возбуждённый член. Она улыбается, и показательно облизывается, а после охватывает налившийся кровью ствол тонкими пальцами и накрывает губами влажную от выступившей смазки головку. И меня прошивает волна острого горячего желания.       — Белова, твою мать!..       Я не знаю как реагировать на это, потому что тело не приучено к подобному, но, кажется, Елена довольна результатом. Влажный язык умело дразнит уздечку, проникает самым кончиком в чувствительную дырочку уретры, вырывая хриплый животный рык и дрожь по всему телу.       — Чёрт…       Она наслаждается этой властью надо мной, и охотно продолжает сладкую пытку снова и снова. Жадно слизывает крупные капли выступающей на вершине смазки, плотно охватывая губами раздувшуюся перевозбужденную головку, соскальзывая на ствол, принимая на сколько может, вырывая из меня новый хриплый стон.       — Обожаю твой вкус, солдат.       Блять! Как же хочется подмять ее под себя, резко ворваться и отомстить за эти невыносимые ласки, но приходится пока сдерживать себя, позволяя оседлать.       — Ты стерва, Елена, какая же ты стерва… — окидываю обнаженное тело голодным темным взглядом, сразу же приподнимаясь и увлекая в страстный пошлый поцелуй.       — О, да, милый, да…       Она сама срывается на стон, насаживаясь, прогибаясь сверху до хруста в спине, запрокидывая голову и подставляя маленькую аккуратную грудь под мои губы.       Мне чертовски нравится, когда она сверху. Нравится, как удобно умещаются в ладонях ягодицы, как она стонет от горячего короткого шлепка, как ёрзает сверху, напрашиваясь на новый. Нравится ловить губами твердые возбужденные соски, покусывать, вылизывать, сжимать плотно втягивая и раздразнивая языком. Чувствовать, как по желанному телу пробегают волны крупной дрожи и как сладко сжимаются мышцы вокруг члена внутри, побуждая толкаться вверх более резко и глубоко.       Я наслаждаюсь этим не меньше, чем она, придерживая, оглаживая ладонями каждый доступный участок тела, помогая принять себя ещё глубже.       Жадно разглядываю искаженное желанием лицо, закушенные губы, напряжённо подрагивающий живот. Она сжимает ладони в кулаки, прогибается назад ещё сильнее, и двигается, двигается, двигается, разметав водопад волос по плечам.       — Ещё!.. Ещё... — шепчет судорожно, тихо постанывая, тяжело часто дыша. Просьба обжигает нервы, побуждает сделать всё, что бы подарить такую желанную разрядку.       — Давай, родная, кончи для меня... — глухо рычу в ответ, лихорадочно вылизывая припухшие от ласк соски, поднимаясь выше влажными быстрыми поцелуями, что бы впиться губами в чувствительное местечко на шее за ухом. Левая рука по-прежнему даёт надёжную опору, обнимая за поясницу, а правая торопливо ныряет между нашими телами, туда, где невыносимо влажно и горячо.       — Дьявол, Джеймс!.. — она подаётся навстречу всем телом, без слов умоляя продолжать, давая понять что осталось совсем немного.              А я сам уже недалеко от финала, но сначала она и ее удовольствие. Пальцы осторожно оглаживают набухшие лепестки половых губ, скользят до предельно растянутого входа. Я не отказываю себе в удовольствии и легонько давлю на напряжённые складочки, потираю, усиливая давление, размазывая выступающую смазку, раздразнивая снаружи, вокруг туго заполнившего члена. Есть в этом этом что-то безудержно порочное и развратное — ощущать, насколько она маленькая, а я большой. Насколько тесно в горячей влажной глубине. Как сильно и безжалостно массивный ствол растягивает нежную плоть, вынуждая принять полностью.       — Да... да... Да!       Долгий протяжный стон — моя награда, как и судорожное сокращение мышц вокруг члена, сжавших почти до боли. Успеть подхватить, откинуться на подушки самому и уложить сверху, наглаживая каждый участок тела, расслабляя напряжённые мышцы.       — Хотела, что бы ты со мной.       — Ещё успею, — мне нравится наблюдать как довольная улыбка расцветает на тонких искусанных губах. — Ты же знаешь как сильно я соскучился.       И в подтверждение своих слов, легонько толкаюсь бедрами, срывая негромкий стон удовольствия. Член легко скользит внутри, между расслабленными стенками, почти не встречая сопротивления. Но торопиться некуда, и мне хочется растянуть удовольствие от этой близости, поэтому вновь толкаюсь вверх, мягко и плавно заполняя, получая в награду новый тихий стон.       — М-м-м… как же мне нравится, когда ты делаешь так после… — короткие ногти чуть царапают плечо. — Ещё.       — Мне тоже... и если ты ещё раз так сожмешься — то перерыв для тебя сократится. — Фыркаю, награждая лёгким шлепком упругие ягодицы.       Белова расплывается в озорной улыбке и намеренно чуть ёрзает сверху, заставляя меня глухо зарычать, сквозь стиснутые зубы.       Внутри горячо, скользко, влажно. А я чертовски возбуждён. Но знаю, что ей требуется немного времени, что бы настроиться на второй раунд.       — Стерва!       Быстрое движение — и она уже снизу. Нависаю, придавливая своим телом, потираясь торсом о напряжённые соски, медленным плавным толчком заполняя до предела, упираясь головкой в матку. Она стонет на выдохе и раскрывается полностью, широко разводя бедра, обнимая за плечи.       — М-м-м… Ты животное, Барнс…       — Ещё какое... — в подтверждение своих слов снова толкаюсь, так же неторопливо и плавно, давая ощутить каждый сантиметр напряжённого ствола, снова вдавливая себя до упора и чуть прогибаясь в пояснице. Ей нравится это, нравится эта сладкая боль от глубоких толчков, нравится дразнить меня и сводить с ума своим умением отдаваться как никто и никогда до неё. И Белова отлично это знает. Стерва.              Она сама тянется за поцелуем, обхватывая лицо руками, притягивая ближе к себе. И я жадно отвечаю, каждый раз, как в последний. Вкус ее губ особенный — пьянящий, наркотически притягательный. Хочется снова и снова целовать их, то требовательно и властно, то чувственно и неторопливо, наслаждаясь каждой секундой.       Но сейчас я слишком оголодал и поцелуй выходит грубым, диким, животным.       Короткие ногти царапают спину, а изящные бедра резко подаются вперёд, принимая очередной толчок, помогая ускориться.       — Елена… Я слишком тебя хочу… — судорожно выдыхаю, ощущая, как накатывает дикое, ослепляющее желание, не оставляющее больше места для прелюдий и романтики.       — Давай милый, давай, — крепкая хватка на плечах и невыносимо порочная улыбка на губах. — Хочу, что бы ты кончил в меня. Как можно глубже.       — Блять, Елена…       Теперь я уже действительно на самой грани и все будет быстро, грубо и жёстко. Сдерживать себя уже невыносимо и невозможно. И черт побери, эта мазохистка ничуть не скрывает как наслаждается каждой секундой моего утерянного самоконтроля.       — Хочу вместе! — Белова награждает меня обжигающим взглядом и охватывает замком изящных ног, с протяжным стоном принимая меня на предельную глубину.       — Сучка… Какая же ты сучка, Елена… — по телу пробегает крупная дрожь, стальная ладонь сминает в кулаке простыни, не жалея дорогущую ткань.       Резкий толчок вперёд — упоительно туго, горячо и тесно. Я ощущаю как головка встречает внутри упругую преграду, но давлю снова и снова, срывая один болезненно-возбужденный стон за другим.       — М-м-м… да… ещё... хочу глубоко… — она запрокидывает голову, из-под полуприкрытых век текут слезы боли и удовольствия, губы дрожат, жадно хватая воздух.       — Черт… да... ещё немного… — тело само знает как лучше, мне остаётся только позволить это себе. Отпустить ежесекундный контроль, дать подсознанию самостоятельно принимать решения.       Пульсация мышц вокруг напряжённого члена становится ритмичной, сильной, невыносимо сладкой. Влаги, облегчающей последние толчки — больше. Я чувствую, как туго растянутый вход жадно сжимается, давит на перевозбужденный ствол, как головка растягивает упругие стенки и давит в глубине.       Ещё несколько рваных, отчаянных толчков, и дикое животное удовольствие затапливает лавиной, накрывает, перекрывая кислород, затопляет без остатка.       Требовательно вжаться бедрами, рывком заполняя членом до предела и с хриплым рыком изливаясь глубоко внутри. А после по-звериному прикусить за плечо: «Моё!»              Какое-то время я не осознаю сам себя. Существует только бесконечность единения и близости, полного слияния и абсолютного удовлетворения. Запах — родной до боли. Тепло тела — жизненно необходимое. Осторожные касания — ниточка к реальности.       — Ты меня с ума сведешь, Барнс, — раздается тихо над ухом, и теплое дыхание щекочет щеку.       Довольная улыбка сама наползает на лицо.       — Скорее затрахаю до смерти, — тихо фыркаю в ответ и легонько кусаю хрупкое плечо, вновь подспудно намекая: «Моё!».       — Звучит многообещающе, — Белова посмеивается, пробегаясь пальцами по ещё напряжённым плечам, рассеянно очерчивая металл левой руки.       — Не хочется двигаться, — немного капризное ворчание прорывается само собой. Внутри сражаются сытая лень и необходимость пойти в душ.       — Все процедуры позже, отдыхай, мой солдат, — она без слов понимает и разделяет мои чувства.       — Теперь я точно животное, самое настоящее, — ворчу, сползая на бок, что бы не давить своим весом, и излюбленно утыкаясь носом в шею, вдыхая родной запах.       — Ты нравишься мне именно таким, мой солдат. Не вздумай меняться.       Слишком хорошо сейчас. И она это знает. Как и то, что я без ума от неё.       Мне нравятся наши ироничные перепалки. Нравится наш сумасшедший секс. Нравится чувствовать ее рядом. Нравится, как мы подчиняемся желаниям друг друга.       Нравится быть очарованным этой убийственно прекрасной женщиной.