Замазанные медом веки

— Посмотри на себя, Алан, — шепот Тома вкрадчивый и сладкий, будто отравленный мед. Патока. Чистый сахар. — В кого ты превратился? Внезапно голос Тома становится глубоким и едким, как пропитанное темнотой болото. Нет, на самом деле Тома здесь нет. Но Алан действительно на себя смотрит — на свое отражение, искаженный осколок тьмы, будто в шутку принявший его точный облик. — Я помогу тебе, — говорит отражение. Его голос грязный, низкий, отдающий скрежетом и скрипом ручки по бумаге. Тот, другой, Алан мрачный и уставший, под глазами у него круги, зубы крепко стиснуты, и рука сжимает трофейный пистолет. Дуло указывает вниз и палец не на спусковом крючке, но… Он выстрелит, обязательно выстрелит, если ему что-то придется не по нраву. Алан пугливо осматривается по сторонам. Ищет путь, определяет возможность для бегства. Обстановка в комнате напоминает хорошо спланированную ловушку. — Я и сам могу разобраться, — говорит он, чтобы потянуть время. Тьма пугает его. Отражение практически полностью запятнано ею, будто протащенный через озерное дно белый лист бумаги. Вернее, лист уже давно не белый, сейчас он весь покрыт пятнами от чернил и пахучим илом, буквы читаются плохо, и строчки сливаются в единый неразборчивый массив. Вот кем было отражение Алана — испорченной историей, выброшенным черновиком. — К тому же у меня есть помощники, — добавляет он, не слишком-то веря в собственные слова. Голос из снов. Голос, звучащий по телефону. Голос, напевающий за закрытой дверью. Да, и правда, помощники так себе. Но всё равно они лучше навевающего ужас зеркального отражения. Отражение смеется. Глухо, хрипло, сбивчиво, как испорченный телефон. Алан почему-то смеется тоже. Шутка получилась не смешная ведь, так в чем причина? Темный Алан вытаскивает из кармана страницу. На ней ровные ряды букв и ни единой перечеркнутой строчки. Алан знает, что это значит: история получилась правильной и сильной. Такой, чтобы Темная Обитель приняла ее без возражений. У Алана нечасто такие получаются, обычно у него всё испорчено поверх наложенными правками. В голову Алана закрадывается странное подозрение. Может быть, двойник впитал в себя чернила правок, чтобы убрать всё лишнее с бумаги? — Это подарок, — улыбается отражение. Двойник пытается быть вежливым и добрым, но улыбка всё равно похожа на оскал. — Воспользуйся им правильно. Он укажет тебе путь. «Ритуал, который выведет тебя наружу, — повторяет сладкий шепот в голове, как обычно говорящий иносказаниями и стихами. — Но для этого ты должен быть около двери». Алан забирает страницу, но не торопится ее читать. — Спасибо? Отражение пропадает раньше, чем Алан успевает произнести первый слог. *** Алан читает стихи. Не вслух и уж точно не своего собственного сочинения, просто строки, написанные на дверях ванной комнаты. Под ногами плещется ледяная вода, забиваясь в ботинки, но чувство дискомфорта остается где-то на грани разума, отброшенное за ненадобностью или просто неосознанное. Ему не нравится то, что он видит, но не видеть вообще ничего было бы намного хуже. Темнота пугала. Пугает. Всегда будет пугать, ежедневно приходя после захода солнца. Алан не помнит, когда в последний раз видел рассвет. Рука машинально тянется за карандашом, чтобы переписать стихотворение (было бы неплохо проанализировать его позже), но в карманах пусто. Буквы начинают расплываться перед глазами, и дверь распахивается настежь, приглашая Алана войти. Хватит медлить, понимаешь? История не будет ждать, пока главный герой закончит рассматривать надписи на стенах. Алан ругается сквозь зубы и заходит внутрь. Ванная комната оказывается небольших размеров. Вода потоком хлынула наружу, по колено забрызгала штаны и оставила после себя неприятное чувство, будто чьи-то руки цепляются за него под водой. Алан подходит к ванне. Свет фонарика с трудом пробивается через водяную толщу, но на дне определенно что-то есть. Только бы не нырнуть туда с головою… По пространству проходит рябь, и вода исчезает из номера отеля, будто слово, стертое со страниц книги взмахом ластика. Штаны Алана сухие, и в ботинках ничего не хлюпает. Никто не цепляется за ноги, это уж точно, и тени не стелятся по углам. На дне ванны лежит музыкальная пластинка. Кажется, Алан должен отдать ее кому-то на ту сторону. (Может, сперва послушать самому?) Ушедшая вода больше не заглушает рев Скрэтча. *** В отеле Оушенвью тепло и сухо. На улице льет дождь (погода Нью-Йорка в последнее время сильно испортилась), но внутри помещения перестук капель кажется не более чем отдаленным гулом в ночи. Алан перекладывает на столе консьержа фотографии, решая, какой интерьер будет приятнее всего смотреться. Залитые кровью полы плохо влияют на аппетит, красное освещение стоит применять в меру, иначе оно вызовет головокружение, а испорченные вандалами стены отпугнут людей из приличного общества. Алан неразборчиво ругается, тасуя фото снова и снова. Заметки на стикерах падают на пол, оторванные и выброшенные в порыве гнева, и в конце концов Алан останавливается на умеренно приятной атмосфере. Рассеянный мягкий свет, светлые обои с рисунком из геометрических узоров и никаких оккультных ритуалов. Призвать Сатану в свой дом он хотел бы в последнюю очередь. В лифте звучит тихая приятная мелодия, и Алан рассматривает случайные отблески на начищенных до зеркального блеска стенах. Ему кажется, что он вот-вот сможет рассмотреть в отражении свое лицо, но четкий образ постоянно ускользал от восприятия. Шестой этаж. Нежный звон колокольчика. Шелест раскрываемых дверей. В коридоре тихо и безлюдно. Сбоку друг на друге стоят коробки и чемоданы, в ряд около стены выставлены какие-то бесхозные вещи, явно не донесенные до номера (или, может, выброшенные из него за ненадобностью). Алан поднимает голову, чтобы посмотреть на цифры над одинокой дверью. Шесть-шесть-пять, сосед дьявольского числа и самого Дьявола тоже. Любит же Том превращать всё в аттракцион, переполненный образами и деталями. За дверью как всегда прячется вторая дверь: картина или любой другой предмет искусства, будто маяк, показывающий дорогу через тьму. Алан не знает, как работает эта механика перемещений, но в Оушенвью только знак спирали поддается ему и приводит в новое место. Сегодняшний пункт назначения — апартаменты широко известного в узких кругах режиссера. Алан зовет его утонувшим поэтом, смеясь и похлопывая Тома по плечу. — Утонувший писатель и утонувший поэт, чем не отличная пара? — у Тома всегда заготовлено остроумное приветствие. — Как продвигается работа над книгой, Алан? В руках у Тома два стакана. Похоже, он заранее подготовился к приему гостей. Горячительные напитки, аккуратно разрезанные на части фрукты, приглушенное освещение, а за окнами всё тот же Нью-Йорк. Алан бросает короткий взгляд через запотевшее стекло. Дождь закончился. — Ищу вдохновение, — Алан отвечает почти невпопад. Алкоголь в стакане притягивает всё его внимание. — Ты говорил то же самое в прошлый раз, — Том произносит это без укоризны в голосе. Просто констатирует факт спокойным тоном, словно называет время или зачитывает на завтра программу передач. — Можешь спросить меня, и я поищу новое место для развития истории. — Например кровать? Алан смеется. Ему нравится дразнить Тома. Нравится смотреть на его реакцию, на то, как хитрая улыбка расползается по его губам, а взгляд становится более игривым. Том любит флирт (и, вероятно, любит Алана), но их пьяные игры редко заходят дальше прикосновений и поцелуев. Впрочем, неважно. Сегодня Алан просто хочет развеяться. Чего хочет Том, для него всегда загадка. *** На улицах Нью-Йорка снова сыро, дорогие мокрые, а подворотни затянуты туманом и тенями, как и полагается городу на дне озера-не-озера. Алан приносит с собой из глубин вымышленного метро немного света и зажигает фонари. Лампа в виде ангела плачет, и слезы на ее глазах похожи на золотые капли. Алан смотрит на нее, и лампа напоминает ему о Томе. Если честно, то практически всё вокруг в Темной Обители напоминает ему о Томе. Телефонная будка, пересохший фонтан, проездной в метро, огни вывесок (Оушенвью горит ярче всех, зазывая к себе провести ночь) и потерянный кем-то билет в кино. Алан сжимает в кармане слегка засаленный клочок бумаги. Страница рукописи. Он еще не прочитал ее, не раскрывал даже, опасаясь узнать, что предначертано ему его же собственной рукою. А уничтожить нет сил. Да и как можно выбросить на поверхность темного океана то, что могло оказаться единственным лучиком к спасению? Почему-то Алану кажется, что читать ее еще рано. Пускай, говорит он себе, пускай страница спокойно лежит и ждет момента славы — момента, когда переживаемый ими виток истории достигнет кульминации и на стол будут выложены все карты. Алан хмурится. Он хочет, чтобы этот момент никогда не наставал. Тогда они смогут еще долго проводить с Томом вечера в отеле, перебрасываться строчками из пришедших на ум произведений, будут пить и обниматься, просыпаясь затем в одной постели. Маленькая утопия, созданная для того, чтобы забыть и сбежать подальше от кошмара. Алан смотрит на страницу и надеется, что волна смоет буквы, оставив ему только чистый лист. *** Том читает вслух стихи, громко и выразительно. Строки собственного сочинения, думает Алан. Кажется, он слышит их впервые. Том вспоминает слова так небрежно и плавно, будто они выжжены на изнанке век. Алану хочется записать их и запомнить, но под рукой, как назло, не найти ни одного листа бумаги. Хотя, вдруг вспоминает Алан, кое-что у него всё же есть. Алан достает из кармана страницу, разворачивая ее с тихим шелестом. Том улыбается ему нежно и сладко — ну чистый мед. «Ритуал, который выведет тебя наружу, — читает Алан, и звуки зейновских стихов накладываются поверх голоса рассказчика внутри его разума. Слова стихотворений Тома полны приятного отравляющего тумана. — Твои друзья познакомятся с ним, когда ты уйдешь». — Что это? — Алан удивленно смотрит на собственные руки. Едва заметные чернильные пятна на кончиках пальцев напоминают трупное окоченение. Том улыбается. Он склоняется рядом с Аланом и внимательно смотрит на страницу. Пальцем ведет по строчкам сверху вниз. — Это наш шанс перевернуть историю, — говорит Том, его голос полон радости. Кажется, он думает, что страницу написал сам Алан в недавнем творческом порыве. Алан знает, что на деле не написал ни строчки. — С этим мы наконец найдем путь на поверхность океана. Нужно только найти дверь, понимаешь, Алан? Алан безмолвно смотрит на Тома, изучает черты его лица, искаженные предвкушением. Мед и отрава мешаются вместе, разрушая привычный образ. Том весь ядовитый и колкий, и улыбка у него такая тягучая и странная на вкус, будто засыпанное сахаром болото. Алан целует его, одной рукой притянув Тома за волосы к себе, а другой сжимает проклятую страницу. Буквы медленно просачиваются в его кожу, будто вымытые с листа водой.