Снежинки

— Горло тебе перережу! Слышишь?! Громогласный крик раздался над лесом, распугивая сидящих на ветвях ворон, отразился в чаще, заставляя лесных зверей бежать прочь, подальше от поляны. С деревьев попадали снежные шапки, наводя еще больше переполоха, а эхо уходило все дальше, все глубже в лес. Пятифанов, что стоял посреди снежного пустыря, гневно сверлил спину улепетывающего со всех ног вглубь леса, вязшего в сугробах и плюхающегося брюхом на землю, Бабурина, бывшего ему другом. Естественно до появления белобрысого новенького, что явно не был «терпилой», как его назвали несколькими минутами ранее. Хотя. был ли Сема другом Пятифану? Вряд ли. Скорее всего, он был просто шестеркой. Грубой наемной силой, которой обещали авторитет и «всеобщий почет», что будет держаться на «фундаменте» страха, как перед самим громадным второгодкой, так и перед его «вожаком». Довольно зыбком «фундаменте». Теперь же Семен был унижен, посрамлен и трусливо бежал после череды тумаков, что оставил ему «друг», бросая при этом украденное в сугроб. «От греха подальше» как говорила его набожная бабуля — Свинья! Это уже был даже не крик. Это был настоящий глумливый клич. Позорное клеймо, как от печатки, что останется с ним на весь его век. «Свинья». Эту кличку рыжий ни за что не забудет. Никогда в жизни. За побегом следили не только хищные карие глаза Ромки. За ним также проследили подслеповатые изумрудно-зеленые глаза Антона, которого только что лишили очков, и. узкие, черные, как ночное небо, глаза Бяши. Последний был единственным, кто не смотрел в спину Семе с презрением или злобой. Взгляд темных глаз бурята был. печальным. сочувственным. Это ведь он, до того, как его стеганули бичом тяжелого взора, так яро хотел помочь восстановить честь друга. Именно друга. Не просто брата по несчастью, который искал поддержки и защиты в лице главного хулигана школы. Нет. Сема был Игорю именно другом. Таким же объектом насмешек в прошлом, как и он сам. Разве что, в отличие от Бабурина, которого дразнили за лишний вес и прыщавое лицо, тычки в сторону Будаева сыпались из-за его расовой принадлежности. Узкие глаза, пухлые щеки и губы, большие оттопыренные уши и странный говор — все это было для одноклассников отличным поводом поглумиться над несчастным мальчишкой. Так было до момента, пока бурята не «приютил» под свое крыло Ромка. Главный хулиган всей школы, которого боялись даже некоторые старшаки, приютил к себе неказистого одноклассника, словно бездомного котенка. Приютил, чтобы использовать в своих мерзких, корыстных целях. Словно какой-то король, что принял ко двору глупого, наивного, юродивого шута. Карлика с картин Веласкеса. И это было так. Бяша для Ромки был ничем иным, как объектом для вымещения досады и оскорбительных шуток, просто «собачонкой на коротком поводке», что по команде гавкает на того, на кого укажет хозяин, и которой, при удобном случае, можно было и под дых дать. Так же потом было и с Семой… Тяжелые мысли давили на голову Игоря, словно гидравлический пресс, что без труда мог из простого куска угля сделать алмаз, а тревога прокручивала мозги, точно промышленная мясорубка, в которой огромная коровья туша необратимо перемалывалась в грубый фарш. Он не выдержал и резко кинулся за убегающим товарищем — Семыч! Подожди, на! Крик бурята не был таким мощным, как вопли главаря, но до слуха толстяка должны были долететь. Все же, голос у него был что надо. Не дожидаясь ответа, Игорь мигом подорвался и понесся в чащу, сквозь сугробы, прямо за Семой. Такой поступок возмутил Рому до глубины души, потому он крикнул буряту вслед: — А ты куда, бараний лоб?! Вернись, падла! Но Бяше было глубоко насрать на крики «вожака». Раз прогнали «свинью на болоте», значит и «паршивой овце» в банде не было места. Ледяной воздух раздирал глотку, ранил легкие, морозил, колол и окрашивал в красный щеки и нос, но мальчишка все равно бежал. Зоркие глаза видели следы побега Семы, а быстрые ноги легко несли Игорька по сугробам. Он словно был длинноногим оленем, что удирал от охотников, ловко прыгая по снежному покрывалу, отскакивая и ловко прячась от пуль из винтовки Семен чувствовал, как силы покидают его. Как мороз варварски вытягивает из него те, что еще остались. Еще пара шагов — и его громоздкая туша обвалилась на снег, где он после замерзнет насмерть. Никто не поможет ему, оклейменному свиньей, слабаком, трусом. Не захочет. Он один. Один в этом огромном темном лесу, чертоге голода, холода и мучительной смерти. — Семыч! Голос. Знакомый голос продрался сквозь пелену, что затуманила сознание парня. Шепелявый, звонкий, родной. — Семыч! Снова оклик. Он становится ближе. Найдя в себе еще силенки на то, чтобы чутка привстать на локтях, Семен обернулся. Сквозь кривые стволы он видел его. Знакомый до боли низкорослый силуэт в темной куртке и капюшоне. Бяша! Что он тут забыл?! Разве он сейчас не с Ромкой и Антошкой? Зачем он пришел за ним? Поиздеваться вдогонку? Добить до полного изнеможения и кровавой снежной каши забавы ради? В голове было столько вопросов, но ответов на них, увы, не было. — Семыч! Вот ты где, на! Дыхание мальчишки было сбитым в хлам. Видно, он так спешил успеть прийти другу на помощь, что даже себя и своих сил не пожалел. Довольно благородно с его стороны, однако. Лицо Бабурина скривилось в гримасе недовольства. Нос, больше похожий на пятачок, сморщился, губы оказались поджаты, а брови сошлись к переносице. С таким же лицом он ранее прожигал взглядом испуганное лицо загнанного в ловушку Антона. пока не случилась эта неожиданная, оттого и мерзкая, «рокировка». Кашляя от ледяного воздуха, он съязвил — Чего… тебе?.. За Пятифаном добить меня пришел?.. Вали… пока не вста… Он не успел закончить фразу. Бурят вынул из кармана свою маленькую смуглую ладошку и протянул ее толстяку. Ладошка была раза в два меньше лапы Семена, как и сам Игорек. Он, в сравнении с товарищем по несчастью, был совсем крохой, почти на две головы ниже, и, все же, надеялся помочь ему встать — Пойдем, Сем. Теперь голос Бяши был хриплым и тихим. Видать сорвал, пока бежал по морозу и горланил имя друга. Дурак, простынет ведь. А зная его мать можно было догадаться, что даже с обычной простудой он долго не протянет. Будто в подтверждение скорому наступлению недуга, парень кашлянул в кулак свободной руки Покончив с раздумьями, Семен решил, все же, принять помощь. Как бы его не клеймили «свиньей», такого свинства, как отказ от помощи в подобной ситуации, он бы себе не позволил. Все же, была у него некая мораль. Некое умение ценить вещи и людей. Жаль, у Пятифанова такой не было. Толстяк тихо фыркнул и, взявшись за протянутую ему руку, кое как встал. Во время подъема он чуть было не уронил бурята на себя. Тот был таким хрупким и нежным, словно тоненький кусочек льда с ноябрьской Ольшанки, едва скованной морозом. Словно хрупкая снежинка, что падает на теплую ладонь и тает за мгновение.

***

Мальчишки шли медленно. Медленно, потому что сил было мало, что у мелкого, что у крупного, и бежать обратно было бы очень опрометчиво. Так и совсем замерзнуть в чаще недолго. Ладошка Бяши, которую держал в своей лапе Семен, чтобы не отстать, была теплой, даже несмотря на то, что тот бежал по лютому морозу без варежек, а до этого так же стоял, сунув руки в холодные карманы пуховика. Как, впрочем, всегда. Тишина вкупе с тихими лесными шорохами нехило давила на мозги, потому Семен решил разогнать ее разговором. Тема нашла себя сама — Бяшк. А ты че варежек не носишь? Не зашкварно ж вроде. На внезапный и до жути странный вопрос Семы Игорь ответил не сразу. Поначалу он лишь дернул губой, хмуря брови и морща переносицу. Таких тем с ним еще никто не поднимал. С ним говорили про сиги, про «стрелы» за школой, про те же вкладыши из жвачки «Turbo», но. вопросов про него самого, про его страхи и желания, а тем более про «варежки» ему никогда не задавали. Даже мать этим не интересовалась. От слова «совсем». Такой неожиданно заданный вопрос и заставил мальчишку смутиться, даже возмутиться — А нах их носить? Все равно ж не умею нихуя. Не жалко… Бяша нагло врал, причем уже не только себе, но и товарищу. Рисунки, что он выжигал на фанерках и сосновых дощечках получались весьма неплохими, ведь пирография была его страстью еще до того, как ушел из дома отец. От отца же Игорьку достался и его старенький советский паяльник с евровилкой, которую тот сам постоянно обматывал дешевой изолентой если прошлая обмотка начинала стираться. Вот только совсем никто не интересовался его страстью к выжиганию картинок на деревяшках. Всем были важнее их дела, их жизнь, а не жизнь несчастного мальчишки. Ни мать, ни кореша. Никто. Семен нахмурился. То, как мать его друга относилась к своему сыну, возмущало его. Поражало, даже злило ее равнодушие к бедному пареньку. Он не смог сдержаться и процедил сквозь зубы — Мать твоя — гнида ебучая. Жить с ней — себе дороже. Эти правдивые, но такие обидные, утверждения остались без ответа. Они больно укололи в сердце. Да, конечно, мать у Бяши была не подарок, но. она же его родила. Она. наверняка любит его. Просто не так, как все ждут. Как все любят. Просто. по-другому. А может. нет! Он не хотел верить в то, что его не ждали. Его не планировали. Оттого и не любят… Что он… Темные глазки наполнились влагой. Круглый носик тихо шмыгнул. Пухлые губки сжались, как и кулачкок, что был в кармане. Мальчик вдруг почувствовал себя таким маленьким и беззащитным. Отвергнутым всем миром. Это отвратное чувство — осознание своей ненужности миру и людям в нем — поселилось где-то у него под ребрами, мерзко обжигая сердце кислотой, а в животе закопошился клубок червей сомнения. Как тот, что, вместо монет и самоцветов, «подарил» им с Ромкой тот старый чудила из леса… Лес. Ромка. Старик. Гараж. До этого Игорь пытался держаться, не плакать в голос и скрывал слезы капюшоном, но воспоминания о друге, что предал его, послав выполнять этот ебучий «тест на пацана» и стучать в эту ебучую жестяную коробку, преследовавшую его после этого в кошмарных снах, заставила бурятика тихо завыть. Не выдержал — Э! Э! Тих, тих, Бяш! Ты че?! Ты ч… че… плачешь?.. Ему никто не ответил. Младший продолжал тоскливо завывать. Словно вьюжный ветер, этот вой нес за собой буран невысказанных чувств, обиды и боли. Было стыдно до ужаса, но больше этот напор он держать не мог. Не было сил, ни физических, ни моральных. Внезапно начавшаяся истерика друга чуть не заставила расплакаться и Семена. Ему стало невыносимо жалко Игорька. Боль, что тот чувствовал сейчас и копил до этого, будто стала его собственной. Такой же жгучей и невыносимой. Чувство никчемности и одиночества буквально разрывали маленькую хрупкую тушку изнутри и кричали о себе. Семен больше не мог прятать жалость за маской ледяной грубости, потому он сжал руку друга крепче и притянул ближе к себе. Объятия. буряту еще никто не дарил таких объятий, какие сейчас дал ему его друг: теплые, нежные, сочувственные. Даже стоя в холодном зимнем лесу он ощущал такое тепло, будто бы сейчас он сидел у теплого камина с ароматом горящих лиственных поленьев и кружечкой ягодного чая в окружении мягких пледов и подушек. Слезы постепенно перестали течь, оставляя лишь холодные мокрые дорожки на пухлых щечках с милыми ямочками. Уже через мгновение об истерике напоминали лишь еле слышные всхлипы. Мальчики стояли и обнимались, без слов обмениваясь друг с другом чувством важности и обоюдной душевной связи. Словно они были одни. Одни в этой глуши. Одни во всем мире. Казалось, что даже смерть от рук «маньячеллы» или звериных клыков и когтей не сможет разорвать эту невидимую нить, связавшую их… — Сема… Имя Бабурина сорвалось с губ Будаева случайно и походило на тихий, рваный, шепелявый стон. Рыжий смутился и грубо отстранил брюнета от себя, чуть не спихнув в канавку у тропинки. Он не педик. И его друг не педик. Они не педики! Нет! Младший немного опешил, стоило тому с силой отпихнуть его. Будто все, что старший делал до этого было ложью. Игрой на его чувствах и доверии — Т… ты че, Сем?.. Щеки толстяка густо покраснели, выдавая его смущение. Сейчас он расколется как грецкий орех и все — труба! Будут клеймить не только «свиньей», но еще и «педиком», «голубым», «гомосеком» и прочими кличками, подчеркивающими его, якобы, «нетрадиционную сексуальную ориентацию». Семен отвернулся от Игоря, пытаясь скрыть от него красные щеки и бегающие от волнения полупрозрачные серые глаза — Н... ниче. Забей… Бяша хотел, было, опустить опечаленное лицо, но тут… ему на кончик носа упала снежинка. Маленький кусочек снежного моря мягко опустился на кожу и тут же растаял от тепла. На это обратил внимание и Сема. За истерикой, объятиями и куцым диалогом они совсем не заметили, как на поселок опустилась ночь и пошел легкий снегопад. Игорек поднял голову. В воздухе уже кружили снежные хлопья, будто это была просторная бальная зала во время губернаторского бала из какого-то произведения Пушкина, где молодые и не очень князья и графы, одетые в белые мундиры, вместе со своими пассиями танцевали вальс. Завораживающее зрелище, право слово Семен поднял голову не сразу. Лишь погодя пару секунд он оторвал подбородок от шеи и устремил взгляд в ночное небо, что заволокли тучи, а потому звезд и не было видно. Лишь снег и тьма вьюжных туч — Пиздато снежинки падают, на. С этим рыжий не смог не согласиться. Его тоже очаровал этот неторопливый снежный танец. Поистине прекрасно… — Бля… темно уже. Первым тишину прервал, как ни странно, Будаев, вытягивая друга из транса, созданного хороводом белых хлопьев. Бабурин тут же опустил голову и посмотрел на него. Бяша. Игорь. Какая разница, как его зовут? Сема прекрасно чувствовал, насколько этот бурят уникален. Такой живой, веселый, легкий на подъем. Тощий, прыткий, суетливый. Хрупкий и ломкий. Прямо как снежинка. Его начало распирать от желания постоянно защищать этого, пусть и борзого, но почти беззащитного мальчишку, что сам не мог парировать ничем, кроме, разве что, едкой колкости, после чего — «удрать под куст», лишь бы не досталось. Силен в стаде, слаб один. Прямо как молодой и глупый барашек, что вот только-только отрастил рожки, а уже думает, что легко справится со стаей голодных волков один в лесной глуши — Пойду я домой. А то мамка, наверняка, снова орать будет, на. Рыжего словно в прорубь окунули. От мысли о том, что этот хрупкий барашек хочет пойти один через остаток леса до поселка у него скрутило кишки, а по спине пошел холодок. Нет! Ни за что! Ни в коем случае! С ним может произойти все что угодно, даже если не в дороге, то дома! Надо было срочно его отговорить, иначе. брр. даже думать страшно — Стоять! Куда пошерудил?! Ты ж по дороге загнуться можешь к ебени матери! Голос Бабурина удивил даже его самого, что уж говорить об его друге, что совсем не ждал таких «пируэтов» в свой адрес — Семыч, ты че? Мне ж недалеко — через полчаса дома буду. А если опоздаю — по шапке прилетит, на. Семен не желал отступать. В данный момент он решил стоять до победного, по-другому — никак! — Так ясен пень прилетит! Че рисковать? Лучше давай я тебя доведу! На рыжего посмотрели как на полного идиота. Будто бы он забыл, что им с бурятом совсем в разные стороны. Теперь лицо Игоря было совсем не таким. Не забавным от заливистого смеха, не злобным, не расстроенным и не испуганным. Оно было. укоризненным. Прямо как у стариков, что смотрят на тебя, сидящего в автобусе, с противоположной стороны салона. Такой взгляд оставляет весьма неприятный осадок после себя, но одно дело, когда на тебя так смотрит какая-то незнакомая бабка в автобусе, и уже совсем другое, когда так на тебя смотрит неравнодушный тебе человек. Как раскаленным ножом по сердцу… — Бяш… я… Не успел Сема и слова сказать, как Игорек развернулся и быстро направился в сторону своего дома по еле освещенной тропинке. Все же, получить нагоняй от матери считалось им худшим наказанием, хуже, чем быть съеденным зверями или украденным маньячеллой. Его снежинка упорхала, исчезла, скрывшись в общей снежной массе. Темная куртка слилась с тьмой леса и неосвещенных улиц. Парень остался один в свете, такого же одинокого, старого фонаря, погруженный в тяжкие размышления о завтрашнем дне. Все, что ему хотелось — это вновь увидеть Бяшу. Живым, здоровым и, как обычно, радостным. Обсудить с ним жвачку и вкладыши, предложить купить ему сигарет, позвать на стрелу и выслушать все то, что тот не мог рассказать другим. Извиниться за сегодняшнее, в конце концов…

Жаль, что все, что останется для него от Бяши — отксерокопированное фото его улыбчивой мордашки на листовке с надписью «ВНИМАНИЕ! ПРОПАЛ РЕБЕНОК!» и кратким описанием, что будет повешена под стекло на стенде рядом с расписанием…

Очень жаль…