Переполох

«Что-о-о-о-о?!» — взревел граф Арманьяк, вцепившись в белоснежную накрахмаленную скатерть, безжалостно сминая ее в массивном кулаке с короткими толстыми пальцами, унизанными перстнями, словно жестокий мальчишка крылья неосторожной бабочки. Присутствующие за обеденным столом жена графа, старший сын и кузен с женой, приехавшие погостить к родственнику и отдохнуть от придворной жизни, переглянулись и озабоченно уставились на хозяина поместья. Старый лакей низко склонился к своему господину, почти засунув свои губы ему в ухо и что-то быстро шелестел, прикрыв для надежности рот рукой, обтянутой пергаментной кожей с пигментными пятнами. Жена графа, когда-то изящная, но с возрастом слегка располневшая женщина с тонкими чертами лица и светло-русыми волосами, не отрываясь смотрела на мужа, пытаясь по его лицу прочитать то, что не было озвучено вслух. Судя по тому, как за время доклада лицо графа, обычно невозмутимого, про таких говорят «нервы как канаты», успело сменить несколько выражений и столько же оттенков от бледно-розового до багрово-синего, произошло что-то ужасное. Луи, старший сын, похожий на отца в молодости, красавец, с теми же рыжеватыми жесткими волосами, румянцем, веснушками, совсем не портящими его, и тонкой полоской усиков, подстриженных и напомаженных по последней моде, поочередно смотрел то на отца, то на мать, которая сидела, сильно подавшись вперед и сжимая в руке салфетку. Молодой человек коснулся ее пальцев, пытаясь снять напряжение, и почувствовал, как они дрожат. Кузен, мужчина лет сорока пяти, модно и даже щегольски одетый, что было неудивительно для завсегдая королевского дворца, потупившись, бесцельно ковырял вилкой в горстке шпината, деликатно стараясь не выказывать излишней заинтересованности. Его жена, фрейлина Анны Австрийской, матери царствующего короля Луи 14, всеми силами старалась изобразить на своем лице участливую тревогу, но радостные вспышки в ее глазах выдавали нездоровую заинтересованность в предстоящем скандале. То, что скандал будет, и будет немалым, она, привыкшая к дворцовым интригам и воспринимающая их уже на уровне физических ощущений, почти не сомневалась. Наконец-то она получит компенсацию за все эти дни, наполненные скукой и тоской, проведенные вдали от светской жизни. А при удачном раскладе и развлечет двор новой сплетней. В обеденной зале установилась такая тишина, что попавшая под крышку супницы муха, жужжа и ударяясь о стенки, создавала атмосферу такого невыносимого шума, что хотелось заткнуть уши. «Ууубью!» — граф ударил кулаком по столу, зацепив рукой вилку и край тарелки. Вилка, прокрутившись несколько раз, осела в ветках фикуса, а тарелка со звоном рассыпалась около ножки стула, на котором сидела графиня. Звон битого стекла оказал свое воздействие на уже готовую потерять сознание от напряжения и тугого корсета женщину, словно пузырек с нюхательной солью. Слуга отпрянул в сторону, сцепив пальцы рук и прижимая их к губам. Граф резко поднялся из-за стола, отбрасывая прочь стул и так же стремительно выбежал из зала. Жена и сын, переглянувшись, бросились за ним следом. Кузен, выждав пару секунд, сорвал с шеи салфетку и быстро зашагал за остальными. Его жена осталась сидеть на месте, прикидывая, сколько для приличия нужно выждать времени, чтобы последовать за всеми и ужасно боясь пропустить все самое интересное. Граф распахнув дверь в оружейную залу, едва не сорвав ее с петель и бросился к стене с оружием, хватая первый попавшийся под руку мушкет. Графиня пронзительно закричала, схватившись ладонями за щеки. «Матушка, не заряжен», — коротко бросил в её сторону успокоительную реплику Луи, подскакивая к родителю. «Отец, успокойтесь! Что стряслось-то?» — Луи, хоть и рослый парень, всё же уступал отцу в весовой категории и был отброшен далеко к стене, больно ударившись об нее плечом в момент, когда пытался обхватить графа поперек торса. «Дядя, помогайте!» — вдвоем им удалось обездвижить графа, зафиксировав его руки, но разжать пальцы и забрать мушкет всё равно не удалось. Граф, с лицом словно после парилки, пыхтя и матерясь, плевался отрывочными фразами, из которых наиболее чётко выделялись слова: «паскудник», «пороть до смерти», «убью обоих», «позор» и «мерзость какая». Через пару минут весь этот поток ругательств удалось сложить в один ряд, и картина стала вырисовываться. Причиной переполоха стало то, что второй сын графа Арманьяка, юный Филипп был застигнут в конюшне, недвусмысленно стоящим на коленях в соломе и опилках перед Жаком — новым конюхом, молодым красивым парнем из соседней деревни. Работник вальяжно прислонился спиной к ограде деревянного загона. Одна его рука сжимала деревянную слегу, другая утопала в светлых волнистых локонах графского отпрыска, время от времени сжимая их в кулак. Поза обоих молодых людей была настолько красноречива, что старенький лакей, пришедший в конюшню, чтобы дать работнику свежие распоряжения графа, сначала тихо охнул, потом присел и так на полусогнутых ногах мелкими шажками побежал в сторону графского дома. Молодые люди бросились врассыпную, едва заслышав звук постороннего вмешательства. Жак принялся судорожно утрамбовывать в штаны то, что отказывалось подчиняться, а юный сын графа, раскрасневшийся и взлохмаченный, то испуганно озирался в сторону дома, приоткрыв еще влажные губы, то растерянно смотрел на конюха. «Дернул же меня черт с тобой связаться! Маришка делает это не хуже», — в отчаянии конюх бормотал совсем уже бессвязный бред, лепеча что-то про помощницу кухарки и про испорченного графского сынка, которого пороли мало и уговорившего его на грех, пыхтя над непослушными пуговицами. Ужас перед последствиями охватил его настолько плотно, что вместо голоса с его губ срывалось что-то больше похожее на шипение. «Этот старый хрен теперь всё расскажет твоему отцу! Пиздец мне… пристрелит или велит запороть до смерти!» — парень наконец разобрался с собственными штанами и теперь обшаривал конюшню взглядом в поисках верхней одежды. «Теперь и в деревне показаться нельзя — найдут… Да уйди ты с дороги!» — конюх грубо толкнул юношу в сторону, подбирая с пола свою куртку с прилипшими частичками сена, на которой тот стоял обеими ногами. С этими словами Жак выглянул наружу, оценивая обстановку. Пока было тихо. Он выскочил на улицу, перемахнул через ограду и побежал, не оглядываясь прочь из поместья. Пока Жак суетился, юный шевалье (этот титул был пожалован ему сразу после рождения, когда отец, следуя традиции рода, зачислил его в орден мальтийских рыцарей) в состоянии некоторого ступора наблюдал за нервными движениями своего недавнего любовного партнера. В голове была полная неразбериха и кутерьма, мысли скакали словно блохи на бродячей собаке, не уступая в скорости сердечному ритму. Было понятно только одно: лакей все видел и теперь во всех красках опишет отцу степень морального падения его отпрыска. Что будет дальше, даже страшно себе представить. Внутри Филиппа включился обратный отсчет, словно кто-то отстукивал ритм, бьющий по мозгам своей неотвратимостью возмездия: «десять, девять, восемь… один…» Юный шевалье зажмурился и замер. «Убью!» — донеслось из открытого окна. Юноша вздрогнул, придя в себя, его мысли заработали более четко: «Бежать из поместья, а там видно будет!..» Он шмыгнул из конюшни, которая враз превратилась из благородного помещения для породистых графских лошадей в вертеп разврата, и быстро побежал, слегка пригибаясь, чтобы не быть видным из-за кустов сирени в сторону, противоположную той, куда парой минут раньше рванул бывший графский конюх.