The Crow Feathers

      Говорили, что заморозка строительства была прямым следствием происходящих в этом нехорошем районе разборок и переделов. Хозяина строительной фирмы не то посадили, не то подстрелили, не то он сам всех кинул и сбежал в какую-нибудь Грецию (где, несомненно, теперь соседствует с Сашей Македонским-Солоником или кем-то ещё примерно того же рода занятий).       А недостроенная многоэтажка так и осталась торчать немым упреком человеческому непостоянству и необязательности.       Здание тихо ветшало, с каждым годом становясь всё мрачнее и унылее, по мере того как — столь же тихо — умирали его надежды на обретение полноценной жизни заселенного жилого дома. Ветшало, и обрастало за пролетающие десятками годы множеством обязательных городских легенд.       После нескольких суицидальных полётов с открытой площадки последнего этажа недостроенное здание обнесли забором, понавесили угрожающих надписей: «здание в аварийном состоянии! не проникать на прилежащую территорию! опасно для жизни!» — и на том и успокоились, посчитав, что сделали всё, что могли, А ГЛАВНОЕ — всё, что должны. Естественно, в заборе тут же выломали пару досок, и спокойно продолжали лазить по самой заброшке и прилегающей земле, с вытянувшимися на ней в рядок ржавыми металлическими коробочками каких-то хозпостроек, в которые так и не заглянуло ни одного хозяина.       Но, как ни странно, то ли прошла мода на самоубийства, то ли поменялся менталитет у людей, и они попросту обленились — но суицидники вдруг резко остыли к зданию. С тех пор как дом огородили бесполезным, вроде бы, забором, ни один человек больше не залез в старую заброшку с целью совершить решительный и бескопромиссный, последний в жизни, шаг.       К слову, по одной из легенд, как-то однажды, очередной определяющийся самоубийца всё-таки залез за забор и пробрался внутрь. Пока он определялся и решал: быть, или не быть, он, вероятно разбудил что-то, что спало в доме. Говорят, что вкус и прелесть жизни вдруг раскрылись незадачливому самоубийце во всей своей красоте, яркости и полноте, когда он, даже не крича, а молча, молча — от ужаса, гигантскими прыжками нёсся по лестницам вниз от того, что его преследовало. Говорят, что он мчался вот так, с рекордной скоростью, до самого дома. Говорят, что потом он благополучно женился, и сейчас он — счастливый семьянин, без всяких там глупых мыслей о глупых суицидах.       Скептики, не без основания, полагают, что максимум, на что мог напороться в злополучной заброшке тот бедолага — это очередное заседание местных деловух-сатанистов, регулярно собирающихся на тринадцатом этаже и справляющих там свои шабаши, совмещённые с жертвоприношением окрестных ворон и рисованием пентаграмм на всех доступных для того поверхностях.       Но то, что я увидел сам, когда как-то раз не по здравому разумению отправился в заброшенный недострой, отношения к сатанистам не имело.       Мы приехали на моей старенькой «камаре», спустившись к пустырю по накатанной грунтовке: иногда по объездной спонтанно катались копы, которые, конечно, пинками бы прогнали нас отсюда, выписав штраф, если бы увидели машину, в низинке же она была не видна с дороги. Мои дорогие подельники остались в салоне, а я, вооружившись фонариком, пошел искать пролом в дряхлом заборе. Живём мы вообще ни разу не рядом, поэтому я никогда в этой заброшке не бывал, и совершенно не ориентировался здесь, с ходу здорово ебанувшись головой о нависающую за воротами в дом балку.       Только оказавшись внутри, я впервые услышал голос здания — а оно, словно обрадовавшись моему визиту, тут же принялось мне жаловаться, горько причитать, сокрушаясь о своей незавидной доле. Завывал откуда-то с верхних этажей ветер, стукая доской об пол, скрипели перекрытия, шуршал песок и мусор на полу. Место, где стоял дом, возможно и предполагалось к застройке и включению в инфраструктуру города — в начале девяностых годов прошлого века, но, вероятно, всеобщие планы как мэрии, так и мироздания с тех пор десять раз поменялись, и этот призаводской сектор так и остался неосвоенной, дикой и заброшенной землёй. Лишь этот дом и был выстроен на бугристом пустыре прямо рядом с проходившей мимо городской объездной дорогой, на самой излучине поворота. Никаких других зданий здесь не было, только в отдалении торчали навсегда покинутые разваливающиеся цеха давно сдохшего завода, да торчали трубы автомонтажных боксов.       Фонарик мой оказался слабоват для царившей внутри дома темноты. Он, точно лазерный меч джедая, вспарывал густую черноту, но не рассеивал её, а тонул в ней, что выглядело довольно жутко. Когда я направлял луч света на стену или потолок, я ни разу не увидел освещаемой плоскости. Свет словно растворялся по мере погружения в здешний мрак, и не достигал своей цели. И всё же, сам дом не чувствовался источником зла, не вызывал ощущения опасности. Он был как ворчливый, неповоротливый, но безобидный и любящий поныть и побухтеть старик, брошенный доживать в одиночестве.       Я осторожно поднимался наверх по лестнице, перейдя на более бодрый темп, когда вышла на небо луна, сразу осветившая мне путь, словно огромная мощная лампа. На «сатанинском» этаже я сфоткал звезду-пентаграмму, которая была словно лепестками чёрных роз усеяна. Чертовски романтично, подумал я даже с некоторым уважением к эстетским чувствам сатанистов. Правда, включённая макросъёмка дала мне понять, что розами тут точно не пахнет: на лучах звезды лежали вороньи перья. А если чем и попахивало — так откровенной падалью. Думаю, погляди я по сторонам повнимательней, непременно бы обнаружил гниющую птичью тушку, прибитую к стене или ещё куда.       И, и тут бы мне вернуться, но моя бравада, поудобнее перехватив вожжи управления мной, цокнула по-ямщичьи и погнала меня дальше.       Его я увидел в оконном проёме.       Он расположился на кирпичной кладке, в полосе лунного света, качая ногой. Сидел спиной ко мне, как-то странно скособочившись. Странной была вся поза. Как если бы ему было неудобно сидеть или как если бы ОНО не слишком хорошо умело копировать человеческие позы       Из всего составляющего его внешность я чётко разглядел лишь чёрную хламиду кожаного плаща с нелепой, очень густой, бахромой на рукавах. Порывы оккупировавших верхние этажи ветров ерошили эту бахрому, и она размётывалась, точно пёрышки на затылке у птички.       А он сидел как прибитый — не шевелясь даже, если не считать этого монотонного качания ногой. И я решил его окликнуть. Не то чтобы мне было прямо нужно его внимание, скорее, этого требовал мой внутренний паникёр, который орал мне в ухо, что — что-то неладное с этим типом!.. и с тем, что он торчит посреди ночи в этом районе на отшибе!.. на том самом отшибе, где прийти сидеть в заброшенный дом просто неоткуда, ибо до ближайших жилых кварталов мили три.       Я пожалел о своём поступке раньше, чем утихли отголоски моего «эй», весело подхваченного и повторённого, казалось, каждым этажом — да не по одному разу.       Сидевший, странно дёрнувшись, резко бухнулся с окна на пол, в процессе переворачиваясь и приземляясь на четвереньки. Длинный плащ взметнулся как крылья ворона нетопыря. И — нет, ничего человеческого в этих движениях не было, так двигаются разве что всякие нёхи и прочая жуть исключительно в фильмах ужасов. Голова существа по-нечеловечески вздёрнулась, глаза в лунном свете отливали серебром, сверкая, как две монеты, а низкое тихое клохтание походило на рык пресловутой принцессы-упырицы из «Ведьмака».       Вот на моменте ассоциации с упырями ко мне наконец вернулась вся моя славная, сыскавшая мне известность, почёт и уважение прыть.       Я молча бросился вниз по лестнице, перепрыгивая сразу через несколько ступенек, выронив фонарик где-то между двенадцатым и тринадцатым этажами.       Опора под ногами исчезла по-подлому внезапно, и я грохнулся на цементный пол раньше, чем успел испугаться, что разобьюсь.       Крепко, до искр из глаз, приложился головой, сел, дожидаясь когда мир вокруг обретёт прежние очертания. И услышал нравоучительное:       — Надо быть аккуратнее на лестницах, бро, — высокий, просто высоченный, реально высокий, как голем, парень, сочувственно смотревший на меня, протягивал мне мой же фонарик. — Держи, ты потерял.       На автомате я взял фонарик из его рук, почти до самых кончиков пальцев прикрытых слишком длинными рукавами с дурацкой чёрной бахромой.       В следующую секунду я лупил оттуда со спринтерской скоростью.       В прорехе забора я застрял — так торопился убраться от этого места подальше, задёргался, как пойманная рыба, и вылезал вперёд спиной, лицом повернувшись к оставленному мной дому.       В лунном свете парня с чёрной бахромой я видел гораздо четче, чем мне хотелось бы. Высокий, атлетичный, бледный, с запавшими до черноты глазами и спадавшими на лицо вьющимися прядями волос, почему-то напомнивших мне перья. Я видел, как он насмешливо улыбается, и приветливо машет мне рукой. И как потом делает какой-то очень криповый «мостик», переворачиваясь и выгибая конечности под такими углами, которые нормальные человеческие конечности принять не могут. И как взметнувшаяся вверх бахрома обретает очертания какого-то подобия крыльев. А потом — как эти крылья поднимают своего хозяина, стремительно, словно птица, взметнувшегося ввысь, к последнему этажу.       Молча рванувшись из деревянного плена держащих меня двух досок, на зазубренных краях которых осталась изрядная часть моей куртки, я в рекордное время одолел расстояние до машины, и газанул с низкого старта.       — Далеко ли ты доскакал, малыш? — ехидно спросил один из моих спутников. — Тебя так долго не было, я уж прямо весь испереживался.       — Дос… дос… какал до тринадцатого этажа, — стараясь не клацать зубами, ответил я.       — Да ну? — наигранно удивился второй мой подельник. — Надо же.       И они вдруг покатились со смеху.       Один из них наконец с трудом выдавил сквозь свой хохот:       — Ты на тринадцатый-то этаж как, на крылышках, что ли взлетел?       — Нет, я их сегодня вместе с венчиком в химчистку сдал, — хмуро ответил я. — По лестнице пришлось подниматься, как плебсу. Что весёлого, бляди?!       — Весело, как ты заливаешь. Там же в прошлом году по требованию управления шерифа городские службы лестницу снесли, после того как нашли переломанное в параллелепипед тело какого-то навернувшегося с неё чувака. А он — не то сам убился… не то его кто-то… полетать отправил. Как будто инсценировать хотели. Кстати, говорят, обвал страшных полуритуальных убийств потом в городе случился. Копы поспешно всё замяли.       Я затормозил, так мягко и плавно выжав сцепление, что мой инструктор по вождению из автошколы аплодировал бы мне сейчас стоя. Под новый приступ ржания моих двоих гамадрилов я полез за телефоном, находя фото пентаграммы, которое я сделал на «сатанинском» этаже, молча повернул телефон экраном к заднему сиденью.       Смех резко оборвался.