«...челюстью ослиною толпу, две толпы, челюстью ослиною убил я тысячу человек»
(Судьи 15:16)
Когда тебе немногим больше, чем сто лет, память так или иначе может начать тебя подводить, особенно если речь идёт о далёких воспоминаниях из детства – особенно если о травмирующих. Но вот в чём остаётся загадка памяти – некоторые моменты могут забыться, когда твоя психика сама пытается помочь тебе, отгораживая от того, что помнить вовсе необязательно. А какие-то события, напротив, помнятся в мельчайших деталях, ведь из-за них могла решаться твоя дальнейшая жизнь. Одно из таких воспоминаний у него отпечаталось наверняка на всю оставшуюся часть его существования, поделив то на две половины. Первая закончилась скорбной яростью, запахом гари и отчаянием, а вторая началась едва сдерживаемым страхом, голодом и неопределённостью. Где-то посередине была боль. Он не помнил, что точно происходило между тем, когда болезненный спазм скрутил его на промозглой окровавленной земле, и тем, когда он начал просыпаться и вновь впадать в горячный сон в незнакомом ему месте. Когда ему наконец удалось разлепить глаза на более продолжительный промежуток времени, первым осознанным ощущением стала изнуряющая напряжённость во всём теле – мышцы горели, глаза слипались и слезились, а в желудке была бездонная яма, словно он не ел несколько недель. Кольнувшая в сердце тревога с мыслью о сестре заставила его приподняться с мягкого футона, несмотря на резко накатившую тошноту и поплывшую перед глазами картинку. Умэ не было в комнате, и усилившееся чувство беспокойства вгрызлось в горло, обозначаясь мокрым жаром на глазах – думать о худшем не хотелось, но не очень-то и получалось. Сидя в сумраке небольшой комнатки, освещаемой лишь тускло горящим андоном, ему оставалось только прислушаться к местной обстановке. Откуда-то, словно несколькими этажами выше, доносились чьи-то приглушённые голоса, но разобрать слов не удавалось. Какое-то время он сидел абсолютно неподвижно, пытаясь вспомнить, как оказался здесь, но в голове гулял туман. Он не понимал сколько времени прошло, пока он силился держать глаза открытыми, чтобы быть наготове – к чему угодно. В какой-то момент со стороны, по коридору, послышались приближающиеся шаги, от чего сердце забилось чаще, и он сжал пальцами матрац под собой, не зная, чего ожидать. Высокая фигура остановилась тенью на фоне светлых сёдзи прямо напротив комнаты, и за отодвигающейся фусумой показалось смутно знакомое лицо молодого мужчины. — О, превосходно! — воскликнул тот, и он мог поклясться, что разглядел мелькнувшие в полумраке клыки. — Вижу, ты уже очнулся – это просто замечательная новость, действительно замечательная. Он подошел ближе, норовя склониться над мальчиком, от чего тот напрягся пуще прежнего и едва сдержался, чтобы не отползти назад. Мужчина недоумённо вскинул брови, участливо склонив голову набок: — Хм, боишься? — обиженно-жалостливо протянул незнакомец, но после снова расплылся в улыбке, с которой заходил сюда. — Ты, должно быть, не узнал меня, — в следующий миг он по-хозяйски добродушно запричитал, понимающе кивая самому себе и отмахиваясь, – оно и понятно, как я только сам не сообразил, подумать только! Вы, бедные ребятишки, так настрадались – твоё обращение проходило и вправду тяжко, но я считаю, что неплохо справился для первого раза, правда ведь? — он с нескрываемым энтузиазмом уставился на него, замолчав также резко, как и начав свою тираду. Он не чувствовал от мужчины угрозы – хотя его манера поведения и казалась слегка наигранной, по большей части она всё же была безобидной. Не зная, как реагировать, он потупил взгляд в стену левее и попытался расслабиться. Не переставая чему-то улыбаться, мужчина продолжил: — А теперь покажи мне свои клыки, ну же, — и не дожидаясь ответной реакции, тот резко поднырнул к нему и ловким движением руки потянул мальчика за подбородок. От неожиданности он позволил открыть себе рот, вперившись в глаза напротив – они были неестественно яркими: в радужке переливалось несколько цветов, а в левом и правом вместо зрачков значилось «Шестая» и «Высшая». Тем временем неожиданный гость уже вовсю хозяйничал у него во рту, оглаживая десну у отросших клыков, появление которых он сам не замечал до этого момента. — Восхитительно! Первичные признаки отлично сформировались! — воскликнул тот, и от такого напора у мальчика слегка заложило уши. — Я сразу же заметил какой ты крепкий! Думаю, у тебя огромный потенциал – ты станешь превосходным демоном, а, может, даже когда-нибудь и Молодой Луной, — на этой фразе он не без доли гордости подмигнул ему. Слова этого экспрессивного человека всё еще воспринимались им как горячный бред – набор слов с неясной связью и отношением к нему самому. Разлепив обветренные губы, он попытался задать вопрос, но иссохшее изнутри горло стянуло, и вместо речи его надорванные голосовые связки выдали лишь сиплый писк. Сжав от злости на собственную беспомощность зубы, он с тихим свистом втянул сквозь них воздух и попробовал откашляться, пока наконец не выдал трескучим сорванным голосом: — Где моя сестра? Мужчина волчком вскочил с места и театрально вскинул руки в обезоруживающем жесте: — О! Та бедная девочка, ну конечно, нужно сразу было тебе сказать! — он захихикал в весьма нервной манере, прикрыв ладонью клыкастый рот. — Она ведь и правда тебе дорога, как ты вцепился в неё тогда – поистине жалкая картина, — он утёр невидимую слезу, и от этого мальчика вновь затошнило – ему казалось, что перед ним разыгрывается одно из представлений кабуки, в котором он играет главную роль, но его забыли об этом предупредить. Незнакомец положил руку на сердце со скорбным выражением лица: — Совсем ещё не пожившие, могли бы сгинуть так просто… — заунывно протянул он и, встрепенувшись, резким взмахом прошелся по длинным полам своего плаща, возвращая на лицо торжествующий оскал. — …если бы не появился великодушный и милосердный я! Не стоит благодарности, я знаю как ты рад открывшимся возможностям, рад же? — он вновь замер на несколько секунд, улыбаясь и смотря на него во все глаза. — А впрочем, это не так важно, тебе столько всего предстоит узнать, что я уверен – тебе точно понравится. Он хотел опять напомнить заболтавшемуся незнакомцу про Умэ, но тот опередил его, подлетев к нему и легко, словно тряпичную куклу, поднимая на ноги. Если бы его никто не удерживал в этот момент, он бы точно завалился обратно – от резкого подъёма комната пошла вьюнком, а желудок скрутился в остром спазме. Улыбающееся лицо двоилось ещё какое-то время, пока снова не заговорило: — Ах, да, где же мои манеры? Будем заново знакомы, меня звать Доумой, Шестая молодая Луна в дюжине бесовских Лун, — в голосе вновь проскочили горделивые нотки, — так как ты говоришь тебя зовут? — А-э… — он потупился, силясь вспомнить, когда представлялся. — …я не говорил? — О! Ну, можешь сказать, — мужчина почти что стеклянным взором уставился на него в ожидании. — Г-Гютаро… — в каком-то подобии транса проскрежетал он, не в силах отвести взгляда от разноцветных омутов Доумы. — Ш-Шабана… Вышеназванная Шестая Луна отмахнулась, глядя на него по-лукавому насмешливо: — Просто имени достаточно. Здесь мы обходимся без фамилий – теперь у тебя нет рода, — впервые за весь их по большей части односторонний диалог демон незначительно переменился в лице, а тон стал на ноту серьезнее, — ты должен оставить свою прежнюю жизнь до этого дня лишь в воспоминаниях и быть благода-арен за своё возрождение в новом, сильном теле – ты, в конце концов, сам это выбрал, — кажется, Луна была довольна произведённым впечатлением на запутавшегося мальчишку. — Но у меня всё болит, — как-то разочарованно протянул Гютаро, прокручивая в памяти отрывки произошедшего и соотнося их со словами мужчины. — Конечно, болит! — всплеснул когтистыми руками бледноликий, словно это было само собой разумеющееся, — тебе ещё повезло, что тебя нашел я, а не какой-нибудь там Аказа… — он скорчил ироничную гримасу и махнул рукой в воздухе, как если бы отгонял от себя надоедливое насекомое, но после, словно внезапно вспомнив о чём-то, нахмурил на короткий миг густые брови, отведя взгляд – его уголок рта нервно дрогнул. — …или же вообще… Но, впрочем, до этого еще дойдёт, — демон вновь повеселел, и, кажется, мальчик стал привыкать к его перепадам настроения, — как бы то ни было, заруби себе на носу – если бы не я, возможно тебя бы здесь уже и не было! Шабана не стал уточнять что ещё за Аказа или этот «вообще», но он ясно понимал, что вряд ли когда-то встречал того, кто с таким же оптимизмом рассказывал бы о возможности умереть. Масла в огонь добавляло и то, что именно этого он избегал всю свою недолгую сознательную жизнь. Воспоминания того рокового вечера нахлынули на него ледяным тайфуном в виде стремительной вспышки в мозгу. Заново пережитые в одну секунду ощущения – жгучая боль в спине, распространяющаяся вдоль всего позвоночника, и ещё более острая – в сердце, поднимающаяся в неподходящем для этого детском теле чувствами вины, ярости и обречённости, – подогнули его острые коленки, от чего ему пришлось крепко ухватиться за лацканы чужого плаща. Враз разозлившись и осмелев от неприятия того, что о подобном ужасе можно говорить так весело и беззаботно, он полусорванным голосом – насколько это возможно, – закричал на него: — Где моя сестра?! — по-звериному взревел он. — Что вы посмели с ней сделать?! Я убью вас, если с ней что-то случится, три шкуры спущу! — будучи не в состоянии контролировать себя, где-то на границе ускользающего сознания Гютаро заметил свои удлинившиеся чёрные когти, оставляющие рваные борозды на одежде Доумы. Тот с удивлённым восторгом вскинул брови, не пытаясь оттолкнуть взбесившегося демонёнка: — Вот и он! С пробуждением, малыш! — Мужчина раскинул руки, не сдерживая хохот. — Ну-ну, успокойся! С твоей сестрой всё в порядке! Луна почти что по-отечески похлопал мальчишку по плечам и быстрым движением схватил его руки, остановив удары – даже не напрягаясь, — я отведу тебя к ней, если будешь вести себя тихо, — он прижал палец к его губам и подмигнул. Гютаро стоял так ещё какое-то время, вцепившись в подранные рукава Доумы, удерживаемый им. Когда когти втянулись, он почувствовал лёгкий мандраж в запястьях и расслабил напряжённые пальцы. Мужчина усмехнулся: — Вот и умница, — он оглядел себя, оценивая состояние одежды, — правда теперь мне придётся выбросить этот костюм, — демон преувеличенно вздохнул, снова расплываясь в улыбке, — ну ничего страшного, что тут поделаешь! Что ж, иди за мной. С этими словами он плавно развернулся и направился к выходу из комнатки, отодвигая фусуму и впуская свет в здешний полумрак. Мальчик поморщился от смены освещения и на нетвёрдых ногах последовал вслед за тенью Луны.***
Идя по длинному коридору, который, казалось, никогда не закончится, он ясно ощущал, как каждый шаг давался ему с большим трудом, отдаваясь внутри его тощего тела гулким ударом сердца. Где-то под ложечкой затаилось неприятное предчувствие, склизким комком растягиваясь вдоль и поперёк его ослабшего организма. Только мысль поскорее увидеть живую и невредимую Умэ держала его на ногах с подгибающимися коленками – без этого рвения он бы уже давно споткнулся даже на этих ровных и идеально отполированных половицах. Стараясь сохранять бдительность, он диким зверёнышем оглядывал окружающие его тянущиеся ряды сёдзи, отбрасывающие приглушённый отсвет на начищенный деревянный пол, и дёргал головой в сторону любых посторонних звуков. Их источник по-прежнему был неясен, и всё пространство производило впечатление одной огромной окклюзии: время от времени с разных сторон были слышны шорохи, словно кто-то, прислушиваясь к его шагам, притаился за стеной, а порой ему даже мерещились отголоски обрывков чужой речи. Из-за этого он не мог избавиться от стойкого чувства того, что за ним наблюдают и анализируют каждое его короткое движение. Доума же будто бы и вовсе успел забыть о его присутствии – он без промедления шагал вперёд ровной поступью, ни на миг не замедляясь. «Хоть бы обернулся раз ради приличия, может я уже свалился на предыдущем повороте», — зло отозвалось всё накопившееся в его усталом рассудке негодование. — «Или спросил бы что… Видать, уже наговорился. То-то его не заткнуть было десять минут назад», — он в очередной раз бросил взгляд на проплывающую мимо перегородку, и та ответила, как ему почудилось, солидарным безмолвием, — «не я один такого же мнения. Это хоть что-то», — едва сдержался он от тяжкого вздоха. Отвлёкшись от изучения обстановки, он с сожалением отметил, что не спеша начинает сходить с ума от абсурдности происходящего: «Уже со стенами разговариваю», — неутешительно заключил мальчик. Из дальнейших размышлений о своей незавидной судьбе его вырвал резко прекратившийся впереди шелест одежд Луны — порванных, — ехидно пронеслось у него в голове, и он с лёгкой заинтересованностью проследил за своей рукой. Когтей как ни бывало – лишь неровные короткие ногти, только без привычно забившейся под них грязи. — Ну-с, быстренько заглянем в гости к твоей подружке, чтобы ты удостоверился в моём добросердечном умении держать слово, а после отправимся в другое место, — с нерастерявшимся по пути запалом продолжил мужчина и заговорщически приложил ладонь ко рту, — в котором нам, кстати, нужно быть как можно скорее, и чем быстрее, тем лучше, — он несколько нервозно в уже изученной Гютаро манере прикрыл свой смешок, и сделал наигранный реверанс в сторону фусумы, пропуская его. Когда он сделал глубокий вдох, собираясь уже было войти, Луна вновь резко наклонилась к нему, быстро зашептав: — Это я к тому, чтобы ты не слишком затягивал со своей проверкой относительно, безусловно, превосходного самочувствия девчонки и не подставлял меня, — добавил он с обвинительной интонацией, но, поймав унылый взгляд новообращённого подопечного с покоившимся на дне тихим раздражением, он вальяжно махнул рукой в неопределённую сторону, — это в твоих же интересах, уж поверь мне! Шабана легонько покачал головой – как бы он ни пытался оттянуть злосчастный момент лицезрения изнемождённой и изувеченной сестры, боясь, что его наихудшие догадки всё-таки оправдаются, начавшее действовать на и без того натянутые нервы поведение Доумы не давало ему полностью погрузиться в бесконечный поток самоуничижения. Собираясь с оставшимися силами, он несильно толкает поддавшуюся перегородку и делает неуверенный шажок внутрь тёмной комнатки, застывая на месте: Там, на куцей циновке, справа, практически у самой стены, лежала она. Ниспадающий из отодвинутой сёдзи лунный свет подсвечивал её маленькое бледное тельце так, что отсюда она казалась почти что фарфоровой нингё – такой же хрупкой и утончённой. Боясь нарушить её покой, он осторожно ступает дальше. Тёплый отблеск из приоткрытой двери юрким лучиком лизнул концы её размётанных по полу белых локонов, словно приветствуя его. Опустившись рядом, он попытался найти хоть один след, оставшийся после той злополучной ночи, но, к его же удивлению, Умэ была ровно такой, какой он её помнил – круглолицей красавицей с аккуратным носиком и тонкими смурными бровками, ныне расслабленно покоившимися над плотно закрытыми глазами, выдавая её беспамятство. Казалось, она вот-вот откроет их, уже привычно таращась на него своими голубыми блюдцами и вновь затевая свою капризную тираду, против которой он, как обычно, был бы полностью бессилен. Но этого не произошло. Гютаро нагнулся ближе к её лицу, и невидимый пут, доселе стягивающий и жалящий его грудную клетку, наконец расслабился, когда он ощутил на щеке невесомое дуновение выдоха. «Моя маленькая слива*, которой пришлось созреть так рано…» — и тихий шелест выглядывающих из окна ветвей бука вторил его грусти. Не совладав с вновь накатившей тягой осознания своего проступка и собственного бессилия, он не смог справиться со скрутившем диафрагму спазмом – и через мгновение ночное пространство разбили беззвучные рыдания. С силой стиснув порванные края своей юкаты, он сгорбился над бессознательным телом, прижавшись к едва вздымающейся груди Умэ. Прохладная бархатистость её кожи обожгла его болезненно нагретый лоб, волнами посылая бестелесное успокоение. — Я обязательно сделаю так, что тебе больше ничто не будет угрожать… — судорожный шёпот утонул в вязкости исходящего от него отчаяния, повиснув над ними бессмертным обещанием, — …даже если это будет стоить мне жизни. Мелькнувший где-то поблизости серебристый блик привлёк его внимание, приковав взгляд к обугленной шпильке кандзаси, лежавшей в сестринской ладони. Выделяясь на фоне её светлой кожи опалёнными шёлковыми цветочками, заколка алым угольком навевала воспоминания о сгоревшей дотла прожитой реальности: как её острый край впивается в сырую холодную почву, и сожжённая кисточка окропляется чужой кровью. Отныне это будет служить напоминанием о тех гроздьях гнева, что он непреднамеренно взрастил в ней, и только лишь потому, что не видел и не знал в жизни ничего другого. Вытерев замаравшимся рукавом щёки, он услышал нетерпимый зов Доумы: — Ну всё, свидание подошло к концу, нам пора, — тот побарабанил когтистыми паучьими пальцами по деревянному краю фусумы, — поторапливайся, мы и так сильно задержались. Когда Гютаро на ватных ногах вышел обратно на свет, Луна не дала ему обернуться, резко задвинув перегородку прямо за его затылком. Мужчина состроил замученное выражение лица, оттягивая ворот кофты и закатывая глаза, словно его бенефис и не прерывался на недолгие минуты ожидания: — И задержимся ещё невесть насколько, ведь ты пока не можешь перемещаться никак иначе, кроме как пешком, — он бросил на него насмешливый взор и, качнувшись, плавно развернулся, продолжая путь и безмолвно заставляя мальчика следовать за ним.***
Спустя несколько мучительных подъёмов по выхолощенным лестницам и идентичных поворотов вдоль начавших сливаться в одно смутное пятно сёдзи, они прибыли на верхний слабо освещённый этаж. Мраморная фигурная кладка неуютно холодила гудящие от усталости босые ноги, а искусно выполненная каллиграфическая роспись на стенах лишь усиливала напряжение в высушенных глазах. Тот факт, что раньше он нигде не встречал подобное убранство, никак не добавлял ему любопытства и не облегчал состояние его переутомлённого рассудка. Всё, что ему хотелось сейчас сделать – наесться и отогреться от мерзкого озноба, пробиравшего до самых костей и окутывавшего его скованные мышцы. Когда зрение наконец привыкло к здешнему освещению, Гютаро позволил себе осмотреться – роскошные орнаментальные фусумы на месте главного входа и мастерски изготовленные вазы по краям указывали на важность предстоящей встречи. Несмотря на то, что двери ожидаемо пропускали небольшое количество света, разглядеть, что было за ними, не удавалось. Его навязанный обстоятельствами и чересчур драматичный проводник вдруг переменился в поведении – пригладив края своего плаща, Доума сделал глубокий вдох и в пол-оборота взглянул на него. — Жди здесь, — сказал он непривычно ровным голосом и беззвучно пронырнул в приоткрывшуюся фусуму. Приятно пряный аромат благовоний из тёплого тусклого помещения ненавязчиво донёсся до его носа, умиротворяющим бальзамом спускаясь вниз по телу. Из-за тяжёлой, почти что металлизированной ауры, исходящей оттуда, мальчик почувствовал, как волосы на теле встали дыбом, заставляя его поёжиться. Вопреки затягивающемуся где-то в животе нервному узлу и подкатывающей к горлу тошноте, мысли в его голове начали развиваться совсем в другом, иррациональном направлении: «Как было бы славно зайти туда погреться хотя бы на минутку…» Осознающий бестолковость ослушания и ведомый к загадочному пространству слабостью своего тела, он решается сделать несколько нетвёрдых шагов к оставшейся приглашающе открытой двери. При приближении его слуха коснулся негромкий диалог: — …это меня мало интересует. Твои объяснения абсолютно безосновательны и самоуверенны, — проскочившая в незнакомом голосе сталь пустила волну мурашек по натянутой спине Гютаро, вынуждая его вслушиваться дальше. — Ох, Ваши слова ранят меня в самое сердце, — Луна снова переключилась на свой елейный тон, не вызывая ничего, кроме желания поморщиться, — можете взглянуть хотя бы на мальчишку, а девочку я… — Она до сих пор не очнулась? До чего жалкое создание, — на этих словах Шабана стиснул челюсти до такой степени, что ещё немного, и он бы сам лишил себя пары зубов, — впрочем, до девчонки мне нет дела, можешь сожрать её или сделать своей приспешницей, она не окажет большую услугу… Он неверяще уставился перед собой, задерживая дыхание: «сожрать»?! Какому ненормальному может прийти в голову подобная мысль? Доума не был похож на голодающего, хотя даже это не оправдало бы такое решение – он сам питался помойными крысами и дождевыми червями, но он никогда не думал о том, чтобы опуститься до каннибализма. — Полно-полно, господин, она не настолько уж и бесполезна, надо же учитывать и то, что бедняжку живьём подожгли, — поюще, словно от удовольствия, протянул мужчина, от чего его собственное сердце ещё сильнее затрепыхалось в страхе за сестру, — и сейчас она уже полностью срегенерировала, — в удовлетворённом самоутвердительном тоне продолжил он, — и потом, он так привязан к ней, прямо-таки поистине трогательная картина – то, как он умирая нёс её на руках, — притворно горестно сетовал демон, и Гютаро почти как наяву видел его манерно скорбное лицо с прикрывающей рот рукой, — это вполне можно использовать в Ваших же интересах, он ведь, знаете, достаточно своенравен, этот мальчик. — Ты заявляешься ко мне сюда, посчитав себя имеющим полное право обращать двух голодранцев с улицы по собственной воле, и ещё смеешь ставить мне условия?! — внутри раздался глухой треск, за которым последовал совсем не внушающий доверия звук чего-то капающего на пол, лишая мальчика какого бы то ни было желания проверять его происхождение, — надеюсь, ты не забыл, насколько уязвимо твоё положение? Вслед за коротким бульканьем послышался внезапно охрипший, но не потерявший вычурной тональности голос Луны: — Вы не представляете, как сильно я сожалею о том, что Вы приняли мои действия на личный счёт, господин – я бы никогда не посмел оспорить Вашу дальновидность, — создавалось впечатление, что Доума говорил сквозь силу с натянутой улыбкой, — всё, чем я руководствовался, решаясь на такой шаг, заключено в моём неустанном желании помочь Вам поскорее добиться прогресса в Вашей миссии. Предположения – одно хуже другого, – беспокойным роем насекомых метались в его шокированном сознании: «Приспешники? Миссия? Не может такого быть, что от отчаяния я сам привёл нас прямо в лапы сектантов…» Стоит хотя бы краем глаза увидеть их главаря, подумалось ему, чтобы избежать возможного преследования в будущем, и, переборов внутренний тремор, он подкрался к фусуме, морально готовясь к побегу. Бьющая его изнутри злоба от реальной угрозы лишиться контроля над своей жизнью и риска не сдержать данное Умэ обещание пеленой затуманивала его разум, порывом вынуждая идти прямо навстречу гибели. От стресса он практически перестал чувствовать свои похолодевшие конечности, удерживая равновесие по большей части интуитивно. Шумевшее набатом в ушах кровообращение заглушило дальнейшие реплики мужчин, но громкий рычащий оклик за дверью вывел его из оцепенения: — Доума!.. Лопнувший внутри пузырь нервного напряжения пустил обжигающий импульс по всему телу, и в следующее мгновение он ощутил, как земля начала уходить из-под ног. Не уцепившись за опору в виде перегородки, Гютаро ввалился внутрь как покинутая кукловодом марионетка. Он ожидал чего угодно: крика, упрёка, насмешки, – но единственной реакцией на его ничем не оправданный конфуз стала воцарившаяся враз тишина. От явно ощутимого стыда он весь покрылся красными пятнами – он не видел себя со стороны, но точно знал, как это бывает и как отвратительно выглядит, когда груз позора взваливается на его костлявые плечи. Он испытывал это слишком много раз, чтобы забыть каково это. Привлекая сейчас к себе всё непрошеное по собственной дурости внимание, ему хотелось быть замурованным здесь в этой позе навечно, чтобы не пришлось поднимать головы и сталкиваться с презрением в чужих глазах. По прошествии нескольких мучительно тянувшихся секунд где-то поблизости прошелестели тихие шаги, и его, ничтожно сжавшегося в пол, полностью накрыла чужая тень, припечатывая к месту. Когда он осмелился приподнять голову, в его поле видения попали шёлковые светлые таби, выглядывающие из-под края расшитого золотой нитью чёрного кимоно. Боковым зрением он заметил успевшие впитаться в татами капли крови. — Поднимись, — строго, без лишней злобы донеслось сверху. — Любопытство – не порок. Выдержанная безэмоциональность глубокого голоса хотя и сковывала его движения после перенесённого испуга, но, тем не менее, придавала стимул перестать дрожать, как овечий хвост. Постаравшись нащупать опору на мягком настиле, мальчик слегка оттолкнулся ладонями от пола, медленно разогнув успевшую затечь спину. Споро брошенный им затравленный взгляд на стоящего впереди человека, а после и на Доуму с кровавыми подтёками и неизменной улыбкой на лице, позволил выстроить в голове примерную картинку происходящего. От осознания собственной уязвлённости по его телу пробежался моток нестерпимого зуда. Борясь с желанием почесаться, Шабана вцепился в полы потрёпанной юкаты. — Он тоще, чем я себе представлял, — обращались явно не к нему, но от этого слова незнакомца не стали менее обидными, въевшись в воспалённую от переживаний подкорку мозга – он до боли прикусил язык, чтобы не огрызнуться в ответ. Оголяя свои порозовевшие от крови клыки, стоящая неподалёку Луна, будто бы считав его эмоции, как назло, добродушно захихикала: — Значит, будет есть за двоих, что нам только на руку, — мужчина в тёмном одеянии лишь довольно хмыкнул на это заявление. Он начал обходить новообращённого по кругу, неприкрыто рассматривая его оценивающим взглядом – тяжёлым, почти что ощутимым. Чувствуя себя мухой под микроскопом, мальчик с силой сжал челюсти под прессом случайно навеянной параллели: он, весь в пыли, прижимается к обветшалому деревянному забору, пока детки из богатых семей в красивых кимоно забрасывают его камнями, высмеивая нездоровую худобу и непривлекательные родимые пятна, больше похожие на грязь. Твёрдая рука с белой, практически полупрозрачной кожей и просвечивающими голубыми венками цепко схватила его за подбородок, рывком задирая голову. Гютаро пришлось проморгаться, когда тяжёлый запах горячной деспотичности с нотой свежепролитой крови заполнил его пазухи. От такого резкого движения скомканные космы больно хлестнули по щекам – сквозь них он прищуренно осмотрел человека перед собой: широкие скулы обрамляли волнистые локоны, струящимся водопадом спадавшие на ровно очерченную линию плеч и сливавшиеся с чёрным лоском дорогой одежды. Остро впивающиеся в нежную кожу когти с нажимом окрестили одну из отметин: — Дьяволовы метки по всему телу, не так ли? — скептично протянул мужчина, и Гютаро помрачнел, выражая недовольство выбранным описанием, — тогда понятно, почему такой гневливый, — насмешливо выдохнули ему в лицо, смакуя вызванную реакцию и продолжая: — Это хорошо. Я ценю жестокость в молодом теле. Сверля нахмуренного мальчика проницательным взглядом ещё какое-то время, он, едва ли не отшвыривая того от себя, отнимает руку, оставляя на его подбородке мелкие царапины. Подаренное расслабление одеревеневшей шее обдало его виски жаром, невольно принуждая зажмуриться. С каждой секундой, проведённой здесь, ему всё больше подходил статус узника, готовящегося к казни на плахе, осознавал он. — Сейчас здесь не на что особо смотреть, — раздался конечный вердикт, и мальчик судорожно выдохнул, принимая свою смертельную усталость и дальнейшее, судя по всему, не самое лучшее будущее, — но всё-таки я склонен доверять твоему чутью, Доума, — нехотя продолжил его «оценщик», проводя заострённым когтем по тонким губам, — и только поэтому я позволю взять тебе их на поруки, заручившись моей снисходительностью. — До чего приятно слышать от Вас подобные слова, господин... — начала было Луна вновь заливаться соловьиной трелью, но её раздражённо перебили: — Но если результат твоей работы разочарует меня, ты ответишь за это собственной головой, — словно поставив в разговоре точку, чёрноволосый коротко взмахнул рукой и отвернулся к стоящему у стены солидному письменному столу, потеряв интерес к присутствующим, — Ах, и да... — внезапно вспомнив о чём-то, он, уже не поворачиваясь к ним, протянул со странной интонацией, — не забудь накормить мальчика. И почудилось ему, что интонация эта была совсем недобрая. * Умэ (梅 (ume)) – японская слива