Роман о розе

На вдохе - сладостно-затхлый привкус во рту, на выдохе колет под правым нижним ребром. - Я зайду в три. - Хорошо. - Неужели тебе все равно? Удивленный изгиб тонких бровей, выбивающаяся из-под тюрбана белокурая прядь ласкает бледную щеку. - Серафина! - Он почти кричит, с трудом приподнимаясь на локтях, растягивая губы как будто задыхается, - Это не... Полуоборот головы, почти сочувственный взгляд. Щелчок двери. - Опять? - голос за дверью. Щелканье каблуков по коридору. - Это не я, - договаривает он, падая обратно в шуршание простыней. - Это не я. Руки, вытянутые перед собой, пальцы подрагивают. В палате тепло, почти душно. И розы - сладко, почти приторно пахнущие, в хрустальных вазах, в вульгарных банках. Полы и подоконники, прикроватная тумбочка. Белесое марево надо всем. Откуда? Когда он просил их принести? - Пер-си-валь. Произносит по слогам, роняет руки на кровать и чувствует, как подрагивают пружины. - Это я, а я - это он. Сладкий запах, от которого закрываются глаза. Вдох, глубокий до боли, вспышка под веками. "Я — это..?" Он думает, погружаясь в запах застоявшейся воды: люди - не годны ни на что больше, кроме как быть пищей для роз, их плодородной почвой и перегноем. За пределами этой комнаты ничего нет. Только розовые сады, задыхающиеся от жажды иного. Потолок мягко опускается вниз, стены сдавливают со всех сторон - кто он теперь? Здесь не может быть имени. Темно, душно. Сладко. "Я только пища, затаившая дыхание под землей." Шорох у изножья кровати. От него по телу бегут мурашки и сердце тяжелым комком падает куда-то вниз. Говорят, память тела самая прочная. Ни одного беспалалочкового заклинания он не в силах ни вспомнить, ни произвести. Розовый стебель змеится, шершаво задевая напрягающиеся ступни. Прочно оплетает лодыжки. Руки силятся ухватиться за простыню, но под пальцами расползается дурманно пахнущая, прилипчивая земля. С этого тела довольно, пришло время другого. Он станет частью розового сада. Он слишком долго бежал от этого, воображал себя человеком, делал что-то. Но розы милосердны, они без страха присваивают свое — себе. Он уже опустился под землю, он сам - плодородная земля, и сладкое чувство возвращения топит с головой. Розы терпеливы. Они прощают убегающего раба. Здесь невозможно пошевелиться. Только рвано вздыхать - сладко-гнилостный воздух заполняет легкие - стебель движется вверх, неловко и грубо обнимая бедра, и от его медлительности сводит зубы. Острые шипы оцарапывают поджимающийся живот. Розы милосердны. Они подчиняют разум и он больше не мечется в попытках вспомнить - кто же он на самом деле? Аврор Грейвз. Пер-си-валь. Нет. Он тот, кто спустился под землю, он пройдет вверх и вниз по зеленым сосудам стебля, сохраняя рассудок. "Я - часть белесого лепестка," - думает он. Стебли и и корни оплетают руки, скользят по телу - прихватить, сдавить, отпустить, извиваясь, двинуться дальше. Никаких забот не осталось, не двинуться, рвано вдыхать, вздрагивая от боли. Становиться частью чего-то большего. На земле тело бесполезно. Только когда оно опустится под, ему найдется единственное применение. Корни розового куста шероховато гладят шею, чуть щекотно и почти нежно. Может ли господин быть ласков к задержавшемуся рабу? Сдвигаются ниже, прихватывают соски, и он почти шипит и плотнее сжимает зубы. Шипастые зеленые стебли обвиваются вокруг, оставляют царапины на боках. Тонкие алые росчерки принадлежности. Почему он так долго бежал от них, не хотел остановиться и замереть, остаться в единственно важном моменте? Стебли дразняще проходятся по бедрам и предупредительно держат - не приподнять, не оставив длинные полосы кровящих царапин. Кто он теперь? Зачем это знание? Розовые корни охватывают член, сдавливают и движутся вверх, расплетаются и сжимаются снова. С прикушенной губы стекает в рот сладковатая кровь, он запрокидывает голову, силясь вдохнуть свежего воздуха. Вокруг - бесконечное гнилостно-сладковатое марево, душно. Простыня шуршит под руками - влажная земля расползается под пальцами, и он падает, глубже и глубже, в царапающие объятия сочных стеблей. Это - огромный куст с благоухающими белыми цветами и он счастлив быть его частью. Отдавать ему себя. Бесполезное тело содрогается и кричит, и крепкие стебли обвивают его крепче, присваивая. Ему кажется, что каждое соцветие подмигивает ему гетерохромными глазами. Как называется эта роза?.. Нет сил даже двинуть пальцем, и он плывет в полузабытьи. Из вен пробиваются ростки, они змеятся с каждым выдохом из полуоткрытого рта и мгновенно набухают цветами, их самая желанная пища - тонкие струйки крови, струящиеся из сотни царапин на теле. Он спокоен. Он прощен за свое опоздание. Его тело дает жизнь розовому кусту. Кажется, в прошлой жизни он называл такие розы "Фрау Карл Друшка". На одном из побегов ему чудится бирка с названием, наподобие тех, что крепят на тела в морге. Размашистый почерк, синие чернила слегка оплывают - "Фрау Геллерт". * Дверь открывается с щелчком, и этот звук выбивает из небытия, как будто прозвучал выстрел. Грейвз приподнимается на локтях. Его мутит, тело ломит, словно все предыдущее время он не лежал на больничной койке, а прочесывал кварталы как в старые добрые времена. Зачем Пиквери вернулась? Она всегда заходит только утром и вечером, он помнит это как Pater noster. Грейвз раздраженно оглядывает палату и задевает взглядом часы. Семь пополудни. На границе сознания словно облака ядовитого газа змеятся расплывающиеся образы. - Серафина! - зовет он, удивляясь хриплому звучанию своего голоса. Сглатывает и на мгновенье закрывает глаза. Наверное, впервые в жизни ему так страшно, но он старается не подавать виду. - Серафина. Это не я. Она отвечает терпеливой полуулыбкой. Она ставит рядом с кроватью вазу сладко пахнущих белых роз. - Как ты просил в прошлый раз. Шершавый корень до дрожи ласково оплетает лодыжки. От сладковато-гнилостного запаха закрываются глаза.