***
Два трясущихся задохлика, которые, должно быть, случайно оказались в аврорате, грубо усадили его на неудобный деревянный стул, чтобы в то же мгновение заковать тяжелыми цепями все конечности. Это обездвиживание было единственным, что существенно отделяло его от того, чтобы разодрать каждого в этом зале на мелкие части. О, зрелище было бы потрясающее. От таких мыслей Фенрир низко опустил голову и мечтательно улыбнулся: кровью, по большей мере чистой, затопило бы все прогнившее Министерство, ведь так много в этой дыре собралось людей — грех не воспользоваться. Толпа что-то надрывно орала, плевалась и даже кидала в его сторону какие-то предметы, норовя непременно попасть в голову, но эта жалкая бравада присутствующих ссыкунов его не отвлекала. Он весь сосредоточился на обонянии, что так хреново слушалось его после проведенного полнолуния в камере — нюх отшибло напрочь. Так он старался успокоить откуда-то прорвавшееся волнение: наверняка она была где-то здесь, живая и здоровая, затраханная каким-нибудь придурком до мечтательной улыбки и искорок в глазах. Это у него, у Фенрира, никак не выходило узнать ее из-за отказавшего вдруг звериного чутья. Но долго обманываться он не мог, ведь запах кудрявой грязнокровной суки он узнал с первых же мгновений, как вошел в зал. Тварь. Как жаль, что чокнутая Белла так и не прикончила ее в пытках — все непременно сложилось бы иначе, и Грейбэк не был бы так измучен выматывающим до одурения незнанием о судьбе светловолосой девочки. Впрочем, незнание это развеялось, как дым от желанной папиросы, когда этот долбоящер надрывно проорал: — Сегодня, двадцать четвертого декабря одна тысяча девятьсот девяносто восьмого года, мы собрались здесь, чтобы провести судебное заседание по делу об убийстве Лаванды Браун. Обвиняемый — Фенрир Грейбэк. Натянутая струна, что так долго держала Грейбэка в напряжении наконец оборвалась — она мертва. Не выжила. Хотя шансов-то и не было, ведь лохматая идиотка появилась из ниоткуда и не дала закончить начатое. И все же о том, что именно его обвиняют в убийстве этой нежной девочки, он понял не сразу, а только когда Шеклболт обратился к нему напрямую: — Обвиняемый, вы признаете вину? Фенрир, от природы не самый сообразительный, с отсутствующим взглядом уставился на чокнутого Министра. — Ты признаешь, что убил Лаванду Браун? Лаванда. Красивое имя, впрочем, как и она сама. Это кукольное лицо преследовало Грейбэка уже год, стоило лишь глаза прикрыть, так что черты ее привлекательности он мог воспроизвести в памяти детально. Яркая улыбка и свет лучистых глаз, а еще этот запах, что сводил с ума и заставлял забывать обо всем, даже о монотонном завывании северного ветра у стен проклятого Азкабана. Девочка-лакомка. Девочка-праздник. Девочка-Рождество. Разомкнув ссохшиеся губы, отчего кровь тут же выступила багровыми каплями, он попытался ответить, но кроме грудного рычания у него ничего не вышло. — Что? — брезгливо переспросил Шеклболт. Фенрир жадно облизнулся, чем предоставил публике немало тревог — вдруг сорвет цепи и сожрет? О нем много судачили: разбери теперь, что правда. Откашлявшись, он попробовал произнести слова еще раз, чтобы они дошли до всех в этом зале: — Я. Не убивал, — прохрипел он так, что от скопившегося в помещении напряжения присутствующие в зале дышали через раз: даже Кингсли Шеклболт не мог добиться такой исключительной тишины, — Лаванду Браун. Министр неприязненно скривился, а судьи, выйдя наконец из оцепенения, в которое их ввел грубый надрывный голос подсудимого Грейбэка, поспешили обменяться нетерпеливыми перешептываниями. Бесспорно, Кингсли такое заявление оборотня несколько огорчило: он рассчитывал, что волчара просто сознается, и на этом судебный процесс благополучно завершится. Но нет, судьба явно не была благосклонна к Министру Шеклболту, оттого он, подавив вспышку въедливого чувства вины, объявил: — Что же, тогда вызываю свидетеля обвинения, мисс Гермиону Джин Грейнджер. Ноздри раздулись сами собой от резко накатившего запаха. Эту дрянь Фенрир учуял бы и с того света, тем более теперь, когда на трясущихся ногах она приволоклась за стойку, где ранее стоял недоношенный Министр. От девки разило неуверенностью за версту, что вызывало у него лишь презрительный оскал. Ничего не попишешь, все в конечном счете презирают кого-то: его — весь зал, ее — Грейбэк. — Мисс Грейнджер, прошу, — поторопил свидетеля обвинения Кингсли. Судя по всему, на нее жутко давило его присутствие и вообще толпа собравшихся зевак. Дура, сидела бы в теплой норке и не таскалась по сходкам с погаными обвинениями. Хотя Грейбэк соврал бы, если сказал, что ему не любопытно послушать, как именно она это обставит. — Я видела их, — наконец подала она слабый голос. — Лаванда лежала на полу с отсутствующим взглядом, будто уже умерла. А он, — она замялась на мгновение, но собравшись, продолжила: — склонился к ее шее. — Че ты видела? — рыкнул внезапно Грейбэк. — Подсудимый, — сквозь возмущенный ропот толпы Министр выстукивал деревянным молоточком, словно торопился заколотить долгожданные гвозди в гроб оборотня, — вам не давали слово! — Пусть скажет, — вдруг рявкнула Грейнджер. — У него нет защитника, но по закону он может защищать себя сам. Позвольте ему допросить свидетеля, господин Министр, это его право! — Дозволяю, — недовольно выплюнул Кингсли, явно не впечатленный такой самодеятельностью. — Ну, подсудимый, не тяните. Допрашивайте свидетеля обвинения. Фенрир, пережевав кусок сухой кожи, что отошла от надтреснутой губы, сплюнул мертвую плоть вместе с кровью под ноги. А потом уже спокойнее продолжил, глядя в шоколадные глаза взволнованной грязнокровки. — Че ты видела? — полушепотом повторил он свой вопрос. — Тебя и Лаванду. — А в углу? Такая постановка вопроса сбила ее с толку. В юридической практике она еще не встречала такого фамильярного и даже грубого обращения к суду и свидетелям. Хрестоматии, по которым Гермиона Грейнджер обучалась в том числе и правозащитной деятельности, были выдержанными и профессиональными изданиями: там никто не писал «че ты видела». Потому после небольшой заминки, собравшись с силами, она выдавила из себя правдивый ответ: — Чье-то тело в углу. Это и была та самая деталь, которая останавливала ее от публичного обвинения Грейбэка. Каким бы продажным ублюдком он ни был, а для Гермионы он являл собой именно такой нерушимый образ, это самое тело, принадлежавшее другому оборотню со сломанной шеей, не давало ей покоя на протяжении всего этого времени. Почему этот оборотень был мертв? Кто убил его? И главный вопрос — кто же укусил Лаванду? На первый взгляд ответ был очевиден, как ценность артефактов Мерлина — Грейбэк, ведь именно он склонился над Браун, и потому Гермиона приложила его Петрификусом. Но позже, когда колдомедики Св. Мунго объявили, что Лаванда Браун спустя три месяца отчаянной борьбы за жизнь все же умерла, мисс Грейнджер озадачилась другим вопросом — почему Лав вообще так долго протянула? В то послевоенное лето долгими ночами она боролась с одной отчаянной мыслью, что вгрызлась в ее сознание червем и пожирала изнутри. И именно сейчас, когда она снова начала поддаваться сомнениям о верности своего поступка, подсудимый поднял голову и посмотрел ей в глаза, а по ощущениям — в самую душу. — Я не убивал ее, — всего-то четыре слова прохрипел. Не больно-то и ладная защита, но Гермиона все поняла. И мир рухнул, потому что он своим этим взглядом подтвердил ее самые страшные догадки: не Грейбэк укусил Лаванду. Это сделал тот, другой. А он… Гермиона долгое время после того случая искала любую литературу, связанную с темой ликантропии, ведь страшная мысль совсем лишила ее сна. Она перечитывала многочисленные страницы древних фолиантов днями, чтобы ночами обдумывать все изученное. Итак, оказалось, вылечить рану от укуса оборотня может лишь слюна другого оборотня. Но вот ни в одной книге не было написано — лечил Лаванду Грейбэк или кусал. И заглушить неугомонную совесть, в принципе, было бы несложно: пусть и кусал, что с того? Но ведь Браун протянула три месяца. Три! А должна была умереть сразу. Теперь же, когда его прозрачные запавшие глаза уперлись в нее, словно дьявольскими силками проникая под девичью кожу, Гермиона подтвердила свои страшные догадки: он по какой-то необъяснимой причине пытался спасти Лаванду, а она, Гермиона, — доблестная защитница Света и Добра в магическом мире — ему не позволила, вырубив Петрификусом без раздумий. Мерлин. Мерлин-Мерлин-Мерлин… Разжав наконец сомкнутые стальной хваткой челюсти на прокушенной губе, Гермиона громко прокричала: — Он не виновен. Это не он! Освободите его! Зал взорвался криками, Кингсли разбил молоток о постамент, а Грейбэк все смотрел на нее, молча и озлобленно, как будто он палач, а не обвиняемый, и вот-вот казнит ее за смерть Лаванды. — Гермиона, мы не можем, — горячо зашептал Кингсли, — ты его видела, он был у шеи, твои воспоминания… — Возьмите воспоминания у него! — вдруг вскинулась Гермиона. — Он не сможет противостоять государственному легилименту, он не учился магии. Мистер Грейбэк, дайте разрешение на забор воспоминаний! От такой борзости кучерявой выскочки, Фенрир подавился слюной: позволить добровольно наставить палочку на волка — он что, совсем кретин? Легилимент их паршивый, конечно, вмиг бы получил желаемое, и при удачном стечении обстоятельств его даже могли отпустить на волю. Но внезапное осознание, от которого он отбрыкивался как мог все эти бесконечные месяцы, вылилось на него ушатом ледяной реальности: оборотней из его стаи больше нет — они все передохли. И ее, как оказалось, тоже больше нет. Выходит, ничего у него не осталось, кроме одного лишь обещания, которое он даже дать не удосужился, но которое отчего-то стало единственным смыслом его бесцельного существования. Только никому ни слова, мистер оборотень! Девочка-лакомка. Девочка-праздник. Девочка-Рождество.***
24 декабря 1997 года. — Мерлин, Парвати, ты рехнулась? Запретный Лес! — напуганная, шепотом причитала Лаванда. — Профессор Трелони не это имела ввиду. Юная Парвати, продрогшая не меньше, чем ее подруга, внезапно остановилась. Поляна казалась ей идеальной — пространства немного, но зато все вокруг освещено звездами, а молодой месяц только-только вышел из-за облаков, чтобы дать маленьким ведьмам дополнительную порцию света. — А что не так? — Патил покружилась вокруг, широко раскинув руки. — Ни души, нам никто не помешает. Идеальное место. Лаванда, натянув шапку пониже на лоб, выразительно поджала губы: ну конечно, ни души! Только вот акромантулы и другая нечисть Запретного Леса не станут интересоваться, не помешают ли гаданию юных дев. От таких мыслей Браун захихикала, окончательно подчиняясь отчаянной задумке своей сумасшедшей подруги. Подумать только, в сочельник они сбежали из оккупированного Пожирателями Хогвартса, чтобы погадать на суженых. Ох уж эта Трелони, всегда подкидывала своим любимым студенткам все более изощренные способы заглянуть в будущее. Разумеется, жадные до знаний о собственной судьбе подруги, тем более когда речь шла о суженом, готовы были пойти на многое. Например, притащиться в Запретный Лес, рискуя своей безопасностью. — Давай, ты начинай, — скомандовала Лаванда, перекинув светлые волосы через плечо, отчего снег, нашедший пристанище у нее в косах, лавиной осыпался наземь. Парвати, нервно растерев друг о друга ледяные ладони, кротко кивнула. Пусть Лав и уступала ей в магических возможностях, но все равно являлась неоспоримым лидером в их паре. Не удивительно, ведь Лаванда первая начала встречаться с парнем — аж на пятом курсе, — а Парвати так и не довелось еще поцеловаться. Но то был сочельник, а потому отчаиваться по таким мелочам было глупо: омелы распускались даже на ветвях деревьев Запретного Леса, что и говорить о Хогвартсе. А если знать, кого именно целовать, то это и вовсе не обещает статься хлопотным делом. — В небо просьбу запускаю, — зашептала Парвати, высоко подняв палочку над головой, — Духа Леса угощаю: магию мою бери, суженого покажи. Яркий сноп красных искр окрасил небо над головой восторженной девушки, а потом, осыпаясь, словно снегопад, принял очертания молодого человека. Чертова Трелони не подвела — предсказания в сочельник работают, как часы Хогвартса в Главном Зале. — Эрни, — захлопав в ладоши, взвизгнула Парвати, — это Эрни Макмиллан! Выдохнув облегченно, Лаванда широко улыбнулась — слава Моргане, это не Рон Уизли. Было бы обидно в очередной раз убедиться, что Рон на самом деле не ее судьба, а просто парень, который сам не знал, зачем все это затеял. Честно говоря, и сама Лаванда плохо понимала, что с ними было — то самое светлое чувство или нетерпеливое желание обрести вторую половинку, да побыстрее. Но сейчас, стоя под мягким снегопадом в эту сказочную ночь, она просто радовалась, что лучшей подруге достался не Рон. Однако любопытство совсем одолело юную Лаванду, потому она, поспешив на то самое место, где мгновение назад топталась Парвати, вскинула замерзшую руку с палочкой ввысь. Пальцы уже совсем не чувствовались, но Согревающие чары еще плохо давались девушкам, слетая каждый раз, а иногда и вовсе обдавая непереносимым жаром. — В небо просьбу запускаю, — неистово зашептала мисс Браун, — Духа леса уго… Вот дерьмо! Внезапно, палочка, которая слабо удерживалась покрасневшими от обморожения пальцами, вылетела, словно ее призвали Акцио, и упала за пределами поляны. От обиды Лаванда выпятила пухлую губу, а глаза защипало от подступающих слез: гадать можно было только один раз, и свою попытку она, получается, истратила. Еще и так глупо, из-за дурацкой погоды! Она даже топнула ногой от бессилия, ведь теперь, чтобы узнать нареченного, ей придется ждать еще один долгий год. Что там будет двадцать четвертого декабря девяносто восьмого года? Появится ли у нее такая возможность? — Лав, мне жаль, — попыталась подступиться к подруге Парвати, но обиженная Лаванда по праву считалась самым капризным существом после мантикоры. Выставив вперед руку, Браун нетерпеливо остановила приближающуюся Парвати, чтобы избавить себя еще и от этих бессмысленных утешений: у Патил-то Эрни Макмиллан, а у Лаванды — одна неизвестность впереди. — Подожди здесь, — тщательно скрывая разочарование, Браун постаралась придать своему голосу бодрости, — я только палочку заберу и приду. — С тобой сходить? — Что ты, не стоит, — натянуто улыбнулась Лав. — Я быстро. С этими словами она бросилась пробираться сквозь сугробы в сторону, куда улетела ее предательница-палочка. Намеренно избавив себя от компании участливой подруги, Браун целиком погрузилась в размышления о своей нелегкой судьбе. Что за невезение! Где теперь искать этого суженого? Какой он? Может, все же Уизли? Покинув ясную от света звезд поляну, она остановилась и, поднеся раскрасневшиеся ладони к лицу, обдала их жаром своего дыхания. Где-то треснула ветка, и, кажется, какой-то зверь издал рычащий звук. Мерлин, а если это акромантулы? Рон ей про них рассказывал. Решительно вытянув руку вперед, Лаванда поскорее призвала палочку: — Акцио. А потом еще и еще раз, пока на кончике ее же древка не загорелся яркий свет, который позволил испуганной до чертиков Лаванде увидеть чарующую и одновременно жуткую картину: привалившись спиной к дереву, прямо на снегу, словно холода не ощущая, устроился мужчина, а в руках у него была зажата ее же палочка. Вот почему Акцио не сработало! Мужчина этот был явно сумасшедшим: расстегнутый плащ и тонкая рубашка, кожаные брюки да тяжелые ботинки — вот и вся его одежда. Волосы, совершенно точно нуждающиеся в шампуне, а может, и в бальзаме, свисали тяжелыми прядями на лицо, покрытое испариной. Мерлин, у него жар? В такую погоду? — Твоя? — рыкнул он, и тогда наконец Лаванде стало все кристально ясно. Несмотря на то, что Браун в учебе звезд с неба не хватала, несчастную страницу триста девяносто четыре, которую Снейп буквально заставил их вызубрить, она помнила, как гимн Хогвартса. Рычащие ноты в голосе, повышенное потоотделение после полнолуния, нечеловеческий теплообмен. Наступающее Рождество обещало обернуться настоящей трагедией, ведь сегодня Лаванда не только упустила возможность нагадать себе суженого, но и нарвалась на оборотня в глухом лесу. Оставалось надеяться, что Парвати уже успела унести ноги, а потому не погибнет в лапах этого чудовища. Но само чудовище почему-то нападать не спешило, лишь смотрело ей в глаза не моргая. — Ты оборотень, — выпалила она первое, что пришло в ее бестолковую голову. — Да ты че? — разразился он лающим хохотом. — А ты не немая, гляди-ка. Палка, говорю, твоя? — Моя, — совсем стушевалась Лаванда. — Ну и забирай, че встала. Девушка уже сделала несколько шагов вперед, но внезапный шумный вдох оборотня и эти его раздувшиеся крылья носа заставили ее врасти в землю, как вековое дерево. Он хочет ее сожрать! — Нет! — Че нет? — он сдвинул брови. — Вы шумно дышите, наверняка хотите меня покусать, — выдала все как на духу Лаванда. Вторая порция его смеха заставила ее испытать прилив ярости: что за наглость насмехаться над жертвой, еще и в такой холод! — Дурная, ты пахнешь балдежно, просто понюхал. Фенрир не лукавил: она действительно была притягательно вкусной. И выглядела под стать запаху — ресницы-махаоны с этими мерцающими снежинками, округлые, словно полумесяцы брови и нежный омут глаз, в которых страх и раздражение плескались в неистовом водовороте. И чем он ее так обидел? — Че надулась? — Ничего, — буркнула еще слегка обиженная Лав и аккуратно направилась к оборотню. — Только попробуйте меня укусить, я вас после смерти замучаю в загробной жизни. На этот раз он подавил рвущийся из глотки смешок, чтобы не разозлить ее еще больше. Он довольно давно наслаждался компанией девчонки, ведь учуял ее, еще когда они только приперлись так глубоко в его лес. Идиотки — ничего с ведьм не взять. Но эта конкретная идиотка была какой-то особенной, будто из всех возможных Лун, что ему доводилось повидать, та самая, кроваво-красная. Фенрир поднялся, чтобы возвыситься над приближающейся ведьмой — совсем девчонка, даже дозреть еще не успела. Но он-то знал наперед: она будет хороша. — Держи и проваливай, — позаботился Грейбэк о ней в своей лучшей волчьей манере: негоже девочке, которая даже палочку в руках удержать не может, шататься ночью по лесам. Даже в Рождество. — А вы мне не указывайте, — выхватила Лаванда древко и уже собиралась отпрыгнуть от него подальше, чтобы пуститься наутек, но у нее отчего-то ничего не вышло. Что же это за вечер такой неправильный! Фортуна будто задницу ей показывала: гадание не пошло, палочку чуть не потеряла, на оборотня наткнулась, а теперь вот застряла тут с ним. Разве это Рождество? Рождество… Чтобы подтвердить свою догадку, она рассеянно подняла глаза вверх и только убедилась в правдивости пришедшей на ум теории: на ветке, прямо над ними, распустилась пышным облаком омела, которая, очевидно, совершенно не собиралось выпускать этих двоих из своего плена. Неуместное веселье вдруг обрушилось на юную Браун рождественским снегопадом. Подумать только, они с оборотнем застряли в лесу под омелой! — Че встала? Ты уже дуба даешь! Иди, — рявкнул Фенрир, чтобы девчонка, наконец, начала пошевеливаться. Она же лишь глупо уставилась на него, а к лицу ее прилил жар. Он еще раз втянул воздух, потому что не сразу поверил своему чутью: девчонка зарделась, словно были поводы для стеснения. Может, она больная какая? Как-то он набредал на больницу у магглов, и они там все были не в себе. — Не могу, — пролепетала Лаванда. — Че? — Надо поцеловаться, — почти шепотом проблеяла она, будто овца. Такого финта Фенрир Грейбэк, который на своем веку повидал многое, совсем не ожидал. Чего это она удумала? Ну точно больная, бедолага. — Че? — на большее его, увы, не хватало. — Надо поцеловаться, — уже громче и увереннее повторила Браун, — потому что мы под омелой стоим. Вы тоже не сможете уйти. Он было ломанулся от нее прочь, но магия, словно щитом их огородившая, не позволила ему и шага ступить. Выходит, мелкая ведьма его не обманула. — Наклонитесь, — почти шепотом пророкотала она, отчего девичьи щеки покрылись густым румянцем. Оборотень был выше как минимум на две головы, и это она еще потащилась в лес на каблуках! Точно в сказке, чудовище послушалось ее и слегка наклонилось вперед. Почему-то Лаванде было совсем не страшно — может, прав был Малфой, когда кричал ей вслед, что она безмозглая? Встав на носочки, дабы хоть немного сократить эту неудобную разницу в росте, она прижала свои пухлые губы к его, тонким и сухим. Конечно, настоящим этот поцелуй назвать было сложно. Но тепло, которое исходило от оборотня и его не самых привлекательных губ, согревало и успокаивало, словно заверяя: с ним, под покровом этих раскидистых деревьев, припорошенных снегом, она в полной безопасности. И это самое чудовище, с которым она делила одно дыхание на двоих, никогда не допустит, чтобы с ней случилось что-то дурное. Лаванда еще долго удивлялась абсурдности этой мысли. Однако спокойствие, которое она ощущала в его объятиях, было абсолютным доказательством ее правоты. Когда, в конце концов, эти двое нехотя разорвали невинный поцелуй, а магия омелы позволила им отступить в противоположные стороны, они на какое-то время застыли в этом мгновении, любопытно разглядывая друг друга: она — его прозрачные ледяные глаза, словно это они сеют весь этот снег вокруг; он — глубокую ямочку, что от смущенной улыбки расцвела на ее раскрасневшемся лице. — Лав, — отчаянный голос волнующейся Патил снял морок, которым они были окутаны. — Иди, — прохрипел оборотень. На это она лишь кивнула и заторопилась обратно на поляну, крепко сжав палочку уже оттаявшей рукой. Так бы они и распрощались — девочка и чудовище — если бы, почти скрывшись за деревьями, она не остановилась на несколько секунд, чтобы заговорщически прошептать: — Только никому ни слова, мистер оборотень!***
24 декабря 1998 года. — Мы не можем его казнить, — Гермиона, обезумевшая от происходящего беззакония, побелевшими от напряжения пальцами вцепилась в рукав мантии Министра. — Ты этого не допустишь, Кингсли. Ты не убьешь невиновного! Конечно, он убьет невиновного, тем более не так уж этот отброс и невинен. Именно Грейбэк покусал Люпина, да и других детей наверняка тоже. Именно Грейбэк разбойничал в Лютном многие годы, ловко избегая правосудия. Именно Грейбэк отказался выступить на стороне Ордена Феникса и открыто поддержал Волдеморта. Потому он больше чем кто-либо заслуживал смерти, даже если и не за девочку Браун. Ему и так повезло, что судьи, проголосовавшие в пользу обвинительного приговора, решили заменить поцелуй дементора на быструю Аваду. К чему лишать животное унизительных страданий? От такого милосердия мистер Шеклболт скривился, и было совершенно непонятно, кто больше разочаровывался в приговоре: он или дементор? — Судьи вынесли свой вердикт, Гермиона, — только и отчеканил ей в ответ Кингсли, потому как знал, что ее сейчас все равно ни в чем убедить не удастся. Гермиона же сдаваться не собиралась. Пусть Грейбэк и отказался давать все воспоминания, связанные с Лавандой Браун — упрямый осел — но свои собственные она могла отдать, не раздумывая. Просто следовало напрячь память, чтобы сконцентрироваться на действиях оборотня в тот роковой день. Скорее всего, она могла бы припомнить подробнее все моменты той сцены, и потому, твердо решившись попробовать настоять на своем, она уверенной походкой поспешила обратно к трибуне — к черту Визенгамот и его устаревшие правила! К черту судебную систему, которая заплесневела в своей бюрократии и предвзятости! К черту их всех! Уже на подходе к трибуне, с которой планировала обратиться к расходящимся по домам судьям, Гермиона Грейнджер всего на секунду взглянула на подсудимого. Лишь краткое мгновение, но как оно изменило все ее планы, а возможно, и будущую жизнь. Грейбэк по-прежнему сидел на стуле, ожидая, когда его проклянут смертельным Непростительным. Приговора он не испугался, как и предстоящей погибели. В конце концов, девочку он не подставил — по какой-то причине она не желала, чтобы хоть одна живая душа узнала о том касании губ, что случилось в дремучем лесу. Так что приговор стоил того, чтобы не предать ее наивного доверия. Другое дело, вот так отдать жизнь было как минимум нелепо. Словно судьбы насмешка: он, закованный по рукам и ногам зверь, окружен нетерпеливыми зрителями-стервятниками. Еще и зал, как в наказание, украсили по-рождественски пестро — зеленые гирлянды, еловые ветки с аляпистыми шарами и, как напоминание о ней, бесконтрольно распускающиеся над головами кусты омел. Внезапно Грейбэк оторвал взгляд от пола — грязнокровка, какого-то драккла, приближалась к трибуне. От девки веяло решительностью, да и вся она была такая справедливая и правильная, чем, если честно, немного его восхищала. Было очевидно, как ясная луна в чистом небе, что именно она задумала. И потому, полный надежды, он уставился на нее. Его взгляд она почувствовала сразу, и, конечно, на него ответила. И зря, Мерлин, очень зря! Глаза его были спокойными, словно оборотень принял все происходящее как должное. Не разрывая этого пронизывающего зрительного контакта, он медленно покачал головой из стороны в сторону в еле заметном отрицательном жесте. Гермиона заплакала, но от трибуны отступила. Плакала она, и когда вновь заняла свое место между Роном и Гарри, которые сжимали ее ладони в качестве молчаливой поддержки. Плакала она, и когда зеленый луч коснулся груди отвратительного оборотня, который не убивал Лаванду Браун.***
Когда луч был уже в невозможной близости от его вздымающейся грудины, страх все же на секунду пробрался к нему под шкуру, но тотчас отпустил, потому что совершенно неожиданно глаза его выхватили ту самую девичью фигурку у дверей судебного зала. Она стояла в шапке, низко натянутой на лоб, и грела свои покрасневшие пальцы. Когда Фенрир наконец заметил ее, она поспешила к нему, лучезарно улыбаясь, отчего ямочка снова появилась на ее счастливом лице. Только когда она приблизилась, Грейбэк обратил внимание, что в зале более никого, кроме них двоих, не было. И цепи, что сковывали его израненное тело, давно опали, словно их никогда не существовало, а все происходящее померещилось ему в бреду. Медленно Фенрир поднялся с неудобного стула, чтобы пойти ей навстречу, а когда она была уже так близко, что он мог ощущать теплое девичье дыхание на своей загрубевшей коже, Лаванда звонко рассмеялась: — Я же обещала, что буду мучить тебя в загробной жизни. — Че? — широко улыбаясь, Грейбэк глядел на нее, завороженный снежинками на кончиках пушистых ресниц. — Мы под омелой, — как и тогда, смущенно прошептала она. И теперь уже Фенрир поднял глаза вверх, чтобы увидеть пышное соцветие магического растения, которое вальяжно распустилось на ветках заснеженного дерева. Не было больше никакого зала суда, сломанной руки или бескрайней тоски. И остались отныне лишь вечное звездное небо, вечная молодая луна, и они, навечно застывшие в этом Рождестве.