воздух

его хватка крепка, непоколебима. в каком-то смысле кажется даже... жестокой. бесчеловечной. беспощадной. сначала его рука едва сжимается. это не похоже на обычное лёгкое прикосновение, которым он обычно одаривает его в знак поощрения. он ведёт костяшками по горлу вниз, в восхищении и изумлении очерчивая выступы гортани, будто оценивая пока что незапятнанную бледную кожу. будто планирует, как и где украсить, рассматривает, какой цвет лучше впишется в данную палитру. джин не художник, но оставлять разноцветные узоры он умеет как никто другой. сперва хвэй даже не особо понимает, что с ним пытаются сделать. постоянно напряжённая, как и весь джин, ладонь скользит вверх. большим пальцем очерчивает ключицы, изредка испорченные пятнами родинок, касается впадинки между ними, слегка надавливает. хвэй шумно выдыхает. под пальцем чувствуется мелкое вздрагивание гортани. джин выглядит удовлетворённым. хвэй начинает задыхаться. грудь вздымается чаще, лёгкие желают больше кислорода, больше ощущений, больше джина. он не может сфокусироваться: глаза мечутся непроизвольно, бегают наверняка едва заметно со стороны, отчаянно пытаются ухватиться за что-то, что успокоит, пригвоздит к земле, что вырвет из этого неконтролируемого потока желания и эмоций. джин улыбается своей обыкновенной лёгкой улыбкой. хвэй до сих пор не научился опознавать, что таится за каждой из них. и это заставляет сердце биться чаще. хвэй чувствует, как оно врезается в рёбра. хвэй чувствует, как кружится голова. хвэй чувствует, как лёгкие сходят с ума. (а вместе с ними и он сам) страх. медленно скользит пальцем вверх, по трахее, надавливая еле ощутимо, но достаточно сильно, чтобы прикосновение мелкими зарядами расползлось от точки по всей шее, прямо к лицу, к груди, к животу, ниже. пересчитывает все хрящевые кольца: раз, два, три, четыре. аккуратно царапает ногтем: рад, два, три четыре, - но царапин не оставляет. слишком рано. набросок не должен быть испорчен неаккуратным нажатием кисти. раз, два, три, четыре. кадык. он останавливается. и хвэя начинает трясти. он чувствует, как дыхание сбивается ещё сильнее. как он перестаёт себя контролировать. как ощущение неприкрытой ничем кожи джина оставляет тёплый, лёгкий отпечаток, еле уловимый сейчас. он больше не может поддерживать зрительный контакт, глаза рефлекторно устремляются вниз, чтобы рассмотреть, что происходит, чтобы защищаться, чтобы уберечь себя от зверя напротив. хвэй делает дрожащий глубокий вдох. он не хочет быть спасённым. не сейчас. не рядом с ним. он чувствует, как его кадык движется под напористым нажимом чужой руки. джин больше не движется. наблюдает. раз, два, три, четыре. не давит сильнее. не держит крепче. раз, два, три, четыре. просто прижимается пальцем к выступу на шее. чего-то ждёт. оценивает, что ему дозволено делать (всё, и он это знает). прощупывает почву. хвэй медленно поднимает на него взгляд. дышит так же тяжело и прервисто, едва возможно; кажется, что из-за любого неудачного движения всё прекратится, джин заскучает, ему разонравится, он уйдёт, он разочаруется. он больше никогда не прикоснётся к хвэю, больше никогда на него не посмотрит, и, о джин, это наказание хуже вечной жизни. джин смотрит ему прямо в глаза. хвэй понимает, что сейчас задохнётся. он тихо всхлипывает. джин едва заметно - хвэй сам не понимает, как смог увидеть - сужает глаза. ...о джин. смотрит прямо в его глаза, не моргает, не отрывается. не пропускает ни единого дрожащего движения на бледном лице. его начинает трясти ещё сильнее. хвэй чувствует, как палец, упирающийся в кадык, медленно скользит в сторону, а ладонь, до сих пор покоившаяся где-то возле основания шеи, ложится туда, где недавно кожа горела, где всё, что было под ней, разлеталось на миллиарды частиц. джин не давит, не сжимает. наблюдает. смотрит. оценивает. решает, подходит ли это именно это место. медлит, слегка наклоняет голову для лучшего обзора, но его взгляд не двигается ни на милллиметр. хвэй тихо стонет. пожалуйста. рука сжимается слегка сильнее. недостаточно, чтобы по-настоящему перекрыть доступ к кислороду, но вполне уловимо, чтобы глаза хвэя расширились, а голова слегка приподнялась. теперь джин ощущаетая ещё ближе. ещё сильнее. ещё глубже. это давление ничтожно, но оно ощущается так прекрасно, что хочется закрыть глаза и раствориться в нём. хвэй не может этого сделать, ведь иначе он упустит этот непроницаемый взгляд. дрожь в руках ощущается с новой силой. джин щурится немного сильнее, как довольный кот. и ради этого хвэй готов жить. он чувствует, как сильные узловатые пальцы впиваются куда-то недалеко от артерий. это создаёт дополнительное напряжение, заставляя волну чего-то непонятно-приятного прокатиться по вискам, к середине головы. тело чувствует опасность, но он не хочет убегать. будь его воля, он бы прильнул к этим прикосновениям лишь ближе, но он не может сделать того, чего не хочет его мастер, не может пойти против его воли. нос закладывает странным ощущением, рот приоткрывается самостоятельно. хвэй готов высунуть язык, как самая послушная собака в мире, но мастер пока не попросил. сигнал ждать. и хвэй подчиняется без особых указаний. кажется, будто поток крови к коже головы резко прекращается. это странное, неизведанное ощущение, и хвэй хочет ещё. он хочет чувствовать всё то, что джин ему подарит. примёт всё с радостью. он чувствует, как ярко прошла волна на удивление обжигающего пота. джин смотрит ему прямо в глаза. рука сжимается сильнее. теперь пальцы чуть более явно впиваются в сонные артерии, а сама ладонь ощутимо надавливает на кадык, прижимая его то ли ближе к себе, то ли ближе к обладателю. хвэй непроизвольно делает глубокий вздох, задерживая дыхание, а затем его глаза внезапно распахиваются, взгляд впечатывается в одну точку, отчаянно цепляясь за джина, за единственное спасение и в то же время за единственное наказание. рот сам открывается шире, а вдохи становятся глубже, реже, вся шея напрягается, каждая мышцы, каждое сухожилие выступает чётче, и хвэй чувствует ими грубую, мозолистую от частого трения кожу, как она впивается во в противовес ей нежную, тонкую, чувствительную, такую бледную и будто прозрачную. от этого контраста, от жёсткого трения по телу хвэя что-то коротко проносится, оставляя после себя странные, еле понятные ощущения, что заставляют сжиматься, невыносимо желать ещё. он впивается собственными дрожащими пальцами в простыны, просто чтобы не утонуть в ощущениях, в волнах чего-то странного, что идут по всему телу, заставляя податься вперёд. это единственный вариант остаться с джином подольше, доказать ему, что он готов, что он достоин такого, как он. джин. ноги хвэя дёргаются сами по себе, сгибаясь по обе стороны от джина. он сам не понимает, что происходит, что это значит. единственное, что он осознаёт - ему хорошо. раз. у него сжимается нутро. он чувствует, воздуха начинает не хватать. джин. он сжимает губы плотнее, пытается втянуть воздух носом - по-другому тяжело. два. позвоночник выгибается сам собой, навстречу теплу, будто предлагая себя человеку, нависающему над ним. джин. глаза начинаются легонько метаться в панике, из последних сил стараясь зацепиться за то, что должно быть спасением; за то, что для них важнее всего. за то, что они хотят лицезреть в самые последние секунды своего функционирования. хвэй лучше ослепнет, чем упустит джина из поля зрения. три. рот открывается, больше не пытаюсь удержать остатки того, что должно стать для его тела спасением. потому что отныне он живёт не благодаря кислороду, не благодаря крови, в огранизме, а благодаря джину, благодаря его смыслу, его наставнику, который он готов вдыхать вечность, с которым он готов провести всю жизнь, под кожу кого он готов вцепиться ногтями, зубами, губами - чем угодно, лишь бы касаться, либо бы не опускать, лишь бы он всегда был рядом. джин. изо рта выходит полуслышный сдавленный выдох, который должен быть стоном. стоном удовольствия. потому что пока хорошо джину, хорошо и ему. четыре. и губы джина расплываются в удовлетворённой улыбке, приоткрываясь. джин доволен. и это самая лучшая похвала, о которой он мог мечтать. джин. он вжимает его в кровать так, будто хвэй просто игрушка, с которой можно обращаться, как душе вздумается. и это апогей, апогей всего возможного: чувств, эмоций, ощущений, удовлетворения. хватка джина так крепка, что хвэю кажется, что вот-вот, и его шея не выдердит, сломается под весом чужого тела, что практически наваливается на него. хвэй перестаёт понимать, что происходит, перестаёт контролировать себя. его трясёт, трясёт бесконтрольно, дико, и единственное, что он может сделать - из последних сил дрожащими руками обхватить жилистую руку, что впивается в его шею поямо сейчас, попытаться притянуть ближе, нежно, осторожно, со всем тем трепетом, со всеми эмоциями, что охватывают его сейчас. боль сковывает его полностью, он не может ничего, кроме как судорожно брыкаться, но он старается не испортить такой чудесный момент его мастеру. слёзы в уголках глаз не просто накапливаются, а полноценно заслоняют обзор, заставляя и так непроницаемое выражение лица размыться, практически стереться. хвэю хочется злиться. злиться на глаза за то, что не могут функционировать нормально, на слёзы, что не дают рассмотреть желания мастера получше, на себя за то, какой он немощный и слабый, раз даже в такой ответственный момент он не может сделать всё идеально, подарив мастеру всё самое лучшее. слёзы хочется смахнуть, но тогда придётся оторваться от джина, а это будет непростительно для самого себя же. поэтому он полуонемевшей кожей чувствует, как они ручьём стекают вниз, отчаянно пытаясь исправить ошибку, которую только что натворили. рот отчаянно раскрывается и закрывается, будто рыба, пытаясь найти, поймать хоть что-то, пытаясь спастись, пытаясь выжить, а на губах лишь джин, джин, джин, и в мыслях он один, джин, джин, джин, и перед глазами джин, и на нём джин, джин везде, и это высшая степень удовольствия, это высшая степень похвалы, это подарок с небес, однажды принесённый хвэю в награду за столько времени ожидания, за то, каким хорошим мальчиком он до этого был. хвэй улыбается. насколько может. эти остатки мыслей на подкорке сознания делают его самым счастливым человеком на планете, и он может лишь дрожащими и полуонемевшими губами пытаться выговорить только одно - джин. воздуха нет. теперь вместо него один лишь джин. раз. два. три. четыре. в глазах темнеет. держащие ладони уже практически не в состоянии держать чужую, прижимать её теснее, чтобы чувствовать, чтобы не терять. глаза начинают закатываться, но хвэй пытается сопротивляться: не хочет отводить взгляд от лица напротив. он не может больше разглядеть, что на нём написано, не может больше понять, что можно прочитать на нём. ему и не надо. ему просто нужно видеть его до самого последнего момента своей жизни, ему нужно напоминание, что причина жгучей боли во всём теле, удушающей и давящей боли в голове, - джин, и последнее, что он сможет разглядеть сквозь слёзы, - это джин, что то, чем он дышит, - это... вдох. ——————— по ощущениям прошло уже часа полтора, а он продолжает кашлять, лёжа в нежных объятиях. его осторожно придерживают за лопатки, пока он, пытаясь восстановиться, лежит на чужой груди. всё тело трясётся, его ещё сильнее сковывает судорогой с каждым новым сокращением дыхательной мускулатуры. слёзы до сих пор стекают по щекам, впитываясь в тонкую одежду - простите, мастер, я всё исправлю, - но уже, осознав свою провинность, не мешают размытому взгляду ухватиться хотя бы за то, что ему дают рассмотреть. в его волосах - та самая рука, так мягко и нежно теперь проводящая вверх и вниз в успокаивающих движениях. он знает, что мастер смотрит на него. он знает, что мастер ждёт. – мастер... - хрипло, впервые выходит за сегодняшний вечер. – мастер... – сквозь кашель снова повторяет он. а на шее расцветают прекрасные мазки любимых цветов: фиолетовый, красный, зелёный. раз. два. три. четыре. – хороший мальчик. так хорошо постарался. и это всё, что ему нужно.