***
Когда Ши Уду безаппеляцинно заявил, что на медовый месяц они поедут в Италию, душа Хэ Сюаня, которая успела настроиться на хмурую погоду и живописные пейзажи суровой Норвегии, яро взбунтовалась. Ссоры не были для них чем-то новым, напротив, ссорились эти удивительно похожие и разные мужчины, часто, но, всё-таки, перед самой свадьбой Хэ Сюаню виделось в этих ссорах что-то неправильное, порой зловещее. Дойдя до угроз с разрывом помолвки и кусачих извиняющихся поцелуев, ответ на дилемму преподнёс Ши Цинсюань, который узнав о предмете ссоры, посмотрел на старшего брата и лучшего друга как на дураков и спросил почему они не хотят провести медовый месяц сначала в Италии, а потом в Норвегии. На это им нечего было ответить. — Мне кажется, что мы зря затеяли всю эту чепуху со свадьбой, — шёпотом произнёс Хэ Сюань. Он чувствует, как тёплая рука Ши Уду, осторожно поглаживающая тонкую кожу на тазобедренной косточке, замирает. Уставшие они лежат на огромной заправленной кровати в полутёмной спальне, после минимум пяти ссор всё же назвавшие кондитеру окончательный вариант свадебного торта. — Мы только сильнее ссоримся из-за неё. Нам и без этого хорошо вместе. — Ради всего святого, не говори как шаблонный мудак из романтической драмы, — после затяжного молчания произносит Ши Уду, снова принявшись поглаживать тонкую кожу на косточке. — Свадьба обязательно будет. — Если мы не перегрызем друг другу глотки раньше, чем скажем "да". — Ши Цинсюань говорит, что это отличная возможность для нас научится находить компромиссы и знаешь что? Я в кои-то веки с ним согласен. Даже если мы грыземся каждые пять секунд ежедневно из-за мелочей, мне нравится подбирать с тобой даже чёртовы салфетки, — Ши Уду прикрывает глаза. — Серьёзно, детка, мы через многое вместе прошли. Сейчас я просто хочу официально скрепить наши отношения, как у всех нормальных, — особенно выделяет это слово, — людей. И свадьбу хочу, как у нормальных людей. — Вряд ли нормальные люди могут позволить себе твой размах, — уголки губ Хэ Сюаня дёргаются в слабой улыбке и он незаметно двигается ближе. Какой-то внутренний страх, который до этого паутиной оплетал грудь, вдруг исчез, словно и не было его вовсе; растворился в тёмных водах других ушедших тревог. — И кстати, я всё-таки заказал те чёрные тканевые салфетки. — Ты что?!.. — начинает уж было Ши Уду, но тут же обрывает себя. Грустно вздыхает. — Ладно, просто закажу ещё и те белые. Мы миллионеры, в конце концов***
Тишина. Лишь далёкий шум воды и песня довольного уловом рыбака, прославляющего зелёные глаза некой Марии, доносятся до ушей. Когда они поехали в Италию, Хэ Сюань ожидал, что они направятся прямиком в сам Рим или Неаполь, в один из дорогущих отелей, какие любил Ши Уду. Но вместо огромного Рима они оказались в небольшом провинциальном городке, в уютном частном домике с самым близким расположением к вкуснейшим пиццериям и закусочным, с небольшим садиком, в котором росли сладкие персики. Ши Уду предпочитает не подавать виду, что он долго и кропотливо, жертвуя сном и работой, выбирал и город, и их временное место жительства. Хэ Сюань предпочитает притворяться, что не понял этого и лишний раз не смущает супруга. Дни здесь тянулись медленно, будто патока и, одновременно, мелькали яркими кадрами со скоростью молнии. Дата отъезда неумолимо приближалась, чемоданы неспешно собирались. Хэ Сюань в душе признавал, что будет скучать по этому месту и по тому времени, когда они могли пол дня проваляться дома в жаркую погоду, а вечером могли пойти на почти опустевший пляж и искупаться в прохладной солёной воде или же погулять за руку меж витиеватых улочек, украдкой целуясь в тени чужих балконов словно стыдливые школьники, а не взрослые мужчины. Ши Уду морщит лоб и отставляет бокал с рубиновым вином, чем-то напоминающее Хэ Сюаню кровь, в сторону. — Слишком приторное, как по мне, — выносит вердикт муж. — На один-два глотка. — Ты выпил пять, — Хэ Сюань мгновенно утыкается обратно в книгу, осознавая что ляпнул. Он перестаёт различать буквы и в раздражение кусает себя за язык. Этот самодур сейчас опять начнёт издеваться, не упустит такой возможности ни за что. — Ты всё это время считал сколько глотков я делал? — бровь взлетает вверх, а красиво очерченные губы кривит усмешка. — Да, а ещё сколько вдохов сделал тоже подсчитал, — с сарказмом отзывается Хэ Сюань. — Охотно верю. Глупые колкости ради колкостей, которые после длительного знакомства перестали задевать их совсем и служили своеобразным предисловием к долгим приятным разговорам. Но Ши Уду молчит. Вместо этого вдруг встаёт и направляется к старой резной тумбе в углу веранды, защищённой от знойного солнца, проливных дождей и снега. Хэ Сюань с интересом наблюдает за ним поверх книги, уже не старается вернуться к чтению. Муж что-то задумал. С тех пор как Ши Уду обнаружил дома старенький патефон, он стал слушать музыку записанную исключительно на тонкие виниловые пластинки. Кто знал, что у него вдруг обнаружится страсть к старью? Впрочем, она имелась почти у всех богатых людей, если верить сериалам, поэтому Хэ Сюань легко её прощал. Накинув лёгкий коричневый кардиган на плечи, Ши Уду поздними вечерами выходил в темноту, ставя любимые композиции, наполняя эту темноту звуками романсов 50х годов или рок-баллад 80х, садился на верхнюю ступеньку веранды, внимательно вглядываясь в огни городка. Хэ Сюань садился рядом спиной к спине и пристраивал голову у него на теплом плече, тыкаясь в мягкие волосы Уду, зачем-то стараясь подстраивать свои вдохи и выдохи под его. Ши Уду снова достаёт коробку с пластинками и самым внимательным образом перебирает их с явным намерением включить патефон раньше положенного времени. Он хмурит брови, что-то ворчит себе под нос, бегло вчитываясь в большие цветные конверты из-под чёрных пластин, пока, кажется, не находит нужную. Довольно улыбается, кидая хитрые взгляды на Хэ Сюаня. — Что ты задумал? — Хэ Сюань откладывает книгу совсем. Мужчина не отвечает, лишь снова бросает мужу довольную улыбку. Осторожно достаёт пластинку с их песней, которую они чаще всего слушали темными вечерами, поедая персики, прижавшись друг к другу спинами, разделяя одно на двоих. Открывает патефон, прокручивает несколько раз ручку, заводит пружину, кладёт пластинку на положенное место, наводит иглу на неё. Всего пару секунд и веранду наполняет приглушенный звук первой мелодии, которую тут же бережно подхватывает и уносит вечерний бриз, пролетая с ней по мощеным улочкам городка, мимо того самого довольного рыбака, воспевающего арии Марии; мимо ругачей торговки и грустно плетущихся домой детей. Ши Уду в удовлетворении прикрывает глаза. Хэ Сюань расползается по креслу, скрестив ноги, вслушиваясь в бархатный голос певца, песнь которого повествует о жестокой любви-игре, которая не щадит, не спрашивает, а приходит, заставляет делать ставку, выигрывает и подчиняет, хохочет и как самый жестокий коллектор говорит, что рано или поздно она сама склонит ваши головы к своим ногам. — Иди ко мне, — только Ши Уду может в просьбе приказывать и смотреть так умоляюще-гордо, что сжимается сердце. Такое только для Хэ Сюаня. — Бегу и падаю, — только Хэ Сюань может с невозмутимостью и сарказмом отвечать на просьбы-приказы Ши Уду и с завидным мазохизмом специально неспешно идти на поводу у капризов любви, когда хочется бежать им на встречу. Глаза в глаза. Северное море в жидкое золото. Вечерний воздух между ними сгущается, искрится, взрывается тысячью маленькими стеклянными фейерверками. — Иди ко мне. Хэ Сюань ухмыляется. Кто первый сдастся? Берет бокал с рубиновой жидкостью, кажется светящийся в последних закатных лучах, как и его золотые глаза. Неспешно отпивает, не отрывая от мужа взгляда. Действительно слишком сладкое. Морщится. Оставляет бокал, быстро проводя по нижней губе языком. — Ну идём же, — Ши Уду слишком требователтный и нетерпеливый сейчас. Поражение. Хэ Сюань идёт к нему. Они стоят друг напротив друга. Музыка кружит вокруг них, толкает ближе. Если кто-нибудь из них вздумает сейчас податься чуть вперёд, то обязательно заденет чужие губы. Ши Уду кладёт свои тёплые ладони с пальцами настоящего пианиста на хэсюаневы острые плечи. Медленно ведёт вниз по рукам, останавливаясь на шероховатых ладонях. Неловко. Приятно. — Давай потанцуем? — Очень смешно, — Хэ Сюань закусывает губу. В нерешительности глядит на их сплетенные руки. В груди поселяется нежность: она разрастается большой здоровой яблоней, веточка за веточкой, листик за листиком, витиевато изгибается между лёгких, душит. — Я вообще-то серьёзно. Ты даже на свадьбе отказался потанцевать со мной и я понимаю почему, но сейчас мы только вдвоём, вредная ты селёдка. Согласись, — качает головой Ши Уду и, видимо в отместку за отсутствие танца на свадьбе, щипает тонкую кожицу между впадинками костяшек пальцев. Хэ Сюань шипит и грозится уйти на кухню варить персиковое варенье, а Ши Уду замечает, что этого варенья и так слишком много, и он даже думать не хочет о том, как они возьмут его с собой в Норвегию. Хэ Сюань не помнит, как снова, опять сдаётся на прихоть этого самодура. В какой-то момент замечает, что они начинают двигаться по веранде в странноватом полу-вальсирующем ритме под музыку и скрип старых досок. А потом странный полу-вальсирующем ритм переходит в импровизированный домашний танец с постоянной сменой ведущей роли. Обычно первые шаги в танцах всегда самые сложные, поскольку нельзя предугадать, куда пойдёт твой партнёр. Но Хэ Сюань знает. И Ши Уду знает тоже. Они наконец-то доверяют друг другу, так что оба быстро расслабляются и прижимаются запредельно близко, касаясь друг друга горящими щеками. — Хорошо танцуешь, родной, — восхищённо произносит Уду, ловко проворачивая мужа по своей оси. Хэ Сюань улыбается. Открыто, просто и так красиво. У Ши Уду под коленями бьёт лавандовый ток. Каждую такую улыбку хочется запечатать в коробку, обернуть яркой фольгой, отложить куда-то на полку памяти к самому драгоценному и вспоминать холодными вечерами, греться от такого воспоминания, как от тёплой батарейки. — Четыре года танцевального кружке в начальной школе, — Хэ Сюань делает шаг, словно хочет вырваться из объятий мужа, но следом чуть резче, чем следовало притягивает его к себе. Не понимает, зачем рассказывает эту глупость, безделицу, но хочется. Ши Уду улыбается тоже и мажет губами по острой скуле, изящным шагом отходя чуть назад. Он так сильно любил такого Хэ Сюаня: чуть меньше недовольного миром и ужасно красивого. И больше всего сердце грел факт, что такой он лишь рядом с ним. Цепляет пальцем его чёрную майку, притягивает близко-близко, и тут же отступает назад. Им ещё столько всего предстояло узнать друг о друге и у них на это есть и сегодня, и завтра, и послезавтра... — Также со своими одноклассницами танцевал? — Мне вообще-то было только 10, — хотя все движения были правильными, хореограф всегда ругалась и жаловалась на него матери — совершенно нет страсти. Хэ Сюань, который в то время был чуть ли не самым прилежным учеником, лучше всех понимавшим любой материал, никак не мог взять в толк, какой страсти от него хотят и что это вообще такое; бесился из-за того, что не получалось. — Ревнуешь меня к школьницам? — Что будешь делать, если скажу "да"? — Ши Уду щурит свои невероятные синие глаза. И всё-таки он не тёплое ласковое лазурное Средиземное море с его песчаными берегами; Ши Уду - это холодные богатые синие воды севера, волны которых накатывают на берег, стачивая скалы в мелкую гальку, заставляя жителей близлежащих деревень укреплять свои фьорды. Хэ Сюань не может отрицать, что, возможно, Норвегия тянет его из-за странных ассоциаций с мужем. — Скажу, что ты балбес. Я был не самым тактильный ребёнком и лишний раз ни к кому не прижимался. Откидывается назад. Ши Уду в удар сердца оказывается за спиной мужчины. Осторожно пробирается пальцами под мешковатую майку, не встречая сопротивления, поглаживая бледную кожу впалого живота. — Только ко мне? Молчание и сбитое дыхание можно же считать за знак согласия? Они сбиваются с ритма совсем. — Ты всё ещё хочешь танцевать? — вопрос на вопрос. Ши Уду ласково убирает жёсткие чёрные волосы, небрежно собранные в низкий хвост на другой бок, склоняется почти к самому-самому уху мужа, проводит языком по раковине. — Хочу, но не здесь. Или ты?.. — Иногда ты до мозга костей друг Пэй Мина, — бурчит себе под нос Хэ Сюань и ведёт Ши Уду за собой наверх в спальню, а им вдогонку бегут звуки по-прежнему играющего патефона. Никто так и не додумался его выключить.