Детство

Коля проснулся рано утром. Было ещё темно, а из форточки с улицы дул холодный ветер и раздавался собачий лай. Сегодня день рождения. Коля закусывал губу и думал: «Сегодня обязательно всё будет хорошо». Ему удалось убедить мать, что сегодня придут его друзья Федя и Миша. Они принесут свои игрушки и, быть может, даже что-то подарят ему! Обычно в гостях был Коля, а тут к нему придут! Удивительно, что мать согласилась. Коля повернулся и посмотрел на свою комнату. Здесь было пустовато и больше вещей почившего отца, чем его собственных, но Яновский все равно гордился, что прибрался здесь сам. Сам собрал самодельные игрушки и сложил их в шкаф, сам подмёл и помыл пол. Он даже вымыл зеркало, которое сейчас было занавешено какой-то длинной тряпкой, потому что так хотела мать. Но он-то, Коля, знал: вымыл и даже не разбил! А сколько игр он придумал для них с братьями Достоевскими. Сначала викторина по историческим событиям, потом шарады, а ещё будут подарки. Он целый месяц копил, чтоб купить кислинок и шипучек, а ещё на каждую игру победителю по конфетному батончику Марс. Гоголь ворочался в кровати и всё представлял, как его поздравляют в школе. Как на первом уроке ему весь класс кричит «Поздравляем! Поздравляем! Поздравляем!», как он потом раздает конфеты одноклассникам, а ему дарят подарок: блокнот с машинкой и пазлы! Всем мальчикам в классе дарили такие подарки – значит, и ему достанется. В соседней комнате прозвенел механический звонок будильника. Мать за стенкой начала ворочаться и кашлять, спустя минут пять включили свет, и Коля закрыл глаза в ожидании. Сейчас мать пойдёт ставить чайник и его будить. Она всегда будит его до его будильника, искренне считая, что шесть сорок утра – слишком поздно. На кухне грохотали, чиркали спичками, шоркали ногами по деревянному полу. И вот он слышит, как мать идёт в его сторону, медленно приближается и включает свет. Коля жмурится. — Николай, а ну быстро встал. Давай, мне сегодня рано уходить, вставай-вставай! Подымайся, — голос холодный и какой-то недовольный, словно она не рада сегодняшнему дню, — Я кому говорю? Вставай! Яновский садится, трёт глаза и смотрит на неё. Каштановые волнистые волосы, что обычно собраны в заколку, сейчас растрепаны, чёлка немного топорщится. Сама мать в ночнушке в цветочек почти до самого пола. Низенькая и худенькая. В голове мелькает мысль: «Как ты похудела за месяц». — Мне долго повторять? Давай. Чайник закипает. И уходить. Коля, ожидавший, что его встретят хотя бы добрее, чем обычно, не унывает, а быстро встает с кровати. Неожиданно для самого себя заправляет её и идет умываться, а после на кухню. Помещение маленькое и стылое, окна запотели за ночь, и Яновский видит, как скатывается капля по стеклу. Достает из холодильника колбасу, потом берет хлеб. Отрезает неровно, крошит на стол и делает себе бутерброд. На кухню заходит мать. — Ты не мусорить-то никак не можешь? Ты почему не убрал? Хочешь, чтобы все знали какая ты свинота? — мать кричит почти в самое ухо. Но Коля привык и, жуя, отвечает: — Нет, сейчас уберу. — Сначала прожуйся, потом говори, бестолочь. Коля вздыхает. После же убирает крошки, запивает бутерброд сладким чаем и спрашивает: — Мам, ты помнишь какой сегодня день? — Понедельник. А что? — Мой день рождения, мам. — А… Совсем забыла. С днем рождения, Николай. Буду надеяться, что ты в этом году будешь себя вести лучше, чем в прошлом и будешь помогать мне. А также прекратишь носить двойки по математике. — Ну мам! — Шучу. С днем рождения, дорогой. Если бы отец дожил, он бы тобой гордился. Женщина тяжело вздохнула. Взгляд перестал читаться, она ушла куда-то глубоко в себя. Коля хотел было сказать, что она почти не изменилась со смерти отца, но это было бы ложью. Всё чаще он находил целые клоки волос в её расческе, платья, которые её раньше обтягивали фигуру матери, теперь болтались. Да и сама она стала задумчивее, начала ходить в подпольнульную церковь. А ещё она часто заставляла читать молитвы, в которых Коля понимал от силы треть. Однако и сказать про Колю, что он не изменился, тоже означало бы соврать. Он уже давно не ходил в парикмахерскую, и теперь его кудри стали видны. Отец всегда обязывал сына стричься довольно коротко, там просто нечему было виться. Кроме того, после смерти отца Коля начал замечать ещё больше проседи в волосах. Правый глаз стал хуже видеть. Врач сказал, что это из-за гетерохромии и стресса. Вырвавшись из мыслей, он стал собирать сумку в школу. Шесть уроков – это звучало как ад. Шесть нудных часов, где он ничего не понимает, не хочет понимать, да и видеть преподавателей он тоже не хочет. Что уж говорить про одноклассников. Единственные, кого Коля сегодня хотел видеть, – братья Достоевские. Федя обещал, что зайдёт за ним. — Ну не могут же они меня в мой же день рождения обзывать… — задумчиво произнес Яновский, смотря на своё отражение. Он думал про одноклассников, про то, как они обычно с ним общаются. А потом стянул кусок ткани с зеркала. И, сколько бы ни всматривался, всё не мог собрать картинки. Вот, вроде, глаза: голубой и зелёный, вот вроде бы с ними всё так. Но почему тогда у одного расширен зрачок? Или, скажем, руки. Почему они слишком длинные? Почему они такие неестественные? Всё как-то не так, ещё эта прядка седая от макушки к вискам. Странно всё и непонятно. Где же он? Цельный, правильный? Где он? Почему в зеркале его подменили? — Ты опять ткань снял? Я кому сказала не трогать зеркала, покойник по твою душу придёт, а ну закрыл быстро! Ещё бы тебя так бесы мучили, как его при жизни! Смотри, не будешь слушаться – закончишь как твой папаша. Яновский знал, что отец чем-то страдал и часто нёс какой-то бред. Например, однажды он у Коли спросил: «А где твое пятое ухо? Ты его отрезал? Ну да! Верно же, отрезал. Ты зря так, так ведь они до тебя никогда не достучатся». С тех пор Коля всё задавался вопросом, кто такие они и что они сказали отцу. Они живут в зеркале, как говорит мать? Звонок в дверь. Гоголь оторвался от созерцания своей комнаты и другого себя в отражении и поспешил открыть. А там на лестничной площадке стоял Федя в своей новой шапке с помпоном. Щёки красные, а глаза тёмные и заговорческие. — Ну, с днём рождения, именинник! Я уж думал, мне не откроют, и пойду я страдать от Ларисы Петровны один-одинёшек, страдать от того, какую она чушь городит. Что стоишь? Ты обулся? Давай быстрее, Мишка на улице мёрзнет, нас ждёт. Подарок вечером. Достоевский шумно и громко говорил. Яновский в ответ улыбался и натягивал весенние ботинки. — Там столько луж замерших! Закачаешься, — и Федя засмеялся, пока Коля закрывал дверь. Они спустились, внизу их действительно ждал Михаил. Он тёр пальцы друг об друга, дуя на руки. — Привет, Коль. С днём рождения. Ты уж извини, что я не зашёл, этот вот сказал, что он первым тебя хочет поздравить, а ещё очки бы запотели, да и мать твоя нас не особо любит. Но с праздником всё равно. — Миш, хватит распинаться, мы так на уроки опоздаем. Федя начал толкать брата в спину по льду в сторону ворот под смех Коли. — Ах, ты! Крыса! Упадём же! — Конечно крыса, как бы ты без меня конфеты доставал? То-то же, я не просто крыса, я супер-крыса! Достоевские остановились, Миша с размаху стукнул по макушке Федю. Коля же всё смеялся в голос. И то, как братья перепираются, казалось таким забавным, Яновский просто не мог остановиться. Фёдор обернулся и грозно произнёс: — Ты тоже давай заканчивай. Вы оба замечание что ль хотите? Там сегодня дежурная-грымза, она нам таких словесных оплеух навешает, если мы опоздаем... Скажет ещё, что вторую обувь надо переодевать в общей раздевалке, а не в холле. — Ну её. И вообще, первый раз что ли? Кто вообще такое придумал? Максивна в день смеха? Она же всю атмосферу праздника рушит. Нечестно, — Яновский надул щёки. — Коль, она же всегда в первый день четверти дежурит, чтоб не расслаблялись, — Миша, выдыхая очередной клубок пара, отряхнул руки и схватил Фёдора за ухо, — А ты не командуй. Старший тут я. — Ну-ну. И они вместе двинулись из двора в сторону школы. Им нужно было ехать на метро примерно минут пятнадцать. Коля всё надеялся, что людей в вагоне будет не как селёдок в бочке. Солнце только начинало вставать, и свет был приятно оранжевым. Окна блестели, лёд светился розовым, и Коля весело наступал на него, слушая, как трескается хрупкая корочка. Пару раз даже провалился в лужу, и, под смех Феди и беспокойство Миши, они продолжали идти. Люди тоже спешили. Миша рассказывал, что Александр Второй получил прозвище Освободитель, потому что в 1861 году отменил крепостное право, и что многие были этим недовольны. Коля внимательно слушал и посматривал на Федю, тот хмурился как будто хотел что-то сказать. Уже подходя к дверям метро, Достоевский не выдержал: — Вообще, я не понимаю, почему они ещё раньше не освободили крестьян? Все они на словах ого-го, такие правильные, осознающие, что нужно сделать, а сами боялись сделать или делали ещё хуже. Та же Екатерина. Отец говорил, что она в своих дневниках ещё писала, что понимает надобность реформ, а сама! Сама только и делала всё для дворян. — Федь, они же боялись, что их свергнут. Власть и всё такое. — Значит, они не хотели развития страны, хотели бы – сделали! Нашли бы способ. Они уже ехали на эскалаторе, и Коля за шумом не особо слышал, о чём они там разговаривают. Мыслями он уже был в классе. Шесть уроков! Шесть уроков с этими непонятными людьми. Они постоянно задирали Колю, дразнили за то, что у него были старые вещи, смеялись над его сединой. А он будто виноват, что семья не из самых богатых. Уже в школе, когда Коля только зашёл в класс, его окликнула классная руководительница. — Яновский, Реутов, Карповский, подойдите ко мне. Коля тяжело вздохнул и под сочувствующий взгляд Достоевского поплелся к столу учительницы. В классе было душно, и ему от одной только мысли, что сейчас надо будет разговарить с этими недомерками, было тяжело. — Что у вас произошло на каникулах? Почему Лариса Петровна на вас жалуется? Почему на площадке плохо себя вели? Коля чешет в затылке и пытается подобрать слова, как Ваня Карповский уже недовольно выкрикивает: — Это всё он! Он подножку мне поставил. А потом ещё и подрался со мной. Дима мне помогал отбиваться. — А ты обзывался весь день, обзывался и пытался душить. Всё честно! — выпалил разгневанный Коля. — Так, по порядку. Что произошло по твоей версии, Ваня? — Нина Евгеньевна, он весь день ходил с недовольным лицом, смотрел на меня как на грязь из-под ногтей. Ну пошутил я пару раз! Но я же шутил! Все смеялись. А он давай драться и подножки ставить. — Ну, если говорить, что мой отец умер из-за того, что алкоголиком и наркоманом был, и вообще он собака подзаборная – это шутки, то да. Очень смешно, правда? Да тебя за такое придушить мало. — Коля! — А что? Не хотите мою версию выслушать? — в глазах предательски щипало, но он держался, — Не хотите? — Не надо, я уже поняла, что виноваты вы оба. Извиняйтесь друг перед другом. Коля скрестил руки на груди, набрал воздуха в грудь и громко сказал: «Не буду я извиняться. Он не заслуживает прощения». Развернулся и ушёл за свою парту. — Яновский! Вернись быстро! — Нет. Дима на весь кабинет громко сказал: — Видите, он ненормальный! Почему он вообще с нами учиться? Прозвенел звонок, и все расселись по местам. В классе было уже жарко, и Коля чувствовал, как горит лицо. Он хотел думать, что щёки красные только потому, что душно. Светили жёлтые лампы. Зелёные парты со скамейками шумели подымающимися дощечками. Учительница встаёт, все дети встают тоже – приветствуют её. — Здравствуйте, дети. Садитесь. Сегодня мы поговорим о кратком и полном прилагательном. — Нина Евгеньевна, а у нас сегодня именинник есть. — Да? Кто? — Коля Яновский! На лице учительницы видно замешательство. А Коля трёт глаза, их что-то слишком щиплет. — Ну что ж, Коля… Вставай, поздравлять тебя будем. Яновский несколько неловко встает со скамейки, достаёт пакет с конфетами и идёт к доске. Видно, как у него трясутся руки, но он старается улыбаться. Щеки всё горят, а глаза щиплет, когда он смотрит на одноклассников. — Поздравляем! Поздравляем! Поздравляем! – класс громкий и пугает. А ещё Яновский чувствует, что в этом «Поздравляем» – ни капли искренности. — Прости, Коля, я совсем забыла про твой день рождения и подарок не принесла. Ты пока можешь раздать конфеты, подарок я тебе завтра отдам. Коля бросает потерянный взгляд на Достоевского. Тот, видно, озадачен и расстроен не меньше, чем именинник. Яновский неохотно идёт по рядам и раздает конфеты. А в голове такое язвительное желание не дать конфеты Ване и Диме. Они их не заслужили. Подойдя к ним, он действительно не дал конфет. Те скорчили недовольные гримасы, но вслух ничего не сказали. Весь остальной день прошёл более-менее спокойно. Федя читал какую-то книжку, пару раз заходил Миша со словами: «Не померли ещё здесь от тоски?». В школе Коля не чувствовал себя в безопасности, оттого старался меньше говорить с людьми и общался только с братьями Достоевскими. На перемене перед последним уроком Яновский подошел к Достоевскому и похлопал его по плечу. Тот оторвался от книги. — Что-то случилось? — Пошли в коридор, тут душно. Да и они как-то смотрят на меня подозрительно. — Ладно. Федя встал из-за зелёной парты, поправил рубашку и вместе с Колей вышел из класса. В коридоре было прохладно, почти все окна были открыты и дул свежий апрельский ветер. Дойдя до лавочки, они сели прямо под окном. Яновский был достаточно близко, чтобы заметить мельчащее изменение в лице друга. — Знаешь, я не понимаю их. Они странные… Да и вообще, испортили мне такой день! Испортили мне мой собственный день рождения! — Коля вдохнул и положил голову на плечо Фёдору. — Иногда мне кажется, что мир – какая-то симуляция. Что нет ничего за пределами моего разума, а вы с Мишей – какая-то придумка, — произнес Фёдор тихо, так чтоб услышал только Коля. Голос его был холоден. — Почему? — Как могут существовать такие идеально понимающие меня люди? Разве это не глупость? Почему вот ты должен страдать от этих оболтусов? Не от того ли, что мир – придумка и мы, как герои какой-то игры, всего лишь выполняем скрипты, чтобы главный герой добрался до цели? — Мудрёно говоришь. Тебе плохо? Если плохо, можешь сегодня не приходить. Я как-нибудь сам отпраздную… — Ну вот ещё, это меня просто так взбесило, что тебя требовали извиняться перед этими тварями. Так-то всё хорошо. Прозвенел звонок, и они поспешно вернулись в кабинет. За пару минут до того, как должны были прийти гости, Коля ужасно нервничал. Вся квартира казалась ему ужасно маленькой по сравнению с той, что была у Достоевских. Его комната и вовсе была крошечной, от окна с тюлем до противоположной стороны – всего-то шагов шесть или семь. В комнате старый советский шкаф, которому уже второй десяток, пахнет он чем-то странным. Кровать на пружинах, что скрипит от каждого поворота, с ватным матрасом и заправленная красным покрывалом, а сверху – пуховая подушка. На полу и стене – ковры. Иногда, засыпая, Коля рассматривал узоры, водил по ним пальцами. Была ещё маленькая тумбочка, в которой он хранил свои игрушки. И зеркало, что занавешено тканью. Что, если им не понравится у него в гостях? Что, если они тоже его высмеют? Коля чесал руки и не понимал, что делать. Раздался звонок в дверь, и он, сжимая ладони в кулаки, побежал открывать. — Колька! Что так долго? Всё в мыслях витаешь? — Пёстрый и цветастый Федя ворвался в квартиру, и злые мысли сами собой растворились. За ним зашёл высокий и молчаливый Миша. Стол уже был накрыт, и, как только все расселись и был налит чай, Коля начал своё торжество. — Я подготовил викторину, включать вопросы по истории музыки, или только обычные исторические интересные факты? — Давай-ка с музыкой, так интересней! — Согласен. — Что ж… Вопрос первый: Как звали первого из правителей дома Романовых? Яновский держал наготове пакет с кислинками. — Михаил Фёдорович, — Первым ответил Миша. — Правильно, — и Коля вручил ему конфетку, — Следующий: Какие балеты написал Чайковский? — Точно помню, что Лебединое Озеро и Щелкунчика. — А ещё? — Не помню… — стушевался Федя. — Ромео и Джульетту. И оба в этом вопросе получили по конфете. Время неспешно шло. Ярко светило солнце за окном, и все трое наслаждались вечером. — А вообще, пока я искал информацию для викторины, узнал, что бабушка одного из писателей звала своего внука Мишель. Красиво звучит, правда...? Мишка, отныне ты не Мишка, а Мишель! Тебе подходит. Гордо, статно, но при этом мягко, прям как ты. И все трое засмеялись. — Ну, раз Мишель, так Мишель. Я всё равно французский учу. — Мишель, да, так мы и дали ему эту кличку… Гоголь с Фёдором стояли в лесу. Там ещё не везде сошёл снег и пели весенние пташки. Гоголь стоял в своем белом плаще, а на левом глазу – повязка. Высокие сапоги, и сам он весь седой, с вьющимися волосами, собранными в косу. Смотрел то на могильный камень, то на Фёдора. Тот бесконечно далеко – и одновременно до него два шага. Он в длинном пальто, почти в пол, и в шапке. Курит и дышит апрельским воздухом. — Знаешь, я вспомнил день рождения, когда мне исполнилось десять. Но никак не могу вспомнить, что вы мне подарили. — Энциклопедию, канифоль и маленькую игрушку, — тихо, едва слышно сказал Фёдор. За всё это время он так сильно изменился, что Гоголь диву давался: это один человек, с которым они почти всю жизнь живут вместе. Достоевский долго смотрел на камень, на котором было выгравировано «Михаил Михайлович Достоевский. 1979-1994». Фёдор резко обернулся и тихо так рассмеялся. — Он бы бурчал, что мы так справляем твой день рождения. Он же больше меня хотел, чтобы ты в этот день был счастлив. — Ну, мы так долго искали его могилу! Поверить не могу, мне исполняется тридцать три… И план твой подходит к концу. Умереть в возраст Христа звучит заманчиво и романтично, но без тебя умирать не хочется. — Грустные слова говоришь. Но верные. Идем, нас ждёт машина. Одинокая могила на краю кладбища навсегда осталась в памяти обоих. И этот день рождения – уже Николая Гоголя, а не Коли Яновского, – они запомнили, как последний день рождения, который они отпраздновали вместе. Достоевский не дожил до своего знаменательного дня. План закончился раньше.