На наших плечах — тяжесть целого мира, Так сгорим ли или останемся тлеть? (Cage The Elephant — Come a little closer,
перевод с англ.)
— Мне холодно, — жалуется Люмин, прижимаясь покрепче к плечу брата. Холодный вечер щиплет ее за щеки, обжигает пальцы. Сидящий рядом юноша мягко улыбается, вплетая руку в короткие кудри девушки, и его улыбка так ярко светится в окружающей их серости, что даже ветер отступает под ее натиском. Занимается рассвет, если конечно переход от ночной противной серой мглы к едва заметно посветлевшему, укрытому пепельными тучами дневному небу можно так назвать. Город приветствует приход утра звуками распахивающихся оконных ставень, скрипом колес повозок и сонными голосами. Вот-вот затянут протяжную песню колокола возвышающейся в центре Церкви, и все вокруг проснется окончательно. Люмин наблюдает за этим без энтузиазма, то и дело морщится, горбясь и пытаясь таким образом сохранить хотя бы кроху тепла. Эта зима выдалась чересчур уж недружелюбной. Единственный умалишенный, кто ей по-настоящему наслаждается, это, пожалуй, ее непутевый брат-близнец. — Терри, — недовольно зовет девушка брата. Он, поглощенный зрелищем пробуждения Города, отвечает не сразу. Медленно выныривает из омута своих мыслей, глядя на нее медовыми глазами. — Уже надоело? — вздыхает он, обращая внимание на недовольно скривившееся лицо сестры. Получает в ответ кивок, хмурится чуть разочарованно, но послушно встает, протягивая девушке руку. Помогает ей забраться обратно в замок через окно, аккуратно ссаживает с подоконника, но не удерживается от последнего взгляда в сторону холодных, вымощенных серым кирпичом улиц. Замок, в отличие от окружающего его Города, кажется постоянно спящим. Огромное, несуразное здание, наполовину состоящее из заброшенных башен, наверняка должно было быть наполнено гулом рабочих и слуг, но Канцлер, главный его обитатель, предпочел одиночество удобству, и теперь единственными жителями серых каменных стен оставались лишь он сам да его дети. Добравшись до столовой, Итэр открывает дверь, собирая на ладони многодневную пыль, и пропускает сестру вперед. Мрачное помещение с плотно занавешенными окнами являет собой весьма печальную картину. Люмин поджимает губы и тщетно пытается отряхнуть пыль с лавки у стола, прежде чем на нее опуститься. Дружелюбно трещит огонь в камине, шипит кипящая вода. Девушка, надежно спрятавшаяся от пристального взгляда Города, укрытая от него крепкими серыми стенами, наконец позволяет себе немного расслабиться. — Ты бы хоть руки помыл, — беззлобно ворчит она, когда брат звонко ставит перед ней покрытую многовековым слоем пыли чашку с только что заваренным чаем. Обжигает ладони. Юноша, возящийся у плиты, пропускает ее слова мимо ушей. Когда Люмин допивает вторую чашку чая, а потрескивание огня в камине почти сходит на нет, Итэр наконец заканчивает приготовление отцовского завтрака. Достает из протяжно скрипящего ящика хлеб, спешно намазывает вареньем, стуча ложкой по стенкам опустевшей банки, и будто невзначай спрашивает. — Что бы ты хотела получить в качестве подарка? Он не говорит «на день рождения», потому что в этом году их ждет церемония посвящения в честь совершеннолетия, и называть этот день всего лишь днем рождения кажется ему кощунством. Глупый Терри с его восхищением к так нежно любимым Городом ритуалам. — Книгу с подробной инструкцией побега из одного конкретного Города, — язвит Люмин. Брат смотрит на нее с укором, под которым прячется крохотная искорка обиды. — Глупышка, — говорит он терпеливо. Садится к ней на лавку, протягивая измазанный в варенье хлеб. Подталкивает локтем в бок, дожидаясь, пока занятая едой сестра обратит на него внимание, и неожиданно мягко замечает: — Тебе нечего бояться. — И вовсе я не боюсь, — хмурится Люмин, отворачиваясь от ставшего вдруг слишком внимательным взгляда. «Не боюсь!» — говорит в пустоту своих мыслей. Город из-за спрятанных за шторами окон смотрит на нее со снисходительной насмешкой. Брат, напротив, выглядит понимающим; в его глазах столько тепла и сочувствия, что оно камнем ложится ей на язык, заставляя давиться и кашлять. — Спасибо за завтрак, — почти выплевывает девушка, вскакивая со скамейки. Стук ее каблуков эхом облетает полупустую столовую, когда она летящим шагом направляется к двери. Не успевает. Теплая ладонь Терри ложится на плечо. Недостаточно сильно, чтобы удержать, но для того, чтобы обозначить свое присутствие за ее спиной. — Люми, — говорит. — Это всего лишь ритуал, ты же знаешь. Праздник. Ничего не изменится. Ему легко говорить, думает Люмин. Он останется здесь, в тихих стенах почти забытого Городом замка. А ей суждено стать частью Церкви; частью сотен и тысяч ритуалов, восхваляющих Город, провозглашающих Его святость и величественность. Всю жизнь возносить молитвы месту, которое она всей душой ненавидит — такова ее судьба. Может, однажды она забудет даже про свою ненависть. Город хорош в убеждении, в уничтожении воли, в манипуляции и построении лабиринтов. Однажды он сломит и ее ярость тоже, а вместе с ней исчезнет и сама Люмин. Потому что у нее ничего больше нет. — Это нечестно, — ее голос дрожит, грозясь выпустить злые слезы наружу. — Почему бы им не сделать Жрецом тебя? Это ведь ты из нас двоих всегда мечтал больше узнать о Городе! Ты стремился служить Ему! Иногда ей кажется, что Город специально поступает так. Ловит в свои сети и зубасто ухмыляется, наблюдая за бесполезными попытками выбраться. Иначе как объяснить то, что Итэр, прелестный, добрый, всей душой влюбленный в Город Итэр так и не достигает заветного звания Жреца? А она, всю жизнь прячущаяся от Его цепких взглядов, осыпающая Его кучей оскорблений, вдруг становится достойной посвящения в Его секреты. — Так решил Город, — просто отвечает брат. В его голосе прячется грусть, но Люмин не слышит ни единой нотки обиды, и это повергает ее в настоящую ярость. Его кумир в сотый раз предал его, а Терри и не думает сомневаться или обижаться. Защищает любое решение, продолжает смотреть сияющими глазами и ловить каждое слово. Она не может этого понять. Не может проникнуться чужим восхищением к этому серому, иссохшему, забытому всем миром клочку земли, в котором нет ничего, кроме серых домов, серых башен и таких же серых лиц. Люмин мечтает о солнце, которого никогда не видела, о необъятном ярком небе, о цветах, приходящих к ней во снах. Там, за стенами, мир ярок и полон света. Свободен от бесцветных, душащих оков Города. Девушка знает наверняка: настоящий мир наполнен цветами, которых она никогда не видела. — Может быть, познакомившись с Ним поближе, ты поймешь, — говорит Итэр, отпуская ее руку. — Он не из тех, кто часто ошибается в людях. — Ты говоришь о нем так, будто он живой, — фыркает Люмин. — Будто он сам принимает решения, а не Церковь, прикрываясь великим именем, творит что ей вздумается. Терри смотрит на нее потерянным, измазанным в горечи взглядом. Искры в золотых глазах прячутся, словно испуганные ее словами. Он делает шаг ближе, будто силясь что-то сказать, но в итоге отступает. Длинные светлые волосы, собранные в невысокий хвост, блекнут в окружающей их темноте. Огонь в камине давным-давно погас. — Хотя бы попробуй, Люми, — уставшим голосом говорит брат, покидая столовую. — Ты ведь даже не пыталась узнать Его поближе. Наблюдая за его фигурой, скрывающейся в полутьме коридоров замка, Люмин устало вздыхает. Непоколебимая уверенность Терри пугает ее в той же степени, что и злит. Она не понимает, почему он относится к Городу как к божеству, как к живому человеку; почему все вокруг воспринимают его как их истинного правителя. Сколько она себя помнит, это всеобщее помешательство всегда сбивало ее с толку. Город — это всего лишь город. Неопрятный, не знающий никаких цветов кроме серого, укрытый от мира частоколом колючих башен и высоких стен. Холодный, мрачно наблюдающий за своими жителями окнами домов, забирающий из их глаз отголоски ярких цветов оставшегося давно в прошлом мира, окрашивающий все вокруг себя в осточертевшие до безумия пепельно-серые оттенки. Он не бог и не человек; он — не более чем отравляющая их жизнь сказка, которой все вокруг придают чересчур большое значение. Выходя из комнаты, Люмин плотно прикрывает дверь, напряженно поводя плечами. Пытается стряхнуть с себя ощущение невидимого взгляда. Чашка на подносе недовольно вздрагивает, гремя и требуя более бережного к себе отношения. В кабинете отца немногим светлее, чем в столовой. Одно-единственное крохотное окно спрятано за темной тканью, изрисовано морозными узорами. На рабочем столе горит серым светом лампа, отбрасывая уродливые тени на многочисленные документы. Канцлер в неизменном сюртуке задумчиво играет с сигаретой, вертя ее между пальцев. У него стремительно седеют виски; скоро даже их фамильный светло-золотистый цвет волос обратится серым пеплом, и от этой мысли Люмин становится горько. Она ставит поднос с отцовским завтраком на небольшой столик у дивана, отмечая залегшие в углу глаз мужчины морщины. Хмурится в ответ на сигарету и морщит нос, почувствовав шлейф дыма. — Сколько раз мы тебя просили не курить дома? Отец виновато пожимает плечами, делая еще одну затяжку. Отодвигается к краю диванчика, позволяя девушке опуститься рядом. Она прижимается к его плечу своим и замирает, съежившись. От него пахнет чернилами и усталостью, и Люмин позволяет себе прикрыть глаза. Слушает тихое постукивание ложки о стенки чашки, когда отец добавляет в чай сахар. Незаданный вопрос вертится на языке, но Канцлер опережает: — Передавай маме привет. И занеси ей букет, я принес новый с рынка. У выхода в вазе стоит. — А ты? — Не сегодня, Люми. Перед посвящением слишком много дел, — отвечает мужчина, продолжая размеренно потягивать свой утренний чай. Она уже почти дремлет, а потому не слишком обижается на его нежелание видеть маму. Вокруг устанавливается умиротворенная тишина, которую не хочется нарушать спорами, и девушка лишь устраивается поудобнее. В замке всегда холодно, но сейчас это становится отличной причиной прижаться к отцовскому плечу поплотнее. Когда она наконец покидает замок, тщетно пытаясь спрятать зевок за тонкими пальцами, время уже близится к полудню. Впрочем, Люмин никогда особо не полагалась на свои внутренние часы — да и кто мог ее обвинить, если день в Городе отличался от ночи лишь посветлевшим на пару оттенков серым небом? Непонятно, как Итэр по вечно окружающей их мгле каждый раз безошибочно определял, который час. Сколько раз она ни спаивала его их любимым ягодным вином, сколько раз ни атаковала щекоткой, он так и не раскрыл своего секрета. «Спрашиваю у Города», — говорил брат каждый раз, вызывая у девушки жгучее желание ударить его посильнее. У покосившихся ворот, прячущих кладбище от посторонних глаз, гуляет ветер. Он холоден и недружелюбен, но Люмин встречает как старую подругу. За те несколько лет, что она приходит сюда регулярно, он успел к ней привыкнуть. Стихия ластится к ее рукам, треплет короткие светлые волосы, провожая девушку к застывшей на небольшом возвышении могиле. Только сейчас Люмин замечает, что ее опередили: склонив колени перед мемориалом и спрятав лицо за полами широкой шляпы, шепчет что-то женщина в темно-серой, вышитой серебристым узором по краю мантии. — Наставница, — добавляя в голос нотку уважения, приветствует девушка. Проходит еще несколько мгновений, прежде чем она удостаивается ответа. Не то чтобы это удивляет, ведь их с Терри наставница никогда не отличалась приятным характером, но публично она не могла позволить себе игнорировать юных наследников. Неудивительно, что она не упустила возможности отыграться здесь, где их свидетелем мог стать один лишь ветер. — Ваша светлость, — женщина наконец поднимается на ноги. В нотках ее глубокого, чарующего голоса прячутся искорки иронии, незаметные постороннему. — Кажется, я вас опередила. «Городская ведьма», — думает Люмин, крепче сжимая в руках отцовский букет. Хочется размахнуться и мазнуть им по изящному лицу напротив, но едва ли маме понравятся в качестве подношения цветы, пахнущие духами любовницы отца. И еще он помнется, что тоже будет не слишком приятно. — Буду признательна, если вы оставите нас с матушкой, — выдавливает она из себя. Женщина кивает, прищурив глаза, и направляется к воротам. Густая копна черных волос таки задевает примятые ветром бутоны, и Люмин лишь благодаря своей невероятной силе воли не хватает наставницу за ее косматые патлы. — Прости, мама, — вздыхает она, опуская многострадальный букет на землю перед мемориалом. Начертанные изящным курсивом буквы, слагающиеся в имя, смотрят на нее осуждающе-насмешливо. Лерайе Виатор. Избранница Города, любящая мать и жена. Несмотря на всю свою любовь и благодарность к отцу, Люмин не планирует оставлять на его могиле подпись о «любящем муже». Ни для кого не секрет, что любовь между ее родителями угасла задолго до их с Итэром рождения, если она вообще когда-то существовала. Почти восемнадцать лет назад, родив очаровательных золотоволосых и златоглазых близнецов, женщина начала угасать. Смерть догнала ее, когда детям еще не исполнилось и трех лет. Город и его жители скорбели по прекрасной супруге Канцлера: ночи стали темнее, гуляющий днем туман — гуще, а дожди в тот год шли практически не переставая. Но человеческая память коротка, и вскоре образ ее светлости ушел в небытие, невидимый за сияющими аурами ее детей. Итэр маму не помнил, а как можно полюбить того, кого ты никогда не знал? И тогда Люмин с двойной силой вцепилась в обрывки воспоминаний о теплых волосах и грустной улыбке, пообещав, что одарит мать любовью за них двоих. В конце концов, у нее всегда была потрясающая память. Сложно любить того, о ком ничего не знаешь. Но она старалась, как могла, взявшись за эту работу со всем присущим ей упрямством. — Ты бы простила его? — спрашивает она, прижавшись спиной к холодному камню. Ветер, до этого подталкивающий наставницу к выходу, вьется вокруг, игриво кусая за щеки. — Не знаю, любила ли ты папу когда-нибудь, но он не плохой человек. Мне кажется, он боится тебя навещать. Он вообще чересчур тревожный в последние дни. «И я тоже», — думает она, почему-то не спеша произнести это вслух, хотя, казалось бы, никто не может ее услышать. — Нам с Итэром предстоит пройти церемонию посвящения. Я переживаю, и Терри тоже, хотя он изо всех сил пытается пустить пыль мне в глаза. Он хотел извиниться за то, что не пришел. Лгать мертвому, сидя на его могиле, это тяжело наказуемый грех? Люмин не уверена. В любом случае, это безобидная ложь, пусть она и горчит на языке. Когда снег прячет от нее мамино имя под белоснежным покрывалом, девушка наконец встает. Спина затекла от долгого сидения в неудобном положении, руки замерзли, а щеки колет мороз. — Я заберу цветы после церемонии, — обещает Люмин. Эта ложь уже не кажется безобидной, но произнести ее очень легко.*
Утром в день их церемонии совершеннолетия их навещает наставница. Итэр еще даже не удосужился встать с кровати, поэтому Люмин занята поиском его любимого бесценного шампуня. Такой шанс упустить ни в коем случае нельзя. И когда она наконец добирается до спрятанного под грудой нижних одежд сокровища, дверь в комнату распахивается, принося с собой запах мороза и пряных духов. — Пора бы вам уже вставать, молодые люди, — говорит Марго. Ее волосы заплетены в простую косу, а на лице сияют ритуальные узоры, нанесенные золотой краской. Они смотрятся особенно изящно на контрасте с черными глазами женщины. Дополняет ее образ парадная мантия, плащ с высоким горлом, по которому тянется позолоченная вышивка, и высокие черные сапоги. Марго красива, даже прекрасна. Ее красота — немного колючая, горделивая и возвышенная, но неизменно притягивает взгляд. Неудивительно, что Канцлер обратил на нее свое внимание. И пусть Люмин всячески демонстрирует наставнице свою неприязнь, ей каждый раз приходится наступать на горло вспыхивающему внутри восхищению. Итэр, впрочем, подобных проблем не испытывает. — Дай нам пару минут, — просит он, высовывая лохматую голову из-под груды одеял. Поворачивается в сторону сестры, обнаруживает у нее в руках свой бережно охраняемый бутылек, и подскакивает с кровати в одном исподнем. — Не смей трогать мой шампунь! — рычит он с совершенно не королевской грацией, но Люмин уже подныривает под руку наставницы и скрывается в соседнем помещении, не забыв издевательски громко хлопнуть дверью. Журчание воды возвещает его абсолютное поражение. — Сочувствую, ваша светлость, — вздыхает Марго, не лишая себя удовольствия растрепать топорщащиеся во все стороны волосы юноши. Итэр ходит у нее в любимчиках (а у кого он не считается фаворитом?), и темные глаза женщины светятся едва скрываемым весельем. — У вас тридцать минут до первого колокола. Когда Люмин выходит из ванной, с наслаждением отмечая гладкость своих волос, в лицо ей летит ее любимый гребень. Она ловко перехватывает его и не удерживается от ухмылки. — Я оставила тебе немного шампуня, братишка. — Ворюга. — Подлиза. — Зануда. Обмен любезностями прерывается, когда Итэр вспоминает о необходимости помыть голову. Люмин тем временем надевает заботливо подготовленную отцом парадную мантию и, закончив возиться с плащом, тянется к внутреннему ящику стола, вырезанного из грубого дерева. Когда они были помладше, то и дело ловили тут занозы. — Нанеси мне узор! — требует она, стоит брату только войти в комнату. В отместку он трясет мокрой головой, как собака после мытья, и Люмин взвизгивает, тщетно пытаясь заслониться от подлого нападения руками. Парочка капель оседает на ритуальных одеждах, и девушка уже готова продолжить их словесную баталию, краснея от злости, но Итэр все же достает остатки своего разума из одного места и тянется к кисти и золотой краске. Пока он выводит узоры на ее лице, Люмин, ежась от щекотных ощущений, застывает, с интересом рассматривая брата. Едва заметная россыпь веснушек на кончике его носа и парочка родинок под левым глазом отвлекают ее от поселившегося в груди пузыристого волнения, готового лопнуть от одного лишнего движения. Золотистые волосы, спускающиеся к его талии, пахнут свежестью и цветочным шампунем. Им с Итэром всегда говорили, что они похожи как две капли воды, но девушка думает, что он, в отличие от нее, вобрал в себя все черты их покойной матери. Светлый, добрый, нравящийся всем без исключения золотой мальчик. Солнце, неизвестно как оказавшееся в пределах Города. Она не такая. Ее глаза холоднее, а волосы светлее, и в ее груди прячутся страх и неуверенность, делающие ее взгляд колючим. Меньше всего она похожа на маму с ее теплыми руками и искрящимся теплом голосом. По-настоящему расслабляется она лишь наедине с Терри. Вот и сейчас, не чувствуя в нем ни капли волнения, девушка позволяет себе выдох на грани слышимости. — Твоя очередь, — выводит ее из задумчивости Итэр. Обводит узоры на ее лице мягким взглядом. — Ты невероятно красивая, Люми. С днем рождения. Если бы это сказал кто-то другой — даже отец — она бы отпрянула и спряталась. Брату же она улыбается, не замечая, как превращаются в жидкое золото ее глаза. — Спасибо, — говорит мягко. Перехватывает кисть покрепче. Звон первого колокола встречает их уже в полном облачении. Итэр расправляет складки на плечах сестры, в последний раз проводит гребнем по кудрявым волосам. Зеркало подмигивает им его глазами. — Пора, — говорит Люмин, нервно скрещивая руки на груди. Хочется вцепиться в ткань посильнее, но она не успевает, когда брат сплетает их пальцы. Они идут к главному выходу из замка по пустым лабиринтам коридоров, Терри улыбается ободряюще, и девушка думает, что, может, все пройдет не так уж и плохо. Город встречает их привычной серостью и сотнями голосов пришедших полюбоваться на церемонию людей. Поднимаясь на сцену, Люмин с интересом рассматривает собравшуюся внизу толпу. Дети, взрослые, старики — все эти люди пришли сюда, чтобы поприветствовать новую избранную Городом Жрицу. Какой силой нужно обладать, чтобы убедить десятки тысяч людей в безошибочности своих решений, ни разу не показавшись им на глаза? «Меня он не убедил», — хмыкает девушка напряженно. — «И вряд ли я одинока в своих сомнениях». Но как он смог завоевать такую преданность Итэра? Ее брат умен, чрезвычайно умен, и он бы не повелся на такой явный фарс! «Уже какой год ведется», — ворчит она себе под нос. Итэр, держащий ее под руку, исподлобья бросает вопросительный взгляд, но быстро отвлекается на подошедшую наставницу. Она исполняет поклон, прижимая три пальца к ключице, и близнецы синхронно кланяются в ответ, отвечая двумя пальцами. По толпе проносится восторженный вздох. Они красивы, эти с-сегодняшнего-дня-уже-не-дети. Две изящно тонкие фигуры в парадных одеяниях, они кажутся отражениями друг друга. На площади, укрытые от всего остального мира в серых руках Города, они — единственный источник света; неудивительно, что на них больно смотреть. Золотые волосы, золотые глаза, светлая кожа — они похожи на застрявших здесь по ошибке богов. Когда девушка выпрямляется, даже непримиримый зимний ветер затихает, не осмелившись прикоснуться к ее плащу. Когда юноша поднимает взгляд, отступает вечный в своей серости туман. Они отворачиваются от толпы навстречу друг другу, и их мягкие улыбки, кажется, способны поставить на колени сам Город. — Не бойся, Люми, — шепчет Итэр. Сжимает пальцы сестры крепче. — Ты станешь отличной Жрицей, Город позаботится о тебе, я точно знаю. — Я не боюсь, дурачок, — отвечает Люмин. У нее потная ладонь, а рука, зажатая в его, трясется, и он не удерживается от смешка. Его улыбка, кажется, освещает все вокруг. Или не кажется? На улице становится ощутимо светлее. Многоголосая толпа затихает, недоуменно оглядываясь. Марго напрягается, делает шаг вперед, пряча близнецов за своей спиной. В нависшей над ними тишине даже шепот становится оглушающе громким. — Это что, солнце? — спрашивает кто-то из детей в толпе. Вечные тучи в нависшем над ними небе расходятся, уступая место… чему-то. Оно яркое, у Люмин слезятся глаза, но она не может перестать смотреть. Мгла, окружающая ее всю жизнь, убегает, оставляя за собой бесконечную яркость. Это пугает, обжигает и заставляет задыхаться, и ее щеки вдруг становятся мокрыми, а в груди что-то лопается. — Итэр! — кричит она громче, чем когда-либо в жизни. — Солнце! Это солнце! Почему-то, когда брат оборачивается на ее голос, на его лице не отражается ничего, кроме всепоглощающего ужаса там, где должен быть восторг. — Нам нужно уходить, Люми, — он хватает ее за плечи, чуть ли не встряхивая. — Это не солнце! Это… Небо над ними сияет всполохами желто-оранжево-красного. Воздух становится тяжелым и вязким, и восторженные крики вдруг расцветают паникой. «Огонь! Пожар!». Небо над ними горит. Из транса Люмин выводит грохот за спиной. Она оборачивается как раз вовремя, чтобы увидеть, как разрушается передняя стена замка. К запаху дыма и пепла примешивается что-то еще, отдающее железом. Тысячи солнц — огней, поправляется девушка — обрушаются на Город. Здания осыпаются под их натиском. Кто-то толкает ее. Она падает на деревянную сцену, больно царапаясь коленом, уже готовится разразиться ругательствами, когда рядом также приземляется брат. Его взгляд прикован к чему-то за их спинами. — Наставница, — говорит он, и почему-то это звучит как вопрос. Потом женщину заживо погребает под собой рухнувшая стена, и вопрос превращается в уродливый крик. «Фу», — думает Люмин, и ей почему-то становится смешно. Она никогда не слышала, чтобы брат так отвратительно кричал. Она не слышит, как кричит с ним в унисон. Слышит брат, и это, кажется, его немного отрезвляет. Дурак, лучше бы перед смертью думал о себе, а не о ней. — Нужно бежать, Люми, — говорит он. — Вставай, ну же. Вокруг них умирает в зареве пожара Город, сияя ярче, чем самое яркое солнце. — Куда бежать? Все горит, — отвечает девушка, мысленно выдавая себе медальку за очевидность. — Все горит… все горят. Сейчас, сквозь царящий вокруг шум, к ней наконец пробиваются крики сгорающих заживо людей. — Нам нужно в Церковь, к Городу, — скороговоркой бросает Итэр, рывком поднимая ее на ноги. Странно, она даже не заметила, как опустилась на колени. — Твой Город умирает. — Нет! — кричит брат, и она вдруг слышит в его голосе самое настоящее отчаяние. — Он жив, и пока он жив, нам нужно его найти! Люмин вдруг проникается к нему нежностью. Милый, милый Итэр, не оставивший своей веры в эту… гадость даже сейчас. Пока они бегут в не совсем понятном ей направлении, она вертит головой. Терри сжимает ее руку, впиваясь в нежную кожу ногтями чуть ли не до крови, но она за это даже благодарна. Боль отвлекает от разлившейся в голове паники, грозящей утопить остатки сознания. — Папа, — говорит Люмин, вздрагивая, и пытается остановиться. Бесполезно — Итэр тащит ее за собой так, будто она ничего не весит. — Папа! — рыдает она ему в ухо. Он то ли не слышит, то ли не хочет слышать. Перепрыгивает через что-то, валяющееся на дороге перед ними. Что-то пахнет горящей плотью и смертью. «С каких пор я узнаю запах смерти?», — фыркает Люмин. Здание Церкви перед ними выглядит почти невредимым. Все те же стены из серого кирпича, огромный мраморный колокол и сияющие серебром ворота. Если бы не окружающие ее трупы, можно было бы притвориться, что сегодня самый обычный день. Итэр, не сбавляя скорости, тащит ее внутрь. Легкие горят, предупреждая об отсутствии воздуха, и она наконец вырывает руку из его захвата. — Что ты творишь, идиот? — рычит она. — Нам нужно найти отца, нужно вытащить Марго из-под завалов, нужно защитить людей, а ты бежишь прятаться в Церковь? — Трупу Марго будет все равно, где лежать — под камнями или под землей! — взрывается брат в ответ. — Мы — наследники Канцлера, она сделала все, чтобы спасти наши жизни! Не делай ее жертву бесполезной глупым самопожертвованием! — Вау, — выдыхает Люмин. — Всеми любимый золотой мальчик, такой добрый и праведный, спасает свою шкуру вместо того, чтобы помочь своим людям. Вот это сенсация! В яблочко, думает она, наблюдая, как расширяются глаза брата. — Я спасаю тебя! — раненым зверем шипит он. Девушка пытается выдать что-то в ответ, когда взгляд ее спотыкается о появившегося в комнате молодого мужчину. Итэр, заметив ее заминку, тоже оглядывается — и в его движениях столько едва скрываемого облегчения, когда он бросается навстречу незнакомцу, что она невольно вздрагивает. До сих пор подобные яркие эмоции у брата вызывала только она сама. — Тео, — он не кричит, а хрипло шепчет, но в душной тишине пустой церкви его голос заполняет все пространство. Мужчина быстрым шагом приближается к нему, в непонятном жесте раскрывая руки, и Итэр бросается в его объятия. Что? — Ты в порядке, — констатирует факт незнакомец, но его голос дрожит. Конечно в порядке, горько думает Люмин, он же бросил всех позади, чтобы притащить нас сюда! — Кто ты такой? — спрашивает она, награждая мужчину самым ледяным взглядом из своей коллекции взглядов-которыми-можно-убивать (название придумал Итэр, и пусть она и сказала ему, что оно глупое и претенциозное, но сама втайне оценила). Незнакомец высокий — он выше Итэра чуть ли не на голову, и их объятие со стороны смотрится довольно комично. У него черные волосы, чуть завивающиеся на концах, и серые глаза. Худой и изящный, с пронзительным взглядом, он почему-то заставляет ее вздрогнуть, когда наконец обращает на девушку внимание. Его взгляд лишен каких-либо эмоций и совершенно не похож на человеческий. — Терри, отойди от него, — просит девушка, пытаясь прогнать дрожь из голоса. Получается прескверно, но по крайней мере она старалась. — Он не… — Не человек, — заканчивает за нее Итэр, выпутываясь наконец из клетки чужих рук. — Люмин, познакомься. Это Теос, хотя тебе он больше известен под титулом Города. «Да, ведь нет момента лучше для знакомства с твоим божественным другом? (парнем?), чем апокалипсис», — думает Люмин. Вслух эту мысль она не произносит, а то вдруг у Города нет чувства юмора. Ей нужно присесть. Брат успевает подхватить ее, когда она неловко оседает на пол и начинает смеяться. Судя по его искаженному ужасом лицу, ему не слишком-то весело. Город… Теос подходит к ним ближе. Когда он обращает взгляд к Итэру, его серые глаза чуть оживают, и он перестает походить на дохлую рыбину. Это ли не любовь, восхищается Люмин и уродливо хихикает. — Мне жаль, — говорит он, и в его голосе даже можно расслышать что-то, напоминающее горечь. — Я ничем не смогу помочь вашему отцу и вашим людям. — Какой… бесполезный… бог… — выдает Люмин в перерывах между истерическим смехом. Кажется, у нее заканчивается воздух. — Вытащи хотя бы Люмин отсюда! — просит Итэр, и она слышит в его голосе готовые вот-вот хлынуть слезы. Она ненавидит, когда брат плачет, и еще больше ненавидит его ломающийся перед этим голос. Потолок церкви вдруг начинает куда-то плыть, то темнея, то светлея. Любуясь этим причудливым танцем, девушка перестает вслушиваться в разговор. Ей холодно, но легкие при этом горят так, что она едва может дышать. — Прости, мам, — шепчет она из последних сил. — Я не смогу забрать цветы. Эта мысль заставляет ее задохнуться в собственных слезах, и она наконец погружается в блаженную пустоту, в которой нет ни Города, ни солнца, ни огня.*
Люмин просыпается в родных объятиях. Итэр, чувствуя ее пробуждение, мягко прижимает голову сестры, лежащую у него на коленях, поближе к себе. — Все хорошо, Люми, — шепчет он. — Мы в безопасности. Девушка хмурится, но держит глаза закрытыми. За зажмуренными веками пляшут вспышки света, который напоминает ей огонь, и она вздрагивает, когда воспоминания вновь накрывают ее. Она вскакивает с колен брата, распахивает глаза — и, тут же теряя ориентацию в пространстве, мешком падает обратно в траву. Над ней безмятежно раскидывается изумрудно-голубое небо. Глаза слезятся, когда она упрямо отказывается отводить их от зависшего над ней самого настоящего солнца. Люмин отводит взгляд, когда шея начинает молить о пощаде, и тут же вновь оказывается в ступоре. Она лежит в траве — почти такой же яркой, как сияющее над ее головой солнце — а вдалеке едва слышно шелестят деревья. Настоящие, зеленые деревья. Люмин срывается с места. Игнорирует встревоженный окрик Итэра, игнорирует свои босые ноги и пропахшую пожаром мантию. Она бежит и бежит. В голове блаженная пустота, только время от времени вспыхивают все новые и новые оттенки этого странного, кажущегося нарисованным, мира. Под сенью деревьев, спрятавшись от пристального внимания солнца в тени, она неловко приземляется на колени и замирает. Мирно покачиваясь на волнах теплого ветерка, на нее смотрит одинокий цветок, такой яркий, что хочется отвернуться. Когда Итэр догоняет ее, она рыдает, как младенец, впиваясь пальцами в траву. Он обнимает сестру сзади, прижимаясь грудью к спине, и она хохочет, смех сплетается с рыданиями в уродливую песню. — Мама, — просит Люмин. — Папа. Я бы хотела показать вам этот цветок. И небо. И солнце — не то, что падает с небес огнями и устраивает пожары, а то, что улыбается сверху. Прости, что не могу принести цветы, мама.