***
Действовать Журавлев решает сразу же с первого дня, как прекрасная ножка Олеси переступает порог их класса. Марья Ивановна с некой гордостью и мало скрытым восторгом всем объявляет о приезде своей любимицы, которую их класс должен помнить за не одну выигранную олимпиаду. Ну и острый ум. Иванченко и вправду изменилась. И не только внешне: на смену некой угловатости пришла соблазнительная фигурность, подростковое акне ушло, словно и не было, а такая привычная сутулость, ведь раньше она всегда пыталась скрыться из виду, превратилась в графскую осанку. А и внутренне: её стержень явно окрепел. Раньше бы от этих слов — похвалы — она бы покраснела, ссутулилась бы до размеров змеи в банке из класса биологии и быстро бы смешалась с серой массой. Но сейчас стоит ровно, с высоко поднятым подбородком и дружелюбно, с неким вызовом глядит на бывших-новых одноклассников. — Поэтому прошу любить и жаловать, — классный руководитель машинально хлопает в ладони и указывает на свободное место. Олеся быстро проходить к третьей парте в первому ряду, прямо как раз перед Журавлевым. Тот как и полагается грозе школе и главному хулигану сидит один на последней, лениво рассматривая весь класс. Сегодня он даже в настроении и взял с собой тетрадку, правда одну на все предметы, но и на этом «спасибо» от Тамары Остаповны, химички, которая уже второй месяц не может выставить оценку за тетрадь. Так хоть «три» будет обосновано. Всё же принес. После этого небольшого отступа урок литературы продолжается с проверки домашнего задания. Дима, ясное дело, его сделал. Просто не ту тетрадь взял. Ну с кем не бывает? Антоха, сидящий ровно зеркально от него со своей девушкой Иркой, с хитростью и неким вызовом поглядывает в его сторону, словно намекая, что часики-то тикают. Полтора месяца осталось к балу. — Эй, Иванченко!.. — наклоняясь вперед, зовёт Димка. Спина девушки невольно напрягается, но она даже и бровью не ведет, чтобы обернуться. Лишь негромко произносит: — Чего тебе? — Никогда не верил в любовь с первого взгляда, но это было до того, как я увидел тебя… — Больной что ли? Дима глупо улыбается, а старая-новая одноклассница, резко взглядывая через плечо, смотрит на него, словно на умалишенного. — Да, тобой. — Как был придурком, так и остался, — с неким усталым вздохом подытоживает она и вновь возвращает взгляд на доску. Журавлев виском чувствует, как Антоха самодовольно пилит его своими зелеными глазищами. Ну ничего, это лишь начало.***
То ли сама Вселенная решает помочь Димке выиграть этот спор, то ли Марья Ивановна искренне надеется, что компания в виде Олеси поможет ему вновь вернутся на путь истинный, но он неимоверно радуется просьбе помочь Иванченко с учебниками. Хотя тут скорее выбирали того, кому будет не страшно упустить пару важных тем из биологии и кто сумеет выдержать два пакета по десять килограмм. — А чего ты вернулась? — решает хоть как-то завязать разговор Дима перед тем, как начать вновь наваливать ебнутые подкаты. Олеся лишь на мгновение оборачивается, сканирует того взглядом с ног до головы, а после возвращается в начальное положение и продолжает аккуратно складывать учебники в сумки. Журавлев едва ли сводит брови к переносице от этого, и невольно пугается мысли о том, что это было мило. Какое нахуй «мило»? Он вообще не для этого к ней притусовался (пускай и за велением классухи). — Ты не ответишь? — Не вижу смысла отвечать на не этические вопросы, — спокойно отзывается Иванченко, запихивая дополнительный учебник с углубленным изучением алгебры в синий пакет. — Хорошо-о-о… — тянет Дима, ещё больше хмурясь, рассматривая эту непреступную крепость. — Но мы же не будем молчать всю дорогу? — искренне и как-то даже по-детски спрашивает он. Девушка выпрямляется, подхватывая большую черную сумку, и слегка склоняет голову на бок. — Я бы с удовольствием помолчала бы, — спокойно отвечает она, натягивает притворно милую улыбку и отдает ему книжки. Дима, который без задней мысли её принимает, машинально наклоняется вперед и матерится, едва ли не роняя на пол. Сумка слишком тяжелая и тянет вниз сразу же, а этого он совсем не мог подумать, глядя на то, как легко держала её Олеся. — Кстати, это хорошо развивает Анахату, — словно между делом, спокойно добавляет она, наблюдая, как Журавлев если едва ли не целуется с полом, так не ломает руку от тяжести. — Ана-что? — Анахату, четвертую чакру. — А-а… ага. И глупая тишина, достойная всех «Золотых малин». Олеся глядит спокойно со всё той же мило-ядовитой улыбкой, выжидая дальнейших действий со стороны старого-нового одноклассника. В её памяти Журавлев ещё не был забивалой района и грозой школы. Наоборот — хорошист со среднестатистическим поведением в сторону залетов по типу: «разбил окно мячом». Сейчас же перед ней стоял возмужавший, резко изменившийся авторитет мелких банд и страшилка примерных учениц. Но, несмотря на столь отталкивающее амплуа, Дима стал несомненно красивее. На смену подростковым прыщам от бушующих гормонов пришла легкая щетина; редкая, широкая и искренняя улыбка моментально заставляет таять даже самый холодный лед (Олеся это проверила по Марье Ивановне), а серо-зеленые глаза, которые всегда светились очень ярко, наоборот как-то погасли и покрылись странным холодом. Впрочем, это неудивительно. Они все повзрослели. — Ладно, идём, — отходит от странных гляделок первой Олеся и хлопает в ладоши, словно взбадривая их. — Нет, стой! — внезапно издает парень, придерживая за локоть, чем её пугает и заставляет нахмуренно на него уставиться. Одними лишь губами она издает: «что?» — Если бы мне пришлось оценивать тебя от 1 до 10, я дал бы тебе 9, — внезапно начинает быстро, но четко произносить Журавлев. Девушка лишь больше удивляется: её брови подлетают вверх в немом вопросе. — Потому что я тот единственный, которого тебе не хватает. Пару секунд длится вновь та самая антиоскаровская тишина, во время которой, кажется, можно услышать трель сверчков. Олеся практически не моргает, лишь глупо глядит на смотрящего с вызовом Журавлева. И на мгновение ей становится страшно от того, что он действительно может этот недоподкат считать чем-то хорошим. Он больной, черт возьми. — Знаешь, я лучше Зайца попрошу донести, — изрекает она, приподнимая уголки губ в мягкой усмешке, которая отдает этой ноткой предостережения. — Спасибо. — Да погодь-погодь, — спешно тараторит парень, придерживая пакет и таща его на себя. Олеся лишь вскидывает бровью, словно проговаривая: «что ещё?». — Это была шутка. Юмор такой. Или ты думаешь, что какая-то свехнувшаяся на звездах меня в самом деле заинтересует? — выпаливает первое, что приходит в голову Журавлев и, едва ли осознав, сдерживается от того, чтобы не шлепнуть себя по лбу. — Свехнувшаяся на звездах? — с недовольным прищуром переспрашивает девушка, невольно выпрямляясь. Словно самая строгая учительница она впирает правую руку в бок и склоняет в голову — Дима в самом деле ловит себя на мысли, что хочет выбросить куда-то дневник и провалится сквозь пол. — Олесь, я не это… — Нет, именно это, — не давая даже договорить в свое оправдание, с неким разочарованием прерывает Иванченко, грустнея на глазах. — Всё же я попрошу Макса. Ты можешь быть свободен от компании «свехнувшейся на звездах». И не давая ничего сказать вслед, быстро ретируется из библиотеки в поисках одноклассника из параллельного «Б». — Еблан… — негромко изрекает себе под Димка, прекрасно понимая, что испортил остатки хоть какого-то хорошего впечатления про себя в глазах Олеси — девушки, которая ему, в самом деле, симпатична и которая его интересует.***
Дима подозрительно хмурится, когда его умиротворенную тишину на перекуре подле старого крыла школы прерывают крики и, видимо, ссора. Несмотря на свой статус «главной грозы Воронежского лицея №2», он не спешит выйти из своего спокойного, уеденного места и вмешаться. Ведь скорей всего малолетки вновь мяч не поделили. Но шум не прекращается, что искренне бесит. Всё же Журавлев пришел сюда, на мороз, чтобы побыть наедине со своими мыслями и раздумьями: как же сразить Олесю. Или же как отменить спор. Ему не особо хочется голым ехать в маршрутке — ведь зная Шаста, тот загадает что-то такое. — Отдайте! Это не ваше. Родители не учили чужого не брать? Это кража, и я спокойно могу заявить на вас в полицию! — Попробуй. Боюсь, что за ложный вызов тебе штраф впаяют. Мы-то всё успеем на место положить! Отголоски спора волей-неволей заинтересовывают парня. Дима сводит брови к переносице, перекатывает новую сигарету между пальцев и слушает, что же будет дальше. — Я найду на вас управу. — Ну-с попробуй! А мы пока погадаем! — Погадаем?.. — негромко повторяет себе под нос удивленный парень. Медленным движением руки он вставляет сигарету между губ и поджигает. Хватая свой рюкзак, он забрасывает его на плечо и вальяжной походкой направляется в сторону источника звуков. — Я старшая! Где ваше уважение?! А вот этот мягкий голосок он узнает сразу же, как речь становится громче. Он принадлежит Олесе — его объекту симпатии и спора. К слову, последнее сейчас не особо нравится Диме, который в момент проводит аналогию с ромкомами, где весь сюжет на таком споре завязан. Хочется верить, что дальше его симпатии (и сексуального притяжения), у него не зайдёт и он потом не будет, как идиот у разбитого корыта мучится от любви и совести. — Ну и что, что старшая? Как показывает практика, — самый наглый из них кивает на красивые карты Таро в своих руках, — это не значит умная. Кстати, что об этом карты говорят? Парниша, в котором Дима узнает Игоря — девятиклассника, пересмотревшего «Бригаду» — слишком манерно вытягивает какую-то карту из колоды и рассматривает золотисто-белый рисунок. — О, огонь. Это значит, что нужно их спалить? — Это значит, что я тебя сейчас спалю, говнюк ты малолетний! — тут же фыркает в ответ Олеся, притопнув ногой. Руки бессознательно сжимаются в кулаки, в большом желании просто уебать. Такой злой, как сейчас, она бывает редко. Тут нужно постараться ещё довести её до этого состояния. Но блядским девятиклассникам, которые вытянули её колоду из сумки, пока она красовалась с одноклассницами у зеркала, это удалось без лишнего напряжения. Так мало этого, они начинали на весь коридор смеяться и приколы, шутки об этом разгонять. А когда она ещё ласково попросила «отдать», обматерили и убежали. Она же, как взрослый человек, побежала за ними (совсем позабыв о верхней одежде), прекрасно понимая, что её вновь ждут насмешки по поводу её увлечения, как только переступит порог школы. — А вот это уже угрозы и… — И что здесь происходит, молодёжь? Все моментально оборачиваются в сторону подходящего к ними Журавлева. Тот слишком манерно затягивается сигаретой. Олеся морщится, и тут непонятно от чего: от того, что он курит, или в целом от того, что он пришёл. Почему-то в её голове мелькает мысль о том, что он пришел позлорадствовать и поддержать малолетнюю шпану. Особенно смотря на их последний разговор. Дима в свою очередь с неким недовольством подмечает, что Олеся стоит на морозе в одной лишь белоснежной тонкой кофточке. — Смотри, что мы у этой ненормальной забрали, — Игорь показывает ту золотисто-белую колоду и самодовольно лыбится, ожидая похвалы. Дима лишь молча курит, рассматривая всё, что находится в руках парней. — Ненормальной? — негромко переспрашивает Олеся и давит ком неприятных воспоминаний из своего девятого класса и ебучего буллинга одноклассников. И димкиных слов. — Я точно тебя придушу. — Погодь, Олесь, — негромко бросает парень и выставляет перед ней руку, завидев, что она уже на низком старте. Девушка закатывает глаза, понимая, что теперь в их команде ещё один нарисовался, который хочет насладиться зрелищем сполна. — Журавлев, а не пойти бы тебе нах… — Игорек, а чего она ненормальная? — неожиданно спрашивает парень, игнорируя кипящий злостью голосок одноклассницы. Та удивленно затыкается и переводит на него взгляд. — А хули она в эту хуйню верит? Это бред, — посмеивается парниша, думая о том, что их старший поддерживает в этой развлекаловке. Жаль, что за искренним восторгом от самого себя и того, что он провернул такое, он не замечает суровый вид Журавлева. Тот делает очередную затяжку и выдыхает дым сквозь зубы. — Блин, Гусь, а твоя мать верит в то, что ты вырастешь нормальным человеком, хотя этого никогда не произойдет, взирая на твою пустую башку, — этот обманчиво спокойный тон тут же заставляет шайку девятиклассников убрать улыбки с лица и удивленно с нотками испуга уставиться на Диму. Впрочем, как и Олесю. — Она же не «ненормальная», правда? — Но… — Гусь, я че-то не понял, — не давая ничего сказать в свою защиту, негромко продолжает он, бросая окурок себе под ноги и туша носком кроссовка, — ты слишком в себя поверил? — Нет, Димас, я просто… — С каких это пор я для тебя «Димас»? — тут же строго обрывает его парень, склоняя голову набок. Девятиклассник мнется на месте, не зная, куда себя пристроить. Вид, словно у маленького нашкодившего ребенка, знающего, что его ждёт ужасное наказание. — Отдайте то, что взяли без разрешения, — более мягко, но не убирая холод из голоса, обращается ко всем Журавлев, кивая головой в сторону Олеси, при этом даже не смотря на неё. — Быстро, блядь. Девушка, которая молча стоит и просто наблюдает за этой сценой, удивленно вскидывает бровями. Она искренне не ожидала помощи от главного придурка своего класса, не дающего ей прохода со своими максимально ебанутыми подкатами, видимо из подборки «100 лучших фраз пикаперов». От шока она даже на пару мгновений забывает о холоде, который пронзает её насквозь. Гусь, как нарек его Дима, быстро делает два шага навстречу и протягивает Олесе, её карты, другие двое отдают планшет и какую-то книгу, похожую на любовный роман. Она машинально берет и прижимает к себе, всё ещё находясь в состоянии шока. — Теперь извинитесь. — Но… Попытку девятиклассника что-то возразить затыкает безмолвный и устрашающий взгляд Журавлева, с предупреждающим покашливанием. — Прости, Олесь… — Это не полное извинение, — как бы между прочим уточняет Журавлев, разминая шею. — Прости нас, Олесь. Ты не «ненормальная». Мы больше так не будем… — повесив голову и тупо глядя себе под ноги, бубнит Игорь. Дима слегка приподнимает уголки губ и обращает взгляд к девушке, тем самым давая понять, что всё зависит от её вердикта. Она от шока, как такового не отошла, но машинально кивает, крепче прижимая к себе свои вещи. Но, видимо, этого не хватает Журавлеву, который легонько наклоняет голову вперед, подсказывая ответить в голос. Олеся ещё раз кивает, а после, издав негромкое «а», говорит: — Прощаю… — Видите, прощает, — обманчиво миленько улыбается парень, поворачиваясь к ним. — А теперь сдрыснули отсюда и чтобы я вас не видел! Девятиклассники не решают больше испытывать судьбу и терпение Журавля, оттого сматываются как только звучит команда. Дима пару секунд провожает их силуэты до поворота школы, а после оборачивается к однокласснице и только сейчас вновь вспоминает о том, что она без верхней одежды. Молча, он стягивает из себя свою большую черную курточку и протягивает ей. — Ты хочешь, чтобы я тут вообще в обморок от шока упала? — в защитной реакции усмехается Олеся, не зная, как реагировать на очередной джентльменский жест со стороны ненавистного одноклассника. Дима глядит нечитаемым взглядом на неё, бегая глазами по лицу. И никто их них не понимает, чего ожидать. Спустя пару секунд парень созревает и выдает: — Единственное, что я хочу — это быть котом, чтобы потратить все свои жизни на тебя. — И всё же, — Олеся, которая едва ли не разрисовала себе Диму в рыцарских доспехах, тяжело вздыхает, — придурок… Игнорируя протянутую куртку и то, что она уже замерзла, как последняя собака, Иванченко обходит его и быстрым шагом направляется в школу, даже не поблагодарив за помощь. Журавлев лишь устало и как-то разочарованно глядит ей вслед, понимая, что в этот раз было максимально не в тему. Всё же, который раз хоть какое-то подобие разговора зарождалось.***
— Олеська, помоги мне найти дорогу, а то я затерялся в твоих глазах. — Могу дорогу лишь к психиатру показать, Журавлев.*
— Представляешь, увидев тебя, я забыл, куда направлялся. — Это называется «склероз», придурок.*
— Олесь, разреши с тобой сфотографироваться. Это будет доказательством, что и на земле существуют ангелы. — Мне с чертями запрещено общаться.*
— Твои глаза восхитительные, но в них не хватает моего отражения. — Тогда уж лучше буду слепой.*
— Твой взгляд меня обжог. — А кулак и въебать ещё может.*
— Находясь рядом с тобой, я понимаю свое предназначение — сделать тебя счастливой. — Ты сделаешь меня счастливой, если съебешься к хуям собачим, Журавлев.*
— Угадай, какую надпись я поставлю напротив твоего имени в телефонной книге. — Не имеет значения. Ты всё равно в моем чёрном списке.*
— У меня отбило память. Не подскажешь, в каком сне мы встречались? — В будущем. — Это как? — Это значит, что я тебя сейчас в кому отправлю, Журавлев. Отъебись уже, блядь.***
Оказывается, Димка слишком всё же в себя поверил. Точнее не так. Он слишком поверил в ебаный сайт с тупыми подкатами. Они всё же слишком тупые, даже не смотря на его невероятную, сногсшибательную харизму, от которой восьмиклассницы ссутся кипятком. Кстати, на восьмиклассниц эти б подкаты сработали… Так, что за глупые мысли? Фу. Прошло уже три недели безуспешных попыток добиться хоть каких-то действий со стороны Олеси. Один лишь негативизм на его подкаты и пожелания идти в одно интересное место. Дима искренне не думал, что эта девушка может так материться. Нет, он не сексист, просто вспоминая Иванченко из девятого класса… Божий одуванчик просто была. В любом случае никакие интересные и хитровыебанные подкаты из этого сайта не особо впечатляют девушку. Тут скорее впечатляется Дима, который узнает, куда ещё можно сходить кроме человеческих детородных органов. И, честно говоря, где-то внутри он уже немного подзаебывается слышать отказ, отчего и теряет веру. Ещё и Шастун, как назло, стебет напоминая, что его ждёт какое-нибудь ужасное желание. Макар же удерживается от любых комментариев, но тут и без слов понятно, что тот их двоих нахуй шлет с такими спорами, да «ебанатамы» окрещивает. Сегодня Дима, к своему большому удивлению, спокойно отсиживает все восемь уроков. Причем, на последних двух Олеськи не наблюдается — Марья Ивановна куда-то уволакивает её для помощи. Выходит он со школы, когда на улице темнеет. Фонари ещё не включили. И это прекрасная возможность выкурить сигаретку, пока ждет друзей. Он вставляет сигарету между губ и уже подносит зажигалку, как внезапно со второго входа у школу выпархивает знакомая фигура. Иванченко, одетая в белую курточку, слишком выделяется среди сумрака. В руках у неё большая тканевая сумка с какими-то книгами. Мимолетная мысль, что это знак, быстрее добирается до речевого аппарата, нежели мозгам: — Эй, Иванченко! — Да чего тебе, Журавлев? — закатывает глаза девушка, но всё же тормозит и оборачивается к парню. Тот широким и быстрым шагом направляется в её сторону. Слишком какой-то взбудораженный. — Я спешу. — Хотел просто сказать, что с детства меня родители учили следовать за мечтой, — пытаясь отдышаться, начинает он. Олеся уже хмурится, понимая, что её ждет очередной диамант из анналов интернета. — Можно тебя проводить? Димка глупо улыбается, рассматривая уставшую одноклассницу. И по ней сейчас непонятно: хочет она ему зарядить, послать или упасть просто здесь от бессилия. В любом случае, парень с неким теплом в груди подмечает этот милый румянец на щеках девушки, делающий её прямо настоящей Настенькой из «Морозко». — Ты просто… — У Олеси не хватает слов, чтобы описать всю палитру эмоций, которую она испытывает сейчас к нему, отчего лишь выдыхает: — ай в пизду! — и сует ему в руки свою тяжелую сумку с конспектами. Журавлев ахает от неожиданности и едва ли не роняет олеськины вещи, а после неверящее косится в сторону парней, только вышедших из школы. Те сами стоят с открытыми ртами, наблюдая за другом. — И не отставай! Голос Олеси отрезвляет, и только сейчас он понимает, что девушка неплохо так вырвалась вперед. Ахуеть, впервые получилось.***
♪ «Завируха» ВИА Верасы
В лесу точно что-то сдыхает, потому что резкое смягчение со стороны Иванченко списывать на действие тупых подкатов Диме не хочется. Точнее, даже не верится. Волей-неволей, но провожать девушку к дому, становится привычкой, которую она не прерывает своим избеганием. Или же просто им пользуется: ведь Журавля на районе знают и боятся, и тех, кто с ним не трогают. Не сказать, что вовремя этих «прогулок» Олеся слишком разговорчивая. Нет, наоборот. Она постоянно закатывает глаза на попытки завести разговор, недовольно цокает и с укоризной поглядывает на него. В какой-то момент Дима даже себя обезьянкой для развлечений ощущает и думает о том, что быть может это какой-то глупый розыгрыш или спор с её стороны. Ну не только же тебе быть последней тварью, Журавлев… — Я люблю зиму, — внезапно после долгой молчанки роняет негромко Олеся. Парень, которому тишина становится уже привычной за эту неделю их невольных провожаний домой, удивленно вскидывает бровями и аккуратно возводит взгляд на неё. — Только нашу, славянскую… С большим количеством снега, разноцветных огоньков и людского тепла, — только сейчас он замечает, как искренне алеют счастьем глаза одноклассницы Дима. — В Германии она не такая: там тепло, сыро и вечные дожди… По крайней мере, в том городе, в котором жила. Парень неслышно и незаметно перекидывает с одной руки во вторую олеськину сумку, чтобы только не порушить это чудо и не спугнуть. Вдруг, Иванченко вошла в некий транс? Ему страшно даже взять слово, лишь это вновь не вылилось в молчанку и виноватые взгляды. — И я очень скучала за этим парком… Журавлев машинально оглядывается, пытаясь глазами девушки увидеть то, что не видно серой массе людей. Парк и в самом деле невероятен: аллея с кованными, фигурными фонарями, словно из «Хроник Нарнии», кучугуры пушистого снега, в которые разбежаться и упасть бы, густо растущие деревья, создающие эффект сказочного леса. Помимо этого одинокие влюбленные парочки, дети с санками и небольшие ларьки, продающие глики и глинтвейны. А ещё этот воздух — пахнущим детством, семейным уютом и сказкой, некой наивностью. И в грудях щемит: таким прекрасным в последний раз он видел мир лишь в восемь лет. — И как я этого раньше не замечал? — словно околдованный издает парень. Только сейчас он понимает, что остановился посреди тропы в тени деревьев. Иванченко стоит немного поодаль и улыбается, рассматривая этот парк. Словно по щелчку, для большей атмосферы, словно в фильмах, начинает падать снег: медленно-медленно и пушистый-пушистый. — Но больше всего, я люблю звездное небо зимой, — с неким тяжким вздохом изрекает Олеся, привлекая к себе внимание Димки. Вид у него такой, словно он только что познал большую тайну. — Звездное небо? — удержаться от подъеба из-за иронии удается, но только вот не от смешка. Журавлеву сразу же хочется закрыть лицо руками от этого стыда. Но девушка либо этого не слышит, либо профессионально делает вид, чтобы лишь не портить момент. — Оно слишком чарующие… Я могу часами сидеть на балконе и рассматривать их. И не в плане астрологии, а просто… Разве не чудесно осознавать, что во вселенной есть что-то такое прекрасное, как звезды? Иванченко внезапно косит взгляд на Димку и слегка улыбается. Искренне и очень прекрасно. Тот молчит, спокойно глядит в ответ, выдерживая этот до чертиков милый взгляд. Медленно он сокращает то небольшое расстояние между ними, останавливается в двух шагах и приподнимает уголки губ в легкой усмешке. — Мне чудесно осознавать, что во вселенной есть что-то такое прекрасное, как ты… И тишина. Где-то в глубине души парень даже не пытается отрицать, что это было сказано от чистого сердца. Но пару этажами выше, Дима твердо верит в то, что это очередной тупой подкат, который не возник от дикого желания вот прямо сейчас это сказать. Нет… Это было давно заготовлено (и плевать, что на сайте такой фразы не было). Олеся никак не реагирует. По крайней мере, внешне. Лишь как-то пусто глядит в глаза напротив и ищет фальшь. Ничего нет. Быть честным, одноклассник хорошенько так её подзаебал с этими неуместными подкатами, от которых хочется уебать со всей силы — нет, не портфелем, — кулаком, чтобы аж костяшки сбить. Но внутреннее девушке хочется покраснеть и смущенно отвести взгляд. Пусть это прозвучало и слишком пафосно, и глупо, но это было… мило? Именно так. Сердце странно трепещет, а внутренний голос пищит от восторга. Олеся ещё никогда не слышала ничего подобного в свой адрес. И это приятно. Пускай и от главного хулигана школы. Особенно от первого хулигана школы. За эту неделю в невольной компании Димы в походах домой, за всем его трепом она рассматривает нечто большее, нежели обычного задиру и двоечника, у которого жизнь по пизде пойдет. Нет, он веселый, умный и харизматичный. Если не считать этих странных фраз-ухлёстываний, которые она никак не может воспринять всерьёз. Возможно, это будет громко сказано, но ей комфортно с этим убогим придурком. — Умеешь же испортить момент, Журавлев, — с тяжелым вздохом всё же говорит девушка и, поудобней перехватывая свою маленькую сумочку, разворачивается в нужном направлении. — Идём. Итак сильно задержались. Дима ничего не успевает возразить, лишь глупо рефлекторно кивает и, отходя от странного транса, нагоняет одноклассницу, вновь внедряясь в их уютную тишину.***
— То есть, как это Заяц за ней ухлестывает? — Да вот так, — разводя руки по сторонам, мягко улыбается Антон, — цветы сегодня подарил. Вчера шоколад… Ирка сказала, что у них завтра свиданка. Дима глупо моргает, глядя на друга, словно тот несет абсолютную ахинею, а после тяжело выдыхает, приваливаясь спиной к стенке подле окна. Шастун без слов понимает состояние друга и протягивает ему сигарету. Но тот, к его большому удивлению, лишь отмахивается и лишь потирает двумя пальцами переносицу. — Блядь, я ему поухлестываю! — спустя минуту экспрессивно заявляет Журавль и сильно пинает носком батарею, которая и так на добром слове держится. — Дон Жуан, сука, недоделанный. — Слушай, Димас, ты поспокойней, а то можно подумать, что ты реально на неё запал и ревнуешь, — Антон немного сводит брови к переносице, хмурясь. Эти слова, словно ведро холодной воды на голову парню, который в момент перестает нервно ходить туда-сюда и утыкает нечитаемый взгляд на друга. — Кто? Я? — вопрос риторический, но Шаст положительно кивает, словно собачка на торпеде в машине отчима. — Это всего лишь спор!.. Просто он… Он… Он помеха! Вот что! Он мешает мне! У Димки у рта едва ли не пена от попытки доказать, что ему, между прочим, на Олесю Иванченко ака «главную странную психичку» глубоко поебать. У Шаста же легкая улыбка, обозначающая нечто другое, нежели издевку над другом. Он-то его из самого детства знает, как облупленного. Если бы это был просто спор и просто Олеся, тот бы так не пенился. Но ссориться и что-то доказывать другу Антон не решается. Всё же дружба куда важнее. Лучше потом с насмешкой проговорить: «я так и знал!». — Ладно, я тебе сейчас скажу, но ты пообещай, что не сделаешь глупостей. — Смотря каких, — резонно подчеркивает Дима, поднимая указательный палец. — Слушаю. — Горох, который ото корешился с Зайцем, — Антон наклоняется ближе, заговорщицки начиная рассказывать, — пока они не рассорились, по секрету шепнул, что Макс с Гаусом поспорили, что Олеся первому даст до конца следующей недели. И отклоняется, поднося сигарету к губам, чтобы затянуться. А вид у него такой, словно у самой первой базарной бабы, которая самодовольна тем, что знает все слухи. Журавлев застывает на пару секунд, пытаясь осознать, правильно ли он услышал. Бровь дергается, а желваки на виске начинают опасно подрагивать. — Что?.. Поспорил?.. Внутри что-то разгорается и желает вырваться наружу злостью и желанием уебать со всей силы этого Зайца. Вот прямо сейчас. Найти и избивать до полусмерти. Чтобы только помнил, как его зовут и не более. Шаст с неким наслаждением ловит тот момент, как ладони друга подрагивают и всё же сжимаются в кулаки. — А чё ты так кипятишься? — с неким грубым смешком спрашивает он и, затягиваясь последний раз, выбрасывает окурок в открытую форточку. Отпихивается от стены и подходит ближе. — Разве это нормально, блядь? Спор о том, кто её завалит… — Немного лицемерно с твоей стороны, не находишь? — внезапно роняет друг и склоняет голову набок, давая понять — тут он готов давить и на него, несмотря, что в споре участвует и он сам. — Ты же сам это проделываешь. — Но я же не так… жестко? — голос звучит неуверенно, и Димка понемногу понимает, какой на самом деле процесс запустил и что продолжает творить дальше. — А какая разница? Это же спор на человека, — усмехается Антон. Журавль думает, что в друга вселяется дух Макара, ибо по-другому объяснить, почему из этого распиздяя вдруг льются проповеди «правильного и совести» — по-другому не может. — Шаст, бля, чего ты добиваешься? — не выдерживает Дима, закипая окончательно. — Ничего, — с легким вздохом отвечает Антон и, ударяя по плечу, добавляет: — Это так, пища для раздумий. Журавлев никак не реагирует. Лишь провожает взглядом к выходу друга, понимая, что теперь у него есть две проблемы: первая — спор Зайца, вторая — его спор. По крайней мере, первая решается очень быстро.***
— Журавлев, какого черта?! Олеся влетает в спортзал слишком громко, слишком неожиданно и слишком резко, отчего сзади ищущий Макар едва ли успевает подхватить её прежде, чем она успевает упасть. Но она на это даже не обращает внимания, лишь выравнивается и подбегает к кругу школьников, внутри которого дерутся двое парней. — Журавлев, блядь! Макс! Девушка с неким ужасом глядит на то, как кулак Журавля врезается в нос Зайца, который от этого делает пару шагов назад, а после с волной адской злости ударяет в ответ по губе. Димка также пошатывается, злобно рычит и уже готовится нанести очередной удар. — Илюш, сделай что-нибудь! Пожалуйста! — в голосе сквозит страх, к глазам подкрадываются слёзы. Макарову дважды повторять не нужно. Спешно он раздвигает малолеток и останавливается перед парнями, пытаясь рассчитать свои шансы на удачливое рассоединение двоих петухов. Со второй стороны показывается Горох, который понимает его без слов. Словно по щелчку Илья подбегает к Диме, захватывая со спины. То же делает Сережа с Максом. — Да успокойся, бля! Ща директриса придет и пиздец! — раздраженно орет другу на ухо Макар, пытаясь обуздать ебаную стихию в лице Журавля. Тот вырывается, всё также яростно глядя на своего соперника. Макс не отстает в попытках доделать начатое. — Заяц, сука, да что с тобой. Спокойно! — орет Горох, оттягивая друга, как можно дальше. — Я тебя прикончу! — сквозь зубы выплевывает Макс, игнорируя одноклассника. — Это я тебя прикончу, хуйло ты ебаное, — не остается в стороне Димка, понемногу переставая вырываться. — Какого хера вы тут устроили? Олеся внезапно влетает в круг и, не сильно раздумывая, подбегает к Максу, рассматривая его лицо. Разбитый нос, с которого юшит кровь, красная припухлость под глазом, которая точно завтра превратится в синяк и разорванная на плече кофта. Аккуратно она кладет свои ладони ему на щеки и слезы, которые изначально были из-за страха, превращаются в злость. — Больно? — негромко спрашивает девушка, глядя в карие глаза своего ухажера. Тот слабо улыбается и пытается не скривится от боли. Но выходит плохо и Иванченко это замечает. — Максимка… — Всё нормально… — негромко отвечает тот. Журавль, которого Илья с некой опаской всё же отпустил, морщится от этих нежностей и лицемерия. — Из-за чего вы сцепились? — Вот у него и спроси, — шипит Заяц, кивая подбородком в сторону оппонента. Олеся тут же на одних лишь пятках поворачивает к нему голову. — Журавлев, блядь, что на тебя нашло? — Да особо ничего такого, — широко улыбается Дима, предвкушая представление. — Просто спор. И в один момент Макс, который уже победно улыбался, нежась в объятиях Олеськи, сереет. Улыбка исчезает с лица, а взгляд становится растерянным, с отголосками страха. Журавлю эта реакция, как мед на душу. Он ещё шире улыбается и склоняет голову на бок. Иванченко недоуменно сводит брови к переносице. — Спор? — глупо переспрашивает она. — Ты о чем? — Ну не зна-а-аю… — нарочно тянет Дима, утирая кровь подле разбитой губы. Макар, стоящий рядом, и сам хмурится, косясь в сторону Ирки с Шастуном, который лыбится так, словно выиграл джекпот. — Может, Максимка нам расскажет? — Заткнись, — выдает первое, что приходит на ум Заяц, дергаясь вперед, словно вновь хочет сцепиться. Крепкая схватка Гороха на плече отрезвляет. — А чего так? — притворно сладко спрашивает парень, а после переводит взгляд на Олесю. — Ты спроси его. Я думаю, он расскажет. Если нет, так я есть. Иванченко, которая сначала была поражена дракой парней и переживаниями о их здоровье, а потом просто дезориентирована, хмурится и оборачивается к Зайцу, в поисках объяснений. — Макс? — Какая же ты падла, Журавль, — сквозь зубы выплевывает парень, утирая кровь из носа. Все видят, как он дергается на месте и единственное, что сдерживает его от того, чтобы броситься вновь на оппонента, это Иванченко, стоящая между ними, словно рефери. — По-моему, падла здесь ты, — елейным голосом отзывается Димка. — Иронично, — негромко издает сбоку стоящий Антон и, когда все недоуменно глядят в его сторону, поднимает руки в виноватом жесте. Макар тут же скашивает нечитаемый взгляд на рядом стоящего друга. У того также улыбка исчезает, словно по щелчку. — Пардон. — Так! — зовёт Олеська, хлопая в ладони. — Кто-то объяснить мне, что здесь происходит? В чём причина драки? О чем Макс должен рассказать? Какой спор? На последних словах она оборачивается к своему потенциальному парню, вопросительно поднимая правую бровь. По Зайцу видно, что ничего говорить он не хочет, да и не будет. Раздумывает о том, как свалить отсюда быстрее, нежели ему б прилетала хорошая пощечина от Иванченко. — А такой спор, Олесь, — не выдерживает Дима и его грубый глубокий голос звучит из-за её спины, — в котором ты главное связующее, — девушка бессознательно напрягается, взглядывая на серьезного Журавлева. — Даст ли Олеся Зайцу к… В следующее воскресенье какое число? Он наигранно наклоняется к Илье, тот на автомате выдает: — Пятое. — К пятому декабря, — торжественно заканчивает парень и с некой елейной улыбкой вздыхает. — Вот так вот. Ничего сложного. Все ахают и затаивают дыхание. Олеся молчит. Пару раз глупо моргает, глядя прямо в глаза веселого Димки. При всей его этой притворности, в глубине зениц виднеется странное переживание и сочувствие. Внутри девушки что-то тепло тянет на это. — Это правда? — на развороте срывается вопрос в тишину спортивного зала. Заяц понимает, что что-то говорить и оправдываться бессмысленно. От того и молчит, только больше подтверждая клеймо редчайшего мудака. А Иванченко в принципе никаких лишних слов и не нужно. Внутри буря боли и разочарования. Ей хотелось верить, что вот она — первая любовь и первая искренняя заинтересованность симпатичного парня в ней. Но нет. Это всего лишь ебучий спор на её гордость. Прекрасно. Словно в замедленной съемке все наблюдают за тем, как взлетает вверх правая рука Олеси и, проходя большую траекторию, соприкасается со щекой парня. С громким шлепком голова наклоняется на бок, а после звучит одобрительное улюлюканье со стороны невольной публики. — Так, что здесь происходит?! — звучит строгий голос директрисы, и большая часть учеников спешит свалить через запасной вход. Лидия Петровна останавливается в метре от избитых парней и Олеси, оглядывает их с ног до головы и вопросительно поднимает бровь. — Иванченко, что происходит? Но вместо ответа девушка громко всхлипывает и быстрым шагом уходит прочь. Директриса лишь проводит недоуменным взглядом лучшую ученицу. — Журавлев, твоих рук дело? Но Димка следует примеру Олеси: игнорирует Лидию Петровну и спешит за расстроенной одноклассницей, плюя на кровь и боль во всем лице. Директриса хмурится, ничего не говоря и искренне недоумевая, что происходит, а после переводит строгий взгляд на Максима с Макаром. — А вот вы оба даже не думайте! В мой кабинет. Живо! Парням ничего не остается, как следовать за четким отзвуком излюбленных лодочек Лидии Петровны.***
— Да бля, забей ты на этого придурка, — со всем возможным сочувствием и желанием утешить — сделать так, чтобы девушка улыбалась, — негромко роняет Дима и слегка пихает своим плечом. Олеся лишь пытается давить всхлипы. Сидеть в пустом заброшенном туалете Иванченко приходилось не часто. Но сейчас, когда ужасный спор Макса вскрылся, это место первым приходит ей на ум с припиской: «там можно побыть наедине и хорошенечко выреветься». Ну как наедине?.. — Журавлев, отстань… — голос дрожит от эмоций и она отворачивает голову в сторону, чтобы пока что главный придурок в её жизни не увидел слёз. Хотя какая глупость: он их слышит. — Не до тебя сейчас. — Ну хочешь, я ему свет проведу? — В смысле? — Фонарь под глазом поставлю. — А разве ты не уже? — Ну так ещё один. Олеся лишь покачивает головой в отрицательном жесте, всё ещё закрывая лицо ладонями. Ей больно и неприятно. И никакие глупые шутки от главной проблемы её жизни точно уж не спасут. Это такое место, где нужно пережить и оставить все свои эмоции. — Что я могу сделать, чтобы развеселить тебя? — искренне спрашивает Дима. — Ничего. Журавлев, прошу, отвали, — Олеся вновь ведет плечом, словно отряхивая его от себя. Дима поджимает губы и утыкается взглядом в кафель под своими ногами. Мысли роятся в голове. Его пугает тот момент, что ему самому болит душа от этого вида девушки. И это не простое переживание по типу «человеку плохо». Нет. Это переживание из ряда: «близкому плохо и мне плохо». Димке не хочется, чтобы Олеся лила слезы из-за этого утырка. Он этого не заслуживает. Диме хочется ещё раз ударить Макса, но уже не из-за спора, а из-за боли, которую он причинил этой чудесной девушке. А ещё Диму пугает реакция Иванченко. Он пытается сейчас отгонять мысли, которые напоминают о его споре, но теперь-то прекрасно понимает, какую хуйню с Шастом учудил. Это не нормально, не смешно и нихуя не безобидно. Блядь. Взгляд вновь убегает к девушке и её подрагивающей спине. Она сейчас такая крохотная, уставшая и разбитая. И меньше всего Дима хочет, чтобы Олеся оставалась в таком состоянии. Она прекрасна, и должна об этом знать и помнить. В районе груди разливается тепло, и в этот раз совсем не пугает Журавлева. Если это симпатия — он готов её признать и сделать всё, чтобы Олеська не плакала. Глупая мысль резко возникает в голове, глупая улыбка уже пронзает лицо. Негромко Дима всё же роняет: — Хотел провести сравнение тебя со звездами, но понял, что это ошибка. Ведь они только ночью красивы, а ты — всегда. Ко всем его ожиданиям, Олеся спустя мгновенье, но всё же внезапно смеется и понемногу перестает прикрывать ладонями лицо, видимо, чтобы позволить последним слезам скатится по щекам и после их незаметно утереть. — Ты всё же невыносим, Журавлев, — посмеиваясь, сквозь всхлипы издает девушка, наконец-то поворачивая голову к нему. Обхватив свои колени руками и положив на них свою голову, она глядит на него немного косо, но все равно своими невероятно глубокими, покрасневшими от слез глазами. — Главное, что ты улыбнулась, — искренне изрекает Дима, не в силах оторвать взгляд от чарующих очей. — Спасибо, — негромко вдруг роняет она, а после, немного подумав, добавляет: — За всё… Того лишь хватает на кивок. И тишина: уютная и слишком громкая из-за мыслей. Олеся внимательно рассматривает парня. Побитый, словно боец ММА после боя с Кличко. Губа разбитая и подле неё есть засохшая кровь струйкой к подбородку, правый глаз — слегка подпухший и красный — наверняка завтра будет синяк — и костяшки, также сбитые в кровь. Господи, он подрался из-за неё. За её честь. Вау. — Сильно болит? — внезапно спрашивает девушка, прерывая уютную тишину между ними. Дима дергается, недоуменно сводя брови, а после ойкает от резкой боли. — Да пустяки!.. — отмахивается парень, но замирает, когда внезапно олеськина ладонь взлетает вверх и аккуратно дотрагивается губы. Медленно и едва касаясь Иванченко перебирает пальцами к ране и зависает на ней, слегка шевеля, словно очерчивая. Дима задерживает дыхание, боясь сделать что-то не то. Сердце готово выпрыгнуть из груди от напряжения и некой надежды. — Это не пустяки, — серьезно изрекает девушка, а после, поддаваясь порыву, кладет ладонь на менее пострадавшую щеку и невесомо начинает поглаживать. Диме кажется, что он вообще забывает, как дышать. Он прекрасно видит, как Олеся слегка сощуривает глаза и что-то пытается высмотреть на его лице. — Тебе нужно в медпункт, — внезапно роняет она, а после встает на ноги, словно этого странного мгновения не было. Парню явно нужно на пару минут задержаться и отдышаться, но его ноги не слушаются, и просто идут за Иванченко в сторону лечебницы.***
Димка уже не помнит, в какой момент превышает все лимиты ахуевания на этот год. По крайней мере, сидя сейчас на кухне у Иванченко и наблюдая за тем, как она готовит для него чай, точно можно считать наиболее шокирующим. Конечно, после того момента в старом туалете. Очередная их традиционная прогулка со школы домой, закончилась неловким и внезапным приглашением Олеськи на чай. Смущаясь и переминаясь на месте, девушка попрощалась, а после громко втянула воздух и быстро выпалила скомканное предложение «попить чай». Будь они на полпути к встречанию, Журавлев принял бы это за намек на новую фазу отношений. Но они даже не друзья, так ведь? В любом случае, парень глупо улыбнулся и не до конца осознавая то, что происходит, согласился. И вот он здесь. На уютной, небольшой кухоньке со стильным дизайном в белых и салатовых матовых цветах, изучает спину одноклассницы. Внутри приятно тянет, и Дима прекрасно понимает, что это значит — симпатия. Пиздецки большая симпатия, которую в простонародье могут нарекать «любовью». В какой-то момент он решил как-то не прятаться от своих чувств и принимать с достоинством. Ведь тогда будет проще искать решение проблемы. Хотя нельзя сказать, что он и готов принять эти чувства до того момента, чтобы признаться какой он еблан. Влюбленный еблан. — Вот держи, — улыбается Олеся, ставя перед ним забавную объемную кружку с новогодним оленем. — Я вот вчера ещё печенье мятное испекла, — и ставит небольшую плетенную, укрытую пергаментом тарелку с пряниками зеленоватого оттенка. — Не бойся, не отравлены, — улыбка становится лишь шире, как она замечает подозрительный взгляд Димки на её изделие. — А приворот? — На тебя? — фыркает девушка и кратко хохочет. Аккуратно она присаживается на стул напротив. — Не смеши мои звезды, Журавлев. Дима хоть с улыбкой кивает на это, чувствует, как в душе неприятно скребутся кошки. Неужели она даже в безобидной шутке не допускает возможной симпатии к нему? Да, блядь. И это он сейчас не из-за спора. — Кстати, о звездах, — словно между делом начинает парень, ухватываясь за возможность перевести тему, — как именно ты по ним гадаешь или… — Это не гадание. Это астрология, — мягко прерывает его Иванченко, а после тянется за своим планшетом, лежащем на подоконнике. — По твоей дате рождения я могу узнать твою личность, главные кармические уроки, предназначение и даже твою вторую половинку, — димины глаза внимательно наблюдают за пальцами её изящными пальцами, которые слишком быстро набирают на лэптопе. — Даже вторую половинку? — Ух ты, Журавлев, а я и не думала, что ты настолько романтик, — широко усмехается Олеська. — Да, даже вторую половинку. — Вообще, я скепти-и-ик… — … у которого горят интересом глаза. Я поняла, — едва ли сдерживая хохот, прерывает его она. Дима недобро стреляет глазами в неё. — Давай, вот планшет, вводи свои данные, — подсунув ему технику, девушка хватается за чашку, аккуратно дует и делает глоток, наблюдая за тем, как «скептик Журавлев» немного подумав, быстро набирает циферки. За пару секунду перед Иванченко постает натальная карта главной «грозы школы», и первым, что она делает — это умилительно охает: — Да ты у нас мишу-у-утка!.. — на полном серьезе заявляет она, чем вгоняет парня в ступор. — Это астрологический термин? — Конечно, — парирует Олеся, и на мгновение ловит взглядом глаза парня. Его слишком недоуменный вид вызывает улыбку и тепло внутри. — Ладно. Это я просто так перевожу, чтобы не валить тебя всеми «асцендентами», «дисцендентамы», «кету» и «раху», поэтому пей чай, ешь печенье и слушай. В ответ Дима лишь поднимает руки в извиняющемся жесте, а после следует указаниям одноклассницы. Хотя, хоть и пьет чай, но всё же косит улыбчивым взглядом на неё, изучая. Словно она может исчезнуть. После того, как спор раскроется… Нет, этого не будет. — У тебя в пятнадцать-шестнадцать лет должен был быть какой-то кармический урок, — с нотками удивления негромко отзывается Олеся, рассматривая странные линии в кружку. По крайней мере, так видно Диме через стол и вверх ногами. — Что-то связано с потерями, — более серьезно продолжает она. — Может с кем-то перестал дружить, какое-то хобби закинул, большую сумму потерял… Было что-то такое? Журавлев молчит. Точнее не так. Олеся с некой опаской подмечает то, каким безэмоциональным становится парень. Взгляд стекленеет и становится более холодным, нежели обычно. — У меня отец умер… И это звучит словно выстрел в пустой комнате. Девушка застывает, понемногу осознавая, в какую боль души Димы залезает со своим интересом. Она не умеет успокаивать людей. Даже примерно не понимает, как это делать, кроме как обнять и просто рядом посидеть и вместе помолчать. — Боже… Я очень сочувствую… Прости, я не хотела… я не знала… — Никто не знал… — как-то рвано прерывает её парень. — Точнее… Не волнуйся, всё нормально, — Димка наконец-то отмирает и заглядывает своими светлимыми глазами в олеськины. Слабая улыбка скользит его лицо, но тут же гаснет. И от этого щемит в груди Олеси. — У него долгое время был рак, и они с мамой от меня это скрывали… Иванченко тяжко и не по себе, что она невольно залезла в его душу и расковыряла недавние раны. Дима не делится чувствами и эмоциями, но от этого не легче. Он выглядит разбито, а Олеся не привыкла видеть его таким. Где её веселый, иногда наглый Журавль со своими тупыми подкатами, которые в глубине души, быть честным, ей нравятся? Почему-то за эти шесть недель, которые он постоянно притусовывается к ней, девушка начинает воспринимать парня, как часть своей жизни. Такую приятную и комфортную. С нотками симпатии и тепла. Руки бессознательно подрагивают в желании обнять. — Судя по всему, я вообще узнать не должен быть. Отец умер и мне сказали бы: «тромб». Почему-то родители думали, что так меня уберегают… Не повезло, — кривая усмешка, скрывающая не одну волну боли, — когда отцу стало плохо, дома был я. Приехала скорая, начала расспрашивать и он, глядя виноватым взглядом на меня, сказал, что у него рак поджелудочной и, что он принимает таблетки… К вечеру его не стало… — Если тебе тяжело или ты не хочешь делиться, то не обязательно… — Я тебе доверяю… И мне давно было пора выговориться, — девушка не сдерживается и, находя руку Димы, некрепко сжимает, приподнимая уголки губ в ободряющей, мягкой улыбке. — Я до сих пор на него зол. Мне плохо… До сих пор… Но за этим образом оптимистичного долбоеба мне легче скрывать свои настоящие чувства. Если тебя боятся или с тебя ржут — всем плевать, что там за этим… — Ты после этого… забил на учебу и… ну стал вот… — она едва заметно качает головой на его вид, почему-то боясь произносить «хулиган» или «спортивки». — Да, после этого, — кивает Димка, впервые глядя на свой спортивный костюм так, словно это его броня, а не привычная одежда. — Так реально проще… На глазах Олеси слёзы, несмотря на всю сухость и отстраненность Журавля при рассказе. Она понимает — ему трудно и это всё равно защитная реакция. Его ладонь в руке слишком холодная, и девушке хочется провести графоманское сравнение: «как и его сердце», но лишь встряхивает головой и поддается вперед. — Боже, Дим… Объятия неожиданны, как и то, что она впервые произносит его «имя». Журавлев лишь на автомате обхватывает её своими руками и поглаживает по спине, прикрывая глаза. Это спокойно. И парень рад, что в этот момент некого осознания рядом именно Олеся. Слегка покачиваясь со стороны в сторону, они молчат, утешая друг друга. — Так, ладно, — понимая, что объятия затянулись (хотя, быть честным, она бы с удовольствием просидела бы так до конца вечера), говорит Олеся и возвращается в начальное положение. — Пей чай, а посмотрю о твоей любви. Дима, который ещё не успел отойти от шока и вырвавшейся наружу боли, кивает. Пару раз моргнув, в попытках прийти в себя, он бессознательно тянется за печеньем, следуя указаниям. Чай успел остыть за это время, но грех жаловаться, ему хоть немного становится легче на душе от проговоренной боли. Хотя до сих пор всё как в тумане. — Так, вот нашла! О второй половинке, — от внезапности Журавлев давится куском печенья, закашливается и кривится, когда чай идет носом. Олеся охает и быстро стучит по спине, параллельно подавая сухие салфетки. — Аккуратней! — в крике слышатся нотки испуга и переживаний. За пару секунд парню легчает и он пытается это показать рванными кивками. Но девушке этого мало и она спешно берет его лицо в свои ладони и рассматривает вблизи глаза, покрытые слезами от напряжения. Дима застывает, боясь шевельнуться. Глядит на пляшущие огоньки испуга в голубых глазах напротив, ощущает, как трясутся руки, держащие его щеки, и чувствует, как в глубине души разгорается эйфория близости и её чувств — её переживаний. — Мне уже лучше… — Напугал, дуралей… Тихо, с некой панической ноткой изрекает она и плюхается обратно на стул, включая потухший планшет. Димка прочищает горло и решает отложить печенье. Пусть оно и чертовски вкусное. — Так вот, твоя идеальная девушка, — её пальчик смахивает что-то вниз на планшете. — Ты такой человек, который, увы, судит по внешности. Поэтому могу ли я утверждать, что все свои отношения ты начинал с того, что у тебя вставал? Журавлев давится воздух и уставляется во все очи на одноклассницу. Та — словно сама невинность. — Настолько она точная? — Да. — Тогда мой ответ: да, — пытаясь скрыть смущение и показаться как можно похуистичным, кивает Журавлев. А после делает глоток, тут же пряча лицо в кружке. Где-то пробивается смех. — Значит да, хорошо, — каким-то слишком странным голосом изрекает Олеся, и парню этот тон похож на тот, как звучит мама, когда обижается на отца. — Так вот, сначала ты обращаешь внимание на внешность и лишь потом, ты глядишь на внутреннюю начинку. Но, скорей всего, когда ты понимаешь, что девушка тупая, как пробка, или не имеет этой внутренней загадки, можешь бросить. Дима медленно сощуривает глаза, осознавая, что зерно правды здесь есть. — Ещё тебя привлекают отношения, где есть динамика. — В плане? — В плане, ты как маленькая девочка, которая уссыкается по фанфикам «от ненависти до любви», — усмехается девушка, и не давая возмутиться Журавлеву, быстро продолжает: — ты любишь волевых, сильных и игнорирующих твои чувства. Димка молчит. Внутри все положительно отзывается на слова Олеси. Потому что это её, блядь, описание. Конечно, не полное, но сам факт. Почему-то в этот момент Журавлеву нечего сказать и никакие шутки не лезут в голову. — Второй кармический урок у тебя легкий, — словно между прочит добавляет она, не поднимая головы. — Человечности. — В смысле? — В смысле, тебе не нужно ничего плохого делать людям: сильно не врать, не обманывать, не приносить вред, не убивать… Ну не знаю, что там ещё можно? Не спорить на человека, — со смешком добавляет она последнюю фразу, наконец-то взглянув на его. — Иначе всё — жизнь по пизде пойдет. Журавлеву, словно воды со льдом на голову выливают. Он глупо моргает, в момент застывая. Вот же блядь.***
Новогодний Бал в этом году решают праздновать с огромным помпезом — их школа выиграла в престижном тендере на спонсирование, и теперь администрация хочет показать, что их ученики счастливые и имеют всё, что нужно. Димке неудобно. Идеально выглаженный смокинг-тройка словно жмет, и парню хочется выпрыгнуть из него, словно Том из своей шкуры. И кто его надоумил одеть его? Точно, любовь, Олеся и Марья Петровна, сказавшая, что не видать ему золотой медали, если он придет в трениках. Хотя дискомфорт из-за одежды второстепенное — самое ужасное это ебучее чувство вины и угрызения совести, которые уже вторую неделю бушуют внутри. После того олеськиного разбора натальной карты. Если бы Журавль не знал, что Олеся не знает о его споре, так подумал бы, что она издевается, и сказала всё специально. Но в любом случае, Дима понимает, что сотворил хуйню. В принципе, то, что он влип по сами уши в любовь к Иванченко уже можно считать некой расплатой за его гнусный поступок. Но ещё большим разочарованием и страданием будет той момент, когда Олеся зарядит ему пощечину. А он этого не хочет. Ведь если Олесе он не симпатизирует (громкого: «не любит» он пытается избегать), так хотя бы их странные дружественные чувства не хочет терять. — Да чего ты бледный такой? — с улыбкой подходит Шаст, ободряющее ударяя по плечу. — Подумаешь, проиграл спор. Всего одно жела… — Бля, Антох, отвали. И Димку накрывает вновь волна паники и угрызений совести. Только-только успокоился, как опять. Вечно оптимистичный и в неком роде похуистичный Журавлев не привык жить, как на иголках, в ожидании взрыва. Это трудно. Глаза быстро находят Олесю на втором конце зала. В приталенном черном платье, со сверкающей улыбкой и горящими глазами она выглядит изумительно. Дима бессознательно расплывается в глупой, влюбленной улыбке, осознавая, что готов так стоять и созерцать смех девушки на расстоянии к самой смерти, лишь бы не портить момент и отношения между ними. Он следит взглядом за тем, как взлетает её рука, заправляет выбившийся локон за ушко, а после аккуратно сжимает плечо Ирки во время смеха. Олеся, блядь, само совершенство. — Нет, я так больше не могу, — решительно заявляет себе под нос Дима и тычет в руки Антону свой бокал с ситром, смешанным с водкой. — Раздумывай над желанием. Шастун приподнимает вопросительно бровь, а после удивленно глядит на то, как друг пересекает импровизированный танцпол и останавливается перед Иванченко. Ира, его девушка, бросает быстрый взгляд на него в немой вопросе. — Слушай, Олесь, — пытаясь взять себя в руки, обращает на себя внимание Дима. — Да? — Мы можем поговорить? — Конечно, — улыбается девушка, слегка покачивая головой, — говори. — Нет, — Журавлев прочищает горло и косится в сторону Ирки, — наедине. Девушка слегка склоняет голову на бок, щурится, а после неуверенно кивает, не понимая, чего именно ожидать от разговора. На мгновение она кидает странный взгляд на Кузнецову. У той понимающе вздергиваются брови, и она спешит сделать глоток своего ситра. Димка лишь открывает рот, чтобы что-то спросить, как Олеся широко улыбается: — Прогуляемся в наш сквер?***
Они оказываются на заднем дворе школы, на небольшой аллейке, смахивающей на парк, за пару минут. Дима мнется на месте, не зная, как подступиться и начать этот разговор о своем большом проебе. Девушка недоуменно глядит на него, лишь больше наматывая на плечи большой расписной платок. — Ну? Так и будем мерзнуть или будешь говорить, о чем ты там хотел? — нетерпеливо спрашивает она сквозь небольшую улыбку. — Если нет, так возвращаемся… Журавлев глубоко вздыхает и понимает, что деваться некуда. Оттягивать больше будет глупо. Вдруг ещё кто-то разузнает — она не захочет потом и выслушать. А терять девушку не сильно хочется. Точнее вообще не хочется. Дима любит Олесю. И это уже аксиома. — Слушай, Олесь, — у парня уже посреди горла встает вязкий комок вины и желания провалиться сквозь землю, лишь бы не рассказывать о столь гнусном поступке, — ты смотрела ромкомы? — Иванченко хмурится, скрещивая руки на груди, но всё же медленно позитивно кивает. — А любишь? — всё ещё ничего не понимая, она вновь кивает. — А хотела бы оказаться на месте главной героини? — Так, Журавлев. Меня уже это бесит, — не выдерживая столь прекрасный бред, прерывает его девушка. — К чему это всё? Дима молчит, повесив голову, как нашкодивший ребенок. Мнет шапку в руке, искренне злясь на себя из-за своей глупости. Вот почему в большинстве случаев он сначала делает, а потом думает о последствиях? Разве так сложно прикинуть несколько вариантов того, как может проиграться ситуация? Нет. Просто он искренний долбодуй. И вот сейчас имеет. Стоит влюбленный и пристыженный перед Олесей, которой должен разбить сердце своим признанием. Ну, вот спрашивается: зачем был этот спор? — Пообещай, что выслушаешь до конца. — Дим!.. Требовательный тон Олеси уже зажигает красную лампочку под названием: «SOS», но отступать некуда. — Короче… — Дима запинается и громко прочищает горло. Но это не помогает, ведь комок вины не хочет исчезать, лишь горло больше раздражается и становится сухим. — Короче, мы с Шастом поспорили, что я смогу тебя влюбить в себя с помощью этих уебанских подкатов к новогоднему балу. — Поспорили? — в голосе Иванченко уже сквозит разочарование и грусть. Она слегка склоняет голову на бок и рассматривает парня в свете уличного фонаря, словно впервые. — Да… но, Олесь, поверь, — тут же рвано начинает Дима, делая шаг вперед. — Это не было на спор… Точнее, раньше было, но до определенного моме… То есть до того как я… — он лихорадочно пытается составить предложение в своей голове, из-за которого бы Олеська не захочет его ударить, разреветься или уйти, — то есть это было до того, как я в тебя влюбился… — на одном дыхании изрекает парень, в неком роде принимая свою участь до конца. — Ну вот, сказал. Теперь можешь давать пощечину. И он зажмуривается. Крепко-крепко. Готовясь ощутишь всю злость Олеськи. Это, в принципе, и будет по делу, по заслугам. Но проходит пять секунд, десять, тридцать и ничего. Медленно Журавлев распахивает один глаз и смотрит на девушку. Та, как стояла с непроницаемым видом, так и стоит. — Я знала, — негромкий голосок срывается в тишину между ними. Дима, словно в трансе глупо покачивает головой в положительном жесте, а потом резко осознает, устремляя изумленный взгляд на неё, и глупо роняет: — Что? — Я знала об этом споре. И это ощущается куда больнее, нежели удар под дых. Девушка всё же разочарованная, тоскливая, а в глубине её глаз плескается невесомая боль, которую она подолгу прятала. С момента, как она узнала правду. Дима недоуменно сводит брови к переносице и ощущает себя куда хуже, нежели мог изначально. Логический вопрос звучит в следующую секунду: — Но… Откуда? — Тебя не смущает, что мы с Иркой — лучшие подруги? — оказывается истина куда проще, нежели парень себе надумывает. Мысленно он шлепает себя по лбу, а Шасту заряжает неплохой такой хук справа, ибо нехуй своей девушке трепаться об их пацанячих делах. — Она рассказала после очередного моего нытья о том, как же ты заебал. — Это когда? — Примерно вторая неделя твоего эксперимента. — То есть, когда я спас твои карты и провожал домой, ты… — Я уже знала. Да. Журавлев искренне обескуражен и не знает, что говорить. Он не думает о том, считается ли спор в этом случае испорченным или аннулированным. Его заботит лишь отношение Иванченко к нему. Боится, что испортится или уже. Не слишком хочется быть в глазах любимого человека последним говном или ещё хуже — ощущать невыносимую боль от невозможности быть рядом через свои глупые амбиции. Олеся оглядывает стоящего в полутора метрах парня, и этот взгляд нечитаемый. Внутри неё целая буря эмоций и покой среди мыслей. Она уже не раз раздумывала об этом разговоре, который рано или поздно должен был случиться. И каждый раз всё зависело от Димки. Девушка давно определилась с тем, что чувствует и что хочет получить, не взирая на эту совсем не взрослую сделку с Шастуном. — А почему тогда не сказала? — Журавль всё ещё изумлен резким поворотом событий последних полутора месяцев. — Было интересно, что ещё вылетит из твоего рта и что ты «эдакое» выкинешь, — сквозь мягкую улыбку проговаривает Олеся. Аккуратными движениями рук она поправляет подол своего платья, которое виднеется из-под курточки, а после делает пару шагов вперед. — То есть, ты меня любишь? — она с украдкой из-под пушистых ресниц заглядывает в светлые омуты Димы. Он тушуется и понимает, что попадает в свою же ловушку. — Отрицать уже бессмысленно. — Ну да. На его лице грустная усмешка от понимания, что теперь всё бумерангом вернется ему во втором семестре: насмешки и издевки, если кто-то узнает о слабости главной «грози школы». Почему-то он склонен верить в то, что Олеся не расскажет — она не похожа на ту, которая может опуститься к такому — но он знает Ирку. Эта зараза заебет подругу расспросами и та сдастся. — Ну что мне с тобой делать, Журавлев? — делая ещё один шаг навстречу, тем самым сокращая расстояния до двух димкиных ладоней. Мягкую улыбку в виде приподнятых уголков губ Дима воспринимает, как издевку перед главным ответным ударом. — По крайней мере, попытайся простить, — искренне просит он шепотом. Глаза цепляются за милый вид Олеси в свете уличного фонаря: голубые омуты горят лукавостью, на пухлых губах, подведенных красной помадой, пару снежинок, а щечки укрыты любимым румянцем. Дима за этим разговором-исповедью и не замечает, как снег в медленном и дивном танце начинает опускаться вниз. Иванченко молчит. Истязает, оттягивая тот момент, когда озвучит свой вердикт. Рассматривает парня вблизи и ощущает, как в груди что-то приятно щемит. Надо же, угораздило влюбиться в первого придурка класса и школы, который додумался ещё и поспорить на неё. — Ты полный идиот, Дим… И улыбается: так просто и искренне. — Ты не злишься? — слишком по-детски спрашивает Журавлев, замечая эти бегающие огоньки в её глаза. Девушка лишь отрицательно едва заметно качает головой, на мгновение прикрывая глаза. Наконец-то начинает властвовать тишина школьного парка в этой чудной зимней сказке. Они стоят друг напротив друга, слишком близко и слишком интимно. Всего одно действие для создания чего-то большего… — Ну давай уже, — посмеиваясь, шепчет Олеся, при этом беря шапку Димы и надевая ему на голову. Тот хмурится, не понимая, о чём вообще просит девушка. — Свою тупую заготовку… Он издает краткое «а», а после облизывает губы, краснея моментально. Почему-то в этот момент всё ощущается более острее и волнительнее. А ещё не хочется быть последним долбоебом, хотя взирая на поведение последних двух месяцев, он им и есть. Дима приподнимает уголки губ в мягкой улыбке и негромко говорит: — Могу ли я одолжить у вас поцелуй? Обещаю, что верну его. — Господи, какой же ужас, — искренне изрекает она, аккуратно кладя руки на плечи. Слегка склоняет голову на бок и позволяет ему увидеть скачущие огоньки в глубине зениц. — Можно… Димке кажется, что всё это нереально и снится. Но, невзирая на всё, он не решает упускать столь долгожданный момент. В мгновенье положив ладони на её талию, он резко притягивает к себе, отчего Олеся от неожиданности ахает, но всё же улыбается. Журавлев всё же накрывает своими губами губы возлюбленной. Кажется, внутри всё сжимается от переизбытка счастья и неверия, что это всё же происходит. Тепло медленно накрывает волнами, сердце стучит в странном ритме: в одну секунду оно едва ли не выпрыгивает из груди, в следующую — едва слышен стук. Тело покрывается мурашками, дорогой сердцу аромат духов вновь кружит голову, и Димка мимолетом думает о том, что обязательно обшикает своё худи этим цветочным запахом. Ему хочется вобрать эту невероятную девушку в свою жизнь полностью. Олеся невольно издает негромкий стон, когда парень прикусывает нижнюю губу до крови, от чего на языке алеет металлический привкус. Сейчас её сердце делает радостный кульбит от понимания, что Дима и в самом деле её любит и это не просто игра. Медленно её рука ползет вверх по его затылку, зарываясь в мягкие волосы. Внезапно Журавлев мурчит, пытаясь особо не прерывать поцелуй. Это вызывает улыбку у девушки, которая понимает, что нашла его особое место. Сердце вновь пропускает удар и она прижимается ближе, едва ли не ударяясь своими зубами о его. С Димкой хочется быть рядом. И это полностью рушит его мировоззрение. Где-то со стороны слышны радостные восклики друзей, которые, наверняка, подсматривали за инициативы Ирки, и они отрываются, оставляя послевкусьем поцелуя счастливые улыбки. Глаза блестят у обоих, так же, как и стучат в ритм сердца. — Я так и знал! — громко кричит Антон с другого конца школьного парка. — Сильно не радуйся, тебе ещё в одних носках и галстуке сейчас перед директрисой щеголять. Ты проиграл. — А вот и нихуя. Олеська ведь всё знала, — улыбается Ирка, защищая своего парня. Всё же не слишком ей хочется, чтобы кроме неё видел Антона голым. — Но… — Кузнецова дело говорит, — прерывает спор Илья, который всё ещё придерживается нейтралитета. — Всё же Иванченко всё знала. — А ты специально наших девушек по фамилии называешь или это некая месть одинокого волка? — с усмешкой уточяет Дима. Макаров ничего не успевает ответить, как Олеся широко распахивает глаза и негромко переспрашивает: — Девушки? — Ну да, — пнет вверх грудь парень, — я ведь с серьезными намерениями. — Сказал тот, кто поспорил на не неё, — не удерживается от комментария Антон и тут же шипит, ощущая сильный толчок локтем в бок от рядом стоящей Ирки. — Понял — молчу. — Ты же согласишься? — всё же негромкий вопрос срывается в воздух. — Стать моей… девушкой? Журавлев всё ещё крепко прижимает девушку к себе и рассматривает то, что скрывается на дне её невероятных глаз. Олеся лишь растекается в счастливой улыбке, кратко кивает и тянется за очередным поцелуем, без единой мысли о совести игнорируя друзей. Те лишь понимающе улюлюкают, давят подъебывающие комментарии и хлопают в ладоши, одобрительно посмеиваясь. Где-то фоном срываются салюты, а толпа радостных школьников вываливается из спортзала, чтобы на них поглядеть. Поцелуй глубокий и явно несущий за собой нечто больше, нежели симпатию. По крайней мере, негромкое «я тоже тебя люблю» за секунду после заставляет Диму глупо, но счастливо улыбнутся. — Так, стоп, а когда ты говорила о кармическом уроке? — Да наебала я тебя, Журавлев! Хотела хоть как-то отомстить… Но твоё обосранное лицо нужно было видеть… — Вот же ж… — И я тебя!..