Казань, 80-ые.
В гардеробной стоял спертый, въевшийся в холодный, полуразваленный кафель запах пыли, гнилой земли и пота — к концу занятий он приумножался до такой степени, что школьники стремились как можно скорее выбраться из узкой комнатки, кое-как, впопыхах, натягивая куртки и шапки. Кажется, только одна-единственная старшеклассница у крайней лавочки не спешила домой. Стояла, медленно оборачивая темные волосы в пуховый платок молочного цвета. Тщательными, аккуратными движениями заправляла каждую прядь. И параллельно все смотрела перед собой сосредоточенным, непроницаемым взором. Будто составляла план действий или набиралась мужества перед важным шагом. — Искандер, — она, наконец, отмерла, воспрянула от своего неясного транса. Стремительно сделала несколько шагов вперед, маневрируя между рядами железных крючков. Тонкие пальцы перебирали в кармане накрахмаленного фартука какую-то миниатюрную вещицу. Ей оказалась старинная, ручной работы брошь. На позолоченное серебро были искусно насажены крупные камни граната и мелкие бриллианты. — Отдам за 35 рублей, перепродашь вдвое больше, — протянув коренастому, туповато смотрящему мальчугану украшение, старшеклассница выжидающе замерла. Тот попыхтел в нерешительности, и невнятное «Дорого» потонуло где-то в его пухлых, румяных щеках. — За 20 возьму. — Нет, 30. — 25. — Ладно, забирай. Так и сторговались. Маленькое изделие теперь теплилось в другом кармане, а его хозяйка, сгребая шелестящие купюры, на сей раз практически пулей выскочила из раздевалки. Уже возле самого выхода, попрощавшись со сторожем, она застегнула тулуп и вышла прочь, на морозный воздух.***
Этой зимой с Волги тянуло особенным, водяным холодом. Большая река никак не хотела засыпать: в некоторых местах лед еще был непрочным, поэтому врачам приходилось с неутешительной частотой спасать проваливающихся под воду пьяниц, бездомных и просто неосторожных городских. Стихия бушевала. Еще вполне подвижная и живая, она обдавала улицы своим могущественным дыханием, превращая воздух в острие ножа, режущее прямо по легким. Отчетливее всего тягость наступившего сезона ощущалась по ночам. — Кыз! Постой-ка, — чья-то ладонь до болезненного крепко сомкнулась в районе локтя, оттаскивая небольшое тельце в сторону ближайшего угла. От музыкальной школы до дома можно было дойти всего одной тропой — и та становилась небезопасной с наступлением темноты. — К Хади Такташ не суйся. Ты там продавать не будешь, поняла меня? Про Киноплёнку тоже забудь. У нас с ними контры, — над головой усмешкой зиял полумесяц. Точно такой же сейчас был спрятан под одеждой в форме кулона: теплился на девичьей груди, но, увы, не защищал. Лицо Кащея прямо напротив казалось еще более недобрым и страшным в полумраке. Скользящие тени уродовали мягкие, мелкие черты лица. Поджатые от злости, его губы сейчас казались растянутыми в безумной улыбке. — Ты мне не указывай. Я к вашим движениям отношения не имею, — набравшись сил, она попыталась отпихнуть от себя юношу. Тот лишь сильнее сцепил пальцы, вдавливая свою жертву в испачканную стену дворовой арки. Гулкое эхо голоса доносилось искаженными волнами: — Нарываешься. Хочешь ходить и оглядываться? Достал меня твой характер. Только из-за деда и не трогаем тебя, Эльмира. Я ведь все, что угодно сделать могу, — широкая ладонь скользнула к промерзшей коже на лице, накрыла властной хваткой, преграждая доступ к кислороду. Кащей надавил на ее голову, еще пару секунд проверяя, испугается ли девчонка. Она стойко вынесла эту пытку. Молчаливо и терпеливо ждала, когда враг наиграется: только с презрением выжигала зелеными, будто стеклянными, глазами. Когда начала задыхаться, болезненно заскулив, он отпустил. Отстранился и позволил прийти в себя, потом протянул пару купюр с самодовольным видом. Выглядел так, словно совершает самый благородный поступок в мире. Деньги остались нетронутыми. — Замуж за меня пойдешь, а, Элька? — пока Эльмира, суетливо перебирая ногами, пыталась убежать прочь по скользкой наледи, ее догнал мужской крик. Ответа, конечно, не последовало. Сплюнув в сторону, Кащей раскатисто рассмеялся — видимо, упивался своей выходкой. Закурив, он еще долго смотрел в пустоту, где теперь уже окончательно растворился нелепый, чересчур объемный из-за зимней одежды силуэт. А она бежала до самого дома, сбивчиво дыша. Оборачиваясь, зашла в подъезд, потом поднялась на нужный этаж. Повернула ключ в замке дрожащими пальцами. Но и тут не смогла отдышаться. В квартире чувствовала себя еще хуже, чем на улицах. Каждый раз, возвращаясь домой, Эля вспоминала, зачем на самом деле рискует. Там-то, за окнами, хотя бы царили свои порядки и нравственные устои. Здесь же, в тепле и уюте, парадоксальным образом не было ни того, ни другого.