Как всегда

      Что-то с треском и острой болью обрывается внутри. Что-то с такой силой бьется где-то у внутренних органов, что Андрею кажется, еще чуть-чуть — и ребра вывернутся наружу. А под ними, под белой клеткой с красными лоскутами мяса, обнажится нечто. Нечто, что сейчас пульсирует и болит от вида подбитого Марата.       На Казанке ветер хреначит с такой силой, что Андрея сносит, пока он быстрым шагом, почти переходящим на бег, пытается добраться до Марата. Он руками гребет воздух и отбрасывает в сторону падающие снежинки, словно это предаст ему скорости. Словно он сам себя пытается обмануть. Будто бы успеет добежать до друга, пока тот тяжелым грузом не повалится на лед.       Не успевает.       Вокруг рта Марата и на снегу рядом — бордовые сгустки крови. Нос — набекрень, под глазом фингал, брови слиплись от крови.       Андрею хочется забрать эту боль себе. Всю, полностью и без остатка. Он наклоняется над Маратом, и тот криво улыбается.       «Одного зуба нет», — отстранённо замечает Андрей, пока подкладывает под голову друга свой сложенный шарф.       Сейчас, три минуты продыха, и он отведет Марата куда-нибудь в тепло, чтобы он не замерз и не превратился в льдинку. Отогреет, найдет где-нибудь кипяток и укутает в свою куртку. А потом они что-нибудь придумают. Как придумывали тысячи раз до этого.       — Уедем в Челны, — подкидывает идею Марат, и закрывает глаза.       Ресницы у него тоже слиплись. Может, от снега, может, от крови, а может, от слез. Андрей не знает. Не хочет знать. Не вынесет, если это все-таки слезы. Его просто на это не хватит, и он прямо здесь и сейчас сойдет с ума.       Нечто внутри все не успокаивается. Оно бьется подбитой птицей, и Андрею хочется плакать. От боли за Марата, от обиды за себя, и от безысходности за них обоих. Где там это сраное светлое будущее, когда оно настанет? Сколько его обещают, а оно все не приходит.       «Когда же, блять, это закончится», — затравленно думает он. — «Когда, сука».       Отвечает Марату:       — В Челнах не лучше.       Марат пожимает плечами, закашливается с хрипами столетнего старика, и Андрей придерживает его за спину, пока друга выворачивает на землю кровью и желчью. Аккуратно опускает обратно на снег, роется в карманах пальто, пока не находит скомканный платочек. Ласково вытирает кровь с уголков губ Марата, пока тот недовольно шипит.       — Потерпи немного, — успокаивает он, себя или друга — Андрей не знает. — Дай хоть из носа кровь остановлю.       Марат покорно замирает, смотрит своими невозможно карими глазами на Андрея, пока тот сосредоточенно снегом и платочком убирает грязь.       — Тогда в Заинск, — продолжает он. — Или в Альметевск. Мамадыш, Бугульма, Мензелинск. Да много куда можно свалить. В деревню какую-нибудь. Домик, печка и дохрена животных.       Андрей усмехается. Глупость.       — А деньги откуда будут, а? На домик, печку и животных? — ему не нравится сумасшедший бред Марата.       Не нравится его мечтательная улыбка, сейчас застывшая на лице. Деревня и домик — это не план, это слишком расплывчато и непонятно. Пару дней пройдет до момента, пока эта вся деревня не будет знать, что в доме где-то на отшибе живут два парня. И пару минут до того, как они поймут, почему они живут вдвоем в богом забытом месте.       Нужен план. Расписанный и детальный. Но на план больше уже нет времени. И не будет.       Отец Марата все знает. Его краснеющее и злое лицо, когда он увидел их целующимися у Марата в комнате, Андрей вряд ли когда-нибудь забудет. Оно будет приходить ему в кошмарах до конца жизни. А конец жизни, по всей видимости, настанет очень скоро.       Выбитый зуб Марата и синяк под глазом — цветочки по сравнению с тем, что их будет ждать дальше. Мать будет реветь, реветь рядом за компанию будет и Юля. На лице дяди Ильдара застынет тяжелое непонимание. А на улице их будут ждать пацаны.       Нечто внутри Андрея находит путь наружу. Он укладывается на снег рядом с Маратом и аккуратно кладет свою голову ему на плечо.       Марат тяжело поворачивает голову. Усмехается, показывая дыру вместо зуба.       — И че ты, умирать собрался, чепушила?       Андрей мотает головой. Не собрался. Ему нужно еще пару минут, чтобы вернуться обратно в этот мир и продолжить в нем жить. Совсем немного времени. Он так устал, ему тоже хочется отдохнуть. На нем слишком много, он не выдержит так больше.       Снег холодит бок, и тая, просачивается под свитер. От Марата пахнет каким-то дешевым одеколоном и железом. И солью.       «Он плакал», — понимает Андрей.       И в ту же секунду сходит с ума.       Он целует Марата так резко и неожиданно, что тот сначала пытается отшатнуться. Рот наполняется кровью, и Андрея тошнит так сильно, что почти выворачивает. Он не останавливается. Он все целует, тонет в боли и кричит. Кричит от проклятой жизни, от несправедливой судьбы, от уебищной ситуации. Слезы размазываются по лицу, а он все не отпускает Марата, который покорно льнет к нему и не отстраняется вопреки боли.       Весь мир, все его существование, надежды, мечты и фантазии сжимаются до точки, где их губы соприкасаются. Так правильно, идеально и хорошо. Как всегда.       Как будто два неполноценных человека стали чем-то целым.       — Мин сине яратам*, — шепчет он Марату, и еще долго его не отпускает, несмотря на холод.       Они лежат на снегу, пока их тела мерно присыпают снежинки. Внутри расползается безразличие с примесью горечи, и они жмутся друг к другу все сильнее и сильнее. Андрей слышит, как гулко и быстро бьется сердце Марата, и постепенно успокаивается под монотонные звуки.       Вот бы остаться в этом моменте навсегда. В моменте, когда еще не произошли все ужасы, которые только предстоят. В моменте неопределенности и подвешенности. В моменте, где они еще есть друг у друга, и зло всего мира не кажется таким разрушительным.       В моменте, где они все еще живы.       Момент прерывается, когда настает оно.       Как удар молнии посреди абсолютно солнечного дня. Как неожиданная смерть в самом расцвете сил. Как самый худший кошмар.       — Марат! — и голос Вовы диким зверем бежит по льдистой поверхности реки.       Андрей застывает, застывает под ним и Марат.       — Нам пиздец.       — Я в курсе.       И они оба готовятся к ужасному.       Когда Вова подходит к ним ближе, Андрей встает на ноги и мягко пружинит на них. Лед под ботинками хрустит и идет мелкой сеточкой. Андрей делает два шага к Вове. Он не даст в обиду Марата. Не снова.       Он прижимает локти к груди, сжимает кулаки и втягивает шею. Он готов. Он без боя не сдастся.       У них с Маратом криво прописанный план про деревню и маленький домик. Хотя бы ради этого стоит сейчас получить. Хотя бы ради того, чтобы понять, что убили его за мечту и счастье. За любовь.       Вова останавливается совсем рядом, а Андрей, больше не помня себя, несется разъярённым быком прямо на него, считая про себя секунды до конца его жизни.       А потом его ловят. Неожиданно и совсем небольно. Почти по-отечески мягко. И также аккуратно опускают на снег.       Когда Андрей исподтишка смотрит на Вову, тот не выглядит как человек, собирающийся убить его. Он выглядит как всегда. Все также угрожающе, но это его обычное лицо. У него в руках нет ни пистолета, ни арматуры, ни деревяшки. Ни-че-го. Он бы, конечно, и голыми руками их разорвал, но даже они сейчас спрятаны в карманы.       Вова спокоен, как статуя. Вова расслаблен. Вова тянет ему руку. И на всей Казанке наступает оглушающая тишина, когда Вова говорит:       — Своих не бросаем. Даже таких, как вы.       И в словах его, сказанных как всегда, теплится надежда Андрея и Марата. Теплится надежда на жизнь. Теплится спокойствие. В них живет боль и непонимание, но вместе с ними и шанс на счастье.       Андрей моргает. Повторяет про себя: деревня, дом, дохрена животных.       И тянет руку навстречу.