Дядина мудрость

Леви не считал себя безгрешным – как сказал бы Кенни, хоть на это ума хватило. Была у Кенни такая особенность: сказать так, чтобы руки опустились. Сейчас при воспоминаниях о нём у Леви опускался разве что член, но проблемы в этом не наблюдалось: не такой уж он и извращенец был, чтобы, становясь кверху задом, думать о любимом дядюшке. И всё же фразочки Кенни прорывались неожиданно, часто и всегда уместно. – И за что меня так жизнь переебала? Очередная дядина мудрость. Положа руку на сердце, Леви мог произносить её каждую минуту своей жизни, и каждую минуту она была бы к месту. Тут попробуй пойми: то ли фраза такая универсальная, то ли жизнь хуёвая. И всё же именно сейчас Леви чувствовал себя переёбанным жизнью особенно сильно. Потому что чудил Эрвин, а придурком выглядел почему-то он сам. – Спускайся. Это уже Эрвину. В нынешней ситуации радовало хотя бы то, что говорить с Эрвином следовало коротко и по сути, а Леви отродясь длинные речи толкать не умел. Хотя фирменный загиб дядюшки Кенни, состоящий из сорока трёх матерных слов и примерно стольких же предлогов, был способен повторить даже спросонья. Но на Эрвина загиб не действовал, что, конечно, огорчило бы Кенни донельзя. – Спускайся. Эрвин шумно завозился в своём углу и запустил в Леви куском штукатурки. Промазал, но всё равно было обидно. Потолок только намедни отремонтировали, а этот оглоед опять за старое. Леви поглядел на загаженный штукатуркой пол и с чувством выдохнул. – Я считаю до трёх. Сгусток темноты в углу под потолком заинтересованно пошевелился и снова замер, будто расслышав шаги в коридоре. Качнулся в сторону плотных серых занавесок и снова вернулся на место. – Ты что творишь? – Леви перешёл на шипение. – Прячься! В ответ снова прилетела штукатурка, а потом дверь отворилась, и в комнату, как водится, без стука, ворвалась Ханджи. Среди множества неоспоримых её талантов Леви выделял три основных: трещать без умолку, лезть под руку и появляться не вовремя. Остальные были не лучше, но именно эти три цвели пышным цветом и превращали и без того непростую жизнь Леви в пиздец. Отмахаться от Ханджи можно было, только переключив её внимание на другую жертву, и совесть за это не мучила ни разу. А что ей мучить – понимала небось, что Леви был совсем не подарок. Плохой человек, почти хуевый. Правда, вся хуевость Леви меркла перед хуевостью ситуации. Выпроваживать Ханджи не имело смысла, загонять словившего приступ свободолюбия Эрвина за штору – тоже. А рассказывать Ханджи о том, что со времён битвы за Шиганшину в его комнате поселился считающийся покойным командующий, больше похожий на неведомую ебанину, в планы Леви не входило. Леви успел подумать, что поспешил сегодня с фразой про переебавшую его жизнь, когда Ханджи, не замечая посторонних туманностей под потолком, шмякнула на стол пачку рапортов. – И? Ханджи тоже понимала короткие предложения. Умела бы отвечать так же – цены бы ей не было, Леви бы возлюбил её как самого себя и даже чуть больше. – Полюбуйся! – Ханджи скрестила руки на груди, поворачиваясь к Эрвину спиной. Леви почувствовал, как от облегчения подогнулись колени: Ханджи была умница, самая настоящая умница! И на Эрвина не смотрела, и языком не трепала. Даже пришлось подавить желание расцеловать её в обе щеки – вот уж невиданное дело. – А пока ты смотришь, я расскажу! Леви показалось, Эрвин хохотнул. Точнее, издал звук, который при должном усилии фантазии можно было назвать смехом. Леви раньше поражался наличию у себя оной, но после того, как однажды увидел бегающего по его потолку Эрвина, удивляться зарёкся. Хотя иногда хотелось, чего уж там. Не совсем же Леви деревянный. Может быть, по пояс, но не дальше. Пока Ханджи сотрясала воздух, он пробежался взглядом по рапортам и сделал три вывода. Первый: с чистописанием у солдат беда. Такие каракули не оправдало бы даже отсутствие конечностей: Леви написал бы аккуратнее даже вставив перо в ноздрю. С трудом отмахнулся от желания тотчас же проверить и перешёл ко второму выводу. Второй был, пожалуй, более ожидаемым, но не менее досадным. Человек, допустивший Ханджи к работе с документами, – тут Леви скосил взгляд на тёмные завихрения в углу – был по меньшей мере безумен. Каждый рапорт был загажен и измят, некоторые будто надкусили с угла. Держать в руках такое было неприятно, но Леви превозмог себя. Привычка – страшная сила. Или, как говорил Кенни, если долго ебаться в жопу, глядишь, понравится. Тут он был прав, хотя, наверное, имел в виду всё же другое. Самый же главный, третий, вывод снизошёл на Леви во время прочтения первого же рапорта. Ничего удивительного в нём не было, Леви будто подсознательно ожидал подобного, но всё равно возникло стойкое ощущение, что его наебали. И Леви даже знал, кто. – В каждой комнате, Леви! – разорялась между тем Ханджи. – Мы провели расследование, но результатов ноль! – Звучит как любой отчёт военпола, – Леви язвил автоматически, полностью сконцентрировавшись на решении проблемы. – Ты сам видишь! – Засаленные рапорты снова оказались в руках Ханджи. – Ложка! Пуговицы! Пряжки ремней УПМ! Серьга! Зубная коронка! Леви поморщился: знать, что в его комнате лежит железный зуб, который мусолила невесть чья пасть, ему хотелось в последнюю очередь. – И чего ты хочешь от меня? – Помощи! – Ханджи всплеснула руками, и рапорты разлетелись по комнате. – Помоги нам найти вора, Леви, иначе мне придётся обращаться в вышестоящие инстанции, а там… – А там Закклай, Док и падение репутации, я понял, – Леви скосил глаза на тёмное облако и без удивления заметил, как цепкая лапа утащила в клубящиеся нечто один из высоко подлетевших рапортов. – Я займусь. Ты довольна? Выпроваживать обрадованную Ханджи нужно было аккуратно, чтобы та – одноглазая и близорукая, но не к месту зоркая – не пригляделась к потолку у окна. Потому что Леви даже представить не мог, каким таким волшебным образом объяснит ей это. Пришлось, неумело изображая ответную радость, обнять Ханджи за талию и, почти пританцовывая, отвальсировать её в коридор. Действие малоприятное, почти тошнотворное, пусть и результативное. Кенни говаривал, что не бывает страшных баб, бывают пидарасы. Но Ханджи, по мнению Леви, была просто пиздец страшной. Ну, или он был пиздец пидарас. Это при условии, что Кенни был всё-таки прав. – Ничего не хочешь мне сказать? Темнота в углу замерла унылой тучкой. Нынешний Эрвин был не любитель вести беседы, но, как оказалось, любитель тырить чужое имущество. Для каких таких целей оно ему понадобилось, Леви не знал, но разгребать последствия предстояло немедленно и как можно незаметнее – ещё не хватало восторга Ханджи, почуявшей новое поле для исследований. – В штабе происходят загадочные пропажи, – начал он издалека. – Ты что-нибудь об этом знаешь? Леви прошёл к креслу и сел, скрестив руки на груди. Кенни называл эту позу «важный, как хуй влажный», и подобные воспоминания по большей части заставляли Леви пересесть в менее удобную позу, но сейчас имело смысл ненадолго стать влажным хуем и таки стребовать ответа от Эрвина. – Вылезай. Как правило, приказной тон заставлял Эрвина неохотно подчиниться, но сейчас он упрямо прятался в своём тёмном коконе и только неуверенно шевелился. – Так. – Леви недовольно сдвинул брови. – Не хочешь по-хорошему, значит. Тогда сделаем вот как. Ты немедленно отдашь мне всё, что украл, потом мы немного поговорим о правилах поведения, и ты никогда больше не станешь брать чужое. Я жду. Под потолком повздыхали, помедлили несколко секунд, а потом на пол упал скомканный лист бумаги. Должно быть, один из принесённых Ханджи рапортов. Кенни в таких ситуациях говорил, что лучше мелкая хуйнюшка, чем большое нихуя. После этого он, водилось, скашивал глаза на Леви, тянул задумчивое: «Хотя…» и ржал так, что терял шляпу. Наверное, это и правда было весело, но сейчас повода смеяться Леви не находил. – Ещё. Не заставляй меня повышать голос. Эрвин снова заохал и выдал невнятное: – Злой. – Ещё нет, но на грани, – довольно кивнул Леви. Если Эрвин заговорил, считай, полдела сделано. Осталось надавить совсем чуть-чуть: – Отдашь всё – получишь печенье. Облако заволновалось, отозвалось возбуждённым свистом. – Обещал! – сказал Эрвин. – Да обещал, обещал. Сначала вниз устремилась штукатурка – видимо, свой тайничок Эрвин обустроил где-то внутри потолка, – а следом за ней стали падать пропавшие вещи. Сплошь блестящие. В большинстве своём безделушки, но цепкий взгляд Леви выхватил среди них несколько действительно дорогих вещей: медаль, брошь, серьгу с ярким камнем… Каждое сокровище Эрвин провожал болезненным стоном, наверное, чтобы Леви прочувствовал – от сердца отрывает! Но Леви был стойким. Кенни бы добавил – как вонь в отхожем месте. Когда же всё награбленное добро оказалось на полу, Эрвин заскулил и забился поглубже в угол. Обиделся. Леви мог бы сказать, что на обиженных, если верить дядиной мудрости, хуй кладут, но не стал – и так небось переживает, добивать-то зачем? Не настолько же Леви мудак. Правда, убедиться в честности Эрвина всё же стоило: – Это всё? Вместо ответа облако почернело и разрослось вширь. – Что ещё? Отдавай. – Нет. Внезапно клубящаяся темнота пришла в движение, оформилась в чёткий силуэт – и на потолочной балке показался сам Эрвин. Всё ещё узнаваемый, хоть и жутковатый на первый взгляд. И на многие последующие тоже. Сгорбленный, со странно вывернутыми суставами руки и ног, с очень длинными пальцами и настоящим хвостом. Длинным таким, с кисточкой. Кенни называл подобное метким словом «страхоёбина», и Леви, сколько ни пытался, ничего лучше придумать не смог. Сейчас же эта страхоёбина сидела сжавшись на балке к Леви спиной и обиженно сопела. – Эрвин. Что у тебя осталось? – Не дам! – Эрвин обиженно зыркнул через плечо, замахал хвостом и повторил. – Не дам. Это было что-то новое. До сегодня Эрвин напоминал Леви пса: не бродячую шавку, а воспитанного, домашнего. Который всё понимает и слушается, пусть и скачет при этом по стенам и потолку. Но такое поведение… – Эрвин, я сержусь. – Не дам! – громче ответил Эрвин. – Злой! Хуёвый! Хуёвый! От такого заявления Леви даже привстал в кресле: – Это что ещё за слова? Положа руку на сердце, Эрвина винить было не за что: и титану понятно, откуда набрался. Да и не соврал, опять же. Ну, хуёвый. Да. Что ж теперь. Зато стало ясно другое: нахрапом Эрвина уже не взять, придётся изъебываться. – Обмен. На печенье. – Леви демонстративно посмотрел на запертый ящик стола, где хранил сладости. – Ты – мне, я – тебе. Идёт? – Нет. Тут уже стало не до шуток, да и любопытно, опять же. Кенни бы сказал, что в чужую жопу без спросу не лезут, но с этим Леви бы поспорил. Во всех смыслах. Тем более, что неожиданный секрет Эрвина мог оказаться куда более важным, чем предполагалось. Вряд ли тот так прикипел к столовой ложке или – Леви надеялся – к зубной коронке. – Да что у тебя там? – не выдержал он. – Покажи! Эрвин недоверчиво зыркнул из-под бровей и поёрзал на балке. Сомневался. – Смотреть. Не отдавать! Пришлось согласиться. Эрвин спрыгнул на пол, ловко приземлившись на все три конечности, и тут же потянулся хвостом к блестящей кучке изъятого добра. – Даже не думай, – одёрнул его Леви. Эрвин пристыжённо опустил взгляд и поднял хвост вертикально. Подходить не спешил, мялся у стены. Как хуя во рту не державший, сказал бы Кенни. – Покажи, – Леви отмахнулся от воспоминаний. – Пожалуйста. И Эрвин сдался. На протянутой ему ладони поблёскивал металлическим ободком галстук-боло с зелёным камнем. Тот самый, что при жизни носил Эрвин, а после трепетно хранил сам Леви. «Как вдовушка нестиранные трусы мужа», – ехидно крякнул в его голове Кенни. И заткнулся. – Моё, – уверенно сказал Эрвин. Леви молчал, оторопело глядя на него. Мыслей в голове было что шляп в гардеробе дядюшки, но все они были какие-то плоские и неуместные. – Я… – Леви прочистил горло. – Я к очкастой, отнесу твои богатства. – Эрвин заскулил было, но тут же был остановлен взмахом руки. – Не начинай, мне и так сейчас мозг выебут. Откуда взял, где нашёл, кто вор… А это, – он кивнул на галстук-боло, – тебе. Твоё. Уже выходя из комнаты с ворохом блестящего барахла, завёрнутого в наволочку, Леви подумал, что, возможно, прежний Эрвин ещё вернётся. Что это знак. Что всё станет как раньше. – Хуёвый, – донеслось ему в спину.