Любимый спит уже давно,
А я, ногами бóсыми ступая,
К постели белоснежной пробираюсь,
Чтоб пожелать счастливых снов.
Уста твои мягки, теплы
Я так хочу коснуться их,
Но не могу — вдруг потревожу?
О, горе мне! Я безнадёжна!
Хочу я стать твоей мечтою,
Но соблазнить тебя боюсь.
Нет! Осмелюсь — поцелую!
Но как же хочется ещё…
Шекспир смотрит на них скучающим взором. Ни первая с родинкой под губой, ни вторая с довольно широкими плечами, ни третья, у которой явно большие проблемы с дикцией, ни все последующие — ни одна из них его не впечатляет, пока его гетерохромным глазам не попадается она. У молодого драматурга всё внутри будто с ног на голову переворачивается, когда она робко берёт его рукопись, бегло вчитывается и, делая глубокий вдох, отчего-то краснеет. Уильям с замиранием сердца смотрит за каждым её робким движением. Вот оно! Это то, что ему нужно! Соблазнительная робость, которая его пленила в тот раз, и этот нежный голос, в который хочется вслушиваться. Уильям Шекспир нашёл свою звезду и даму, что ему по сердцу! Он отсылает остальных прочь, желая поговорить с девушкой лично. Она такая миниатюрная, аккуратная, такая нежная, что рядом с ней дышать страшно. С ней рядом Уилл робеет, как мальчишка и не может подобрать слов. — Как мне величать вас, прекрасная дева? — Наконец осмеливается драматург, не в силах отвести взгляд. Она точно ведьма! Хотя это слово для неё грубовато — чародейка. Наложила на него заклятие, а он и рад, как сельский дурачок. Она смотрит на него. Один только взгляд, а он уже готов хвататься за сердце, комкая рубашку нежно-оливного цвета. О, что творит эта прелестница! И если только бы она знала, насколько Уиллу было непросто в тот вечер не преследовать её, чтобы узнать кто она такая… Впрочем, ей это не нужно знать — отпугнёт. Девушка робко заправляет прядь рыжих волос за ухо и протягивает ему руку. — Джульетта Виконте. Для меня большая честь быть выбранной вами на роль тайной страсти. Я слышала о вас и ваших постановках в театре, вы большой талант. Талант, дарованный высшими силами, определённо. Но сколько же усилий стоит, наверное, писать шедевры. Увы, но могу лишь предполагать. — Его рука чуть-чуть дрожит, когда длинные и по-аристократически худые пальцы слегка обхватывают нежную ладонь. Шекспир подносит её к губам и задерживает их на нежной коже. Её духи так сладки и легки, как самый лучший десерт, который подаёт Себастьян на званых ужинах в особняке Сен-Жермена. Она его погибель, но он не против, даже рад сражённым быть. — Уилл, просто Уилл. Скромный писака и драматург. Вы представить себе не можете, леди Джульетта, насколько рад я, что вы посетили меня и приняли участие в отборе. — Он видит в её взгляде немой вопрос. Джульетта будто спрашивает: «А мы не виделись нигде?» И если б только она знала всю правду. Он показывает ей свой скромный театр, знакомит её со своими помощниками, готовый просто взмыть в небеса от того, что она к нему так близко. Влюблённый в неё до умопомрачения, Шекспир уверен, что вновь обретает дар творца, которого лишился, став в новой жизни вампиром. Считая, что его сердце умерло вместе с его некогда ненаглядной Энн, он вновь расправляет крылья, робеет, как юнец, когда светлые глаза Джульетты смотрят на него. Это злой рок, в этом Шекспир уверен. Он не любит свою, как он часто говорит, третьесортную драму, которую признал весь мир, и этот же мир играет с ним злую шутку, подсылая ту, что носит трагичное имя. Джульетта. Быть может он не Ромео, никогда бы им не стал, но Уильям не считает это чем-то дурным, ведь верит в судьбу. Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте. И мир позволяет ему переписать, перекроить, разрушить проклятие и возвратить Джульетту к жизни. О, если б только она согласилась стать его… Вечереет. Молодой драматург вызывается проводить Винкоте до дома, ведь негоже прекрасной девушке ходить по улицам одной в такое время. Как будто сам он сможет её защитить. Эта мысль отчего-то веселит Шекспира. Быть раненым в борьбе за честь прекрасной дамы. Что же, романтизм в его жизни всегда присутствовал. Однако за благородными помыслами Уильяма скрывалась страсть узнать, где живёт Джульетта. Он пишет ей стихи в письмах каждые несколько дней, пока идут репетиции. И да простит его любимая Энн, с которой жил он душа в душу до самой смерти, любим был ею и сам любил до дрожи сердца и до пьянства разума. Но кое-что его грызёт. Уильям солгал ей, назвавшись Уиллом. Просто Уилл. Без фамилии, без роду. Это ложь, но как сказать правду? И не сочтёт ли Джульетта его сумасшедшим, ведь современники запомнили немного нелепого мужчину с высоким лбом, залысиной и чуть горбатым носом. А кто предстанет Виконте теперь? Молодой человек с гетерохромными глазами, волосами цвета пыльной розы и нежной, гладкой кожей. Совсем не вяжется с тем, как его запечатлели в прошлом. И поздно вечером он, как одержимый, садится за чистосердечные признания. Ему ужасно неловко каждый раз докучать Джульетте, ведь пока он не получил от неё ни единого письма в ответ. А вдруг она уже обещана кому-то? Этому не бывать! Он заполучит то, что стало так любимо сердцу, даже если придётся принять вызов на дуэль. О сколько ж раз они запрещались, вводились во Франции новые законы, но, увы, все они не так уж эффективны. Благородным мужам не престало терпеть оскорбления своей чести и чести дамы сердца, но иногда за благородством под звоны шпаг скрывалась выгода. Бумага. Перо. Чернила. И в мерном тиканье часов слышно лишь то, как Уильям пишет, как скрипит потёртое перо. Шекспир пишет, не отрывая головы от письменного стола, выверяя каждую букву, написанную им:Я именем назвался не своим И вынужден скрывать личину Того, кем я являюсь, но пойми На то в запасе веская причина Боялся я, что ты сочтёшь безумцем, Тем чудаком, что имя светлое порочит Ведь помнят современники меня Совсем иного, и жить в тени себя Судьба, шепча, пророчит. Я не желаю лгать тебе, Джульетта И никогда не собирался, не сердись. Мне имя Уильям Шекспир. Считай меня безумцем иль самозванцем, Но правду я таить не смею боле Я жду ответа. Прошу же не молчи. Молчанье меж нами голову мне кружит, Моя рука дрожит, пока пишу. С тобою рядом как юнец робею. Я жду письма ответного, молю!
Ему хочется написать ей ещё. О том, как страстно он её желает, но останавливается, понимая, что это будет слишком откровенно. Он и без того пристыжен тем, что лгал ей, пока они были так близки на репетициях. У Уильяма всё из рук валится. Всегда такой собранный и смелый, человек искусства — человек, как же смешно — он выглядит на фоне актёров совсем незрелым юношей, и даже глубокие вдохи не помогают, что уж говорить о вине. Это конец. Он обречён. Но, может, всё не так плохо, может, ему просто стоит открыто спросить о том, есть ли у Джульетты суженый? — Месье Уилл, можно вас на пару слов? — Голос Виконте отвлекает от размышлений и терзаний. Шекспир будто струна вытягивается, когда слышит её. Голос на звон колокольчиков похожий. Она смотрит на него невинными глазами, немного растерянными и взволнованными, а сердце в его груди уже пускается в пляс с безумством. Да что ж она творит-то, сама того не замечая? Они отходят в сторонку, чтобы никому из театралов не пришло в голову подслушать. Шекспиру страшно подумать, что хочет сказать Виконте. В том, что она читала все его письма он сомневается до этого момента. Девушка смущённо отводит взор от него, её персиковые щёки приобретают оттенок нежной розы, которая вот-вот расцветёт. И грудь его стесняет страх, а сердце заполняет нега. Она так прекрасна перед ним сейчас. Его рука замирает в нескольких сантиметрах от её алых кудрей. — Ваше письмо, месье Уилл. Или… мне лучше звать вас месье Шекспир? — Её голос звучит неуверенно, будто девушка сама не понимает во что ей верить уже. Её взгляд потерянный, и Уильяму становится просто стыдно, что он так лгал ей, что не назвался сразу тем, кем является. Но такова участь всех, кто на весь мир известен. Одному богу только известно на какое количество языков переведены произведения Шекспира, Доила и многих других писателей, что возвращены с того света. И никому из них нельзя говорить, кто они такие на самом деле. А что, если сердце лгать не хочет? Что делать ему тогда? Джульетта всё не поворачивается к нему, не смотрит на него, и это разрывает сердце Уиллу. Он в панике, он почти впадает в отчаяние, не зная, как ему быть и что делать. Он всё разрушил собственными руками. Сейчас она вздохнёт и скажет, что во лжи с ним работать не станет, и уйдёт, разбив сердце драматурга на тысячи осколков, каких не соберёшь воедино. — Не отвернись, не прячь свой взор. Глаза твои пленительно прекрасны. Я потеряться в них готов, взирая. Повержен я, какой позор… — Он не готовился к этому моменту. Виконте подарила своим присутствием дар творца, какой был отнят воскрешением. И Шекспир ей за это безмерно благодарен, хоть и не говорит об этом вслух. Он нежно берёт её за подбородок и поворачивает голову, чтобы Джульетта взглянула на него. — Твой взор. Я так тону в очах твоих, к тебе тянусь я, как магнитом привлечённый. Хочу коснуться губ твоих. Тону я в чувствах, как грешник обречённый. Он почти видит этот немой вопрос. Неужто в самом деле полюбил? Да, полюбил, и скрывать этого уже не собирается. Но поцеловать Джульетту Уильям также не смеет — боится, что всё испортит, и теряет связь с реальностью, когда чувствует губы девушки на своих. Она целует его. Сама, почти сбивая с ног. А кто он такой, чтобы отталкивать ту, к кому его так тянет? Увы, но на это у него нет уже никакого права. Репетиции проходят налегке, будто не было никакой паники и тревоги. Шекспир вновь приобретает крылья за спиной, окрылённый чувством любви к своей Джульетте. Да, он не Ромео, который своими поспешными выводами погубил и себя, и свою любимую в склепе Капулетти. Но есть ещё кое-что, о чём Шекспир не смеет говорить. Поцелуй встревожил его сердце, напомнил, что он не только драматург, раб искусства и писатель. Он мужчина, который хочет любить и быть любимым. Но что, если её семья уже кому-то сосватала Джульетту? Они прикажут сердцу страдать? Нет, он этого не вынесет! Ему нужно быть смелее. Поздно вечером, когда Виконте готовится ко сну, расчёсывает волосы у туалетного столика, она слышит стук в окно. И каково же удивление девушки, когда она видит Шекспира, забравшегося по перголе для декоративного винограда у стены. Джульетта стыдливо прикрывается и прячется за ширмой, однако стук в окно не прекращается. Она надевает халат и, подойдя к окнам, отворяет их. Уильям садится на подоконник, и будь Джульетта проклята, если скажет, что он не выглядит прекрасно в этот момент. Её сердце пропускает удар. Молодого драматурга освещает холодный, синеватый свет луны, его глаза сияют в ночной тиши, и взгляд от него оторвать очень сложно. Между ними воцаряется тишина, которая длится один бог знает сколько. Ни Шекспир, ни Виконте не могут оторвать друг от друга глаз. В тот момент кажется даже, что их сердца бьются в одном ритме. Наконец, переборов своё волнение, Виконте задаёт волнительно вопрос: — Зачем вы здесь, месье Шекспир? — Не смог уснуть, хотел тебя увидеть. — Как-то стыдливо признаётся Уильям, не зная, как унять нервозность. Он потревожил её покой, пришёл так невовремя и смотрит на неё почти нагую. На ней ведь лишь сорочка и халат. И, о боги, он видит её щиколотки. Уилл на мгновение забывает, как правильно дышать. Молодой драматург с позволения девушки ступает ногами на пол в её комнате. Светлое дерево, платяной шкаф, комод, туалетный столик, письменный стол с фонографом и большая кровать с балдахином. На угловом столике ваза с букетом цветов. Их запах разносится сладкой пыльцой по комнате, и немного мешает трезво думать, но Шекспиру нужно успокоить сердце. — Не сочти за наглость спросить, но лишь ты одна сможешь конфликт в сердце разрешить и принести мне покой. — Судя по выражению на лице Джульетты, она в смятении, не понимая, что имеет в виду Уилл, и потому ему не остаётся ничего более, кроме как задать животрепещущий вопрос: — Скажи, Джульетта, если в твоём сердце кто-то? Любим ли кто-то из мужчин? Виконте отводит взор. Он пришёл к ней ради того, чтобы она уняла его тревогу, спасла разум от помутнения, а она снова стыдливо прячется. От неё так много зависит, и вот она трусит, не зная, как сказать, что сохранила все письма Уильяма, которые он ей слал, перечитывала их на запись для фонографа, вела свой дневник, который больше похож на стенограмму. Джульетта не знает где найти сил, чтобы сказать, что влюблена в молодого драматурга. Девушка делает глубокий вдох перед тем, как решиться. Она поднимает взор на поникшего и, кажется, потерявшего всякую надежду на взаимность Уильяма, мягко касается его подбородка и поворачивает голову в свою сторону. Робкий жест, но такой приятный. Надежда на лучший исход, кажется, вновь начинает теплиться в сердце Шекспира. Только б оно в самом деле так оказалось!.. Это всё, о чём он просит. — Я сохранила все ваши письма для меня, месье Шекспир, — шепчет она мягко, немного боязливо, приближаясь к подоконнику. Они стоят друг к другу очень неприлично близко. По крайней мере, неприлично для той, кто лишь запахнулась халатом. Кто угодно б назвал это поведение неподобающим для леди. — Мне страшно признаваться, что вы сердце опьянили и наполнили красками мой мир. Вы не Ромео, да и я не та Джульетта, которая от семьи своей прячет свою любовь. Я хочу быть вашей, месье Шекспир. — Уильям. Просто Уильям, голубка моя. — Чувственно отзывается молодой драматург, перехватывая нежную ладошку, и кладёт себе на грудь. Сердце отплясывает кадрилью, какой иногда хвастается Наполеон, будь он неладен. Шекспир смотрит на губы Виконте, но не осмеливается поцеловать, как в тот раз. Джульетта сама целует его, полностью забыв, что нужно придерживать халат. Её нежная ночная сорочка предстаёт взору ошарашенных гетерохромных глаз. Позор Шекспиру и его внезапно возникшим юношеским замашкам. Откуда сей бунтарский дух? Ему самому бы знать. Ему нельзя быть в спальне девушки в такой поздний час. Он позорит себя, позорит её честь, и что же подумают фонарщики, если увидят? Но Джульетта и здесь не теряется, затаскивает Уильяма глубже в свою комнату, закрывает настежь окна и ставни. В спальне царит мрак, который разрезается одной только слабенькой керосиновой лампой. Этого света им двоим достаточно, чтобы изучать тела друг друга. Халат падает с нежных плеч, и образ сей под рубашкой грудь его волнует. Шекспир тянет Джульетту на себя, когда садится на её простыни. Та послушно подаётся вперёд и садится ему на колени лицом к лицу. Стыдно-то как… Его руки бродят по её хрупкой спине, изучают каждую складку присборенной ночной сорочки под грудями. Их губы снова смыкаются в поцелуе, более долгом и жадном, чем до этого. Аккуратные женские ладони ложатся на чуть широковатые плечи. Виконте как может старается сохранить хоть какую дистанцию меж их телами, но сдаётся почти так же быстро, как эта мысль её вообще посещает. Её губы нежные, как лепестки только-только распустившегося цветка. Молодой драматург ужасается и гордится своей смелостью одновременно, смакуя её губы, пока жар в груди не начинает давить на сердце и лёгкие. Уиллу становится тяжелее дышать, а его внутренний Зверь, низший вампир, которым он является, зазывает овладеть Джульеттой, сделать её своей прямо сейчас, наплевав на все морали и правила. Но он не может. Это будет неправильно, это будет некрасиво поступать так с дамой сердца. Шекспир считает, что после этого он должен, как минимум, жениться на ней, ему претит мысль, что он воспользуется её чувствами и беспардонно оставит, будто бы ничего не было. Это низко, это подло, это опорочит её честь. Он ловит её губы своими, их поцелуй робок, немного неумел, и это вызывает в сердце Шекспира трепет. Она ещё совсем юна в этом поприще, и потому ему ни в коем случае нельзя спешить с ней, нужно сделать всё нежно и аккуратно, доставить ей максимальное удовольствие, а своё он уже и без того получает, ласково обнимая хрупкое тело. Уилл не позволяет себе ощупывать Виконте, хоть его руки и тянутся к подолу её сорочки, чтобы забраться под него. — Уилл, овладей мной в эту ночь, — шепчет сладострастно Джульетта, а Шекспиру хочется себя ударить за это. Нет, это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Она не может говорить такие откровенные вещи! Его Джульетта — нежный цветок, к которому страшно прикасаться. Но она смотрит в его глаза своими потемневшими от желания, которое он подселил в её грудь своими поцелуями. Этому робкому взгляду сложно противиться, и потому поцелуи Уильяма опускаются на тонкую шею, где аромат кожи такой яркий, что голова кружится. Молодой драматург прижимает к себе девушку, зарывается пальцами в её рыжие кудри и наконец осмеливается проложить чувственную дорожку поцелуев вдоль, до впадинки ключицы. Он не спешит, делает всё аккуратно и нежно, хотя его поцелуи с открытым ртом больше похожи на жадное хватание воздуха утопающим, который не хочет погибать на дне моря. Частые девичьи вздохи, лёгкая дрожи тела сводят его с ума, пробуждая в нём зверя, но он не смеет с ней спешить, осторожно, будто спрашивая разрешения, играется пальцами с завязкой на глубоком вороте ночной сорочки и получает немое разрешение. Тянет один из концов вниз. Верх чуть раскрывается и даёт возможность Шекспиру спустить с нежных плеч рукава. Молодой драматург покрывает поцелуями открывшиеся участки кожи. — Я люблю тебя. Я так люблю тебя, боже… — В исступлении, как праведник, сошедший с ума, уверовавший в ангелов над головой, шепчет в хрупкое плечо Уильям, заставляя девичье тело дрожать только сильнее. Джульетту бросает то в жар, то в холод, когда его рука мягко касается груди, что уже не прикрыта тканью, осторожно проводит по бусинке торчащего соска пальцами, чуть трёт и обхватывает всю упругость ладонью. Виконте тихо ахает. Это слишком для неё, хочется закрыть рот рукой, но бездумная просьба Уилла не делать этого останавливает её. Вторая завязка прямо под грудями, потянув за которую ночная сорочка превращается в бесформенную нижнюю юбку, и бесформенности ей добавляют пышные груди Джульетты, делая её ещё и короче немного. Молодой драматург не может больше скрывать своего растущего возбуждения, которое упирается во внутреннюю сторону бедра Джульетты и реагирует на каждый её вздрог. Девичье тело лишают ночной сорочки и укладывают на белые простыни. При иных обстоятельствах Уилл выстелил бы ложе из цветов, которые напоминают ему о Джульетте, её нежной и решительной натуре и алых волосах. Но они в её спальне, и потому как следует подготовиться к такому мероприятию у него просто нет возможности. Однако он сделает это, определённо сделает, чтобы извиниться за спонтанность своих порывов. Виконте такая хрупкая и уязвимая под ним, абсолютно беззащитная, и её становится страшно касаться. Но она взывает к молодому мужчине, хоть и стыдливо прикрывается руками. Нет, так дело не пойдёт. Извинившись в мыслях перед ней, Шекспир наконец стаскивает со своей шеи платок и, перехватывая тонкие запястья, фиксирует их вместе. Несильно, чтобы не оставить следов, но и недостаточно свободно, чтобы девушка смогла освободиться. Она смотрит в его глаза немного напугано и взволновано, её грудь тяжело вздымается, но находит успокоение. Уильям не причинит ей вреда, она это чувствует, понимает и потому отдаётся ему во власть, густо краснея. Глазам Джульетты открывается всё больше и больше обнажённого точёного тела Шекспира. Он даже под одеждой выглядит, как деятель искусства: такой же аккуратный, немного субтилен, без явных очертаний мышц. Но даже так Виконте не может оторвать от него глаз. Жакет без лацканов холодного синего оттенка, расшитый золотистыми нитями в причудливые узоры по кромке, белая рубашка с летящими манжетами. Когда молодой мужчина тянется руками к ремням на своих брюках, Джульетта смущённо отводит взгляд. Ей стыдно смотреть на обнажённое мужское тело. Но… может, всего одним глазком?.. Уильям посмеивается на смущённый жест, когда девушка чуть поворачивает голову в его сторону, чтобы взглянуть на полностью обнажённое тело. Нагота — это неловко, это немного глупо и несуразно, оттого-то Виконте и смущается, пускай начинает привыкать. Возбуждение Шекспира ничем не прикрыто, и его, кажется, ничего не стыдит, его не стыдит его тело, он даже гордится им в некоторой степени. Молодой драматург приближается к постели, целует девичье колено, потом второе, опускается почти перед постелью, чтобы одарить поцелуями голени и щиколотки. Его руки мягко, едва касаясь, бредут вверх, чтобы раскрыть Джульетту перед ним. Она недолго сопротивляется, дрожа всем телом, когда руки Уилла гладят её бёдра, раздвигая ножки всё шире. Ещё больший стыд Виконте испытывает, когда чувствует мужские губы на внутренней стороне бедра, там, где чуть блестят тонкие дорожки её страсти и желания. Молодой мужчина пробует её на вкус и довольно облизывается. — Моя прекрасная Джульетта, я ещё могу остановиться, мы можем сделать вид, что ничего не было. Одно твоё слово — и всё прекратится. — Он должен знать, что она тоже этого хочет, он должен знать, что он не заставляет её делать это с ним. Виконте качает головой, но Уилл не понимает: это просьба остановиться или продолжать. Поэтому она, вдохнув поглубже, набирается мужества: — Я хочу тебя, Уилл. — И это, будто пуля кремневого пистолета, вышибает напрочь всю тревогу. Пути назад нет. Молодой мужчина касается её влажных складочек пальцами, распределяя влагу перед тем, как проникнуть одним пальцем. Делает он это осторожно, мягко, чтобы не навредить. Шекспир хочет доставить удовольствие, а не боль, и он не простит себя, если это случится. Внутри Джульетты влажно, жарко и тесно. Мягкость стенок обхватывает двигающийся внутри палец, нехотя раздвигаясь. Джульетта сладостно стонет, хоть и тихо. Она в доме одна в этот час, прислуга спит уже давно, и потому никто не помешает влюблённым предаться сладкому греху. К одному пальцу неспешно присоединяется второй, Уилл старается сдерживаться, хотя всё его тело горит от желания, страсть овладеть Джульеттой, наплевав на всё, растёт, но так нельзя. Он мучает её, не давая того, чего желает её тело; по крайней мере, девушке так кажется. Она почти хнычет под ним, когда пальцы покидают влажную узость. — Может быть больно. Потерпи, я постараюсь сделать это аккуратно. — Вот оно, вот она точка невозврата. Мгновенного наслаждения Виконте не испытывает, как читала в книгах, которые матушка запрещала и запрещает до сих пор, несмотря на то что дочь уже достаточно взрослая. Чистота тела и разума — вот, что почётно. Простите, матушка… Он проникает медленно, внимательно следя за состоянием Джульетты в её первый раз. Это странное чувство. Они, став единым, будто бы продолжение друг друга. Она его, а он — её. Но это будоражит ничуть не меньше. О, сколько же усилий прикладывает Шекспир, чтобы не начать вбиваться, пока его жажда по ней не утихнет, пока его Зверь не успокоится. Молодой драматург двигается медленно, размеренно, вслушиваясь в сладкие стоны, слетающие с зацелованных губ. Джульетта прекрасна, она бесподобна. И она вся его. Вампирское естество зовёт его попробовать сладостный нектар прямо с ямки над ключицей, но Уильям борется, иначе окончательно потеряет рассудок. — Чувствуешь меня, моя прелестница? Чувствуешь, как я глубоко в тебе? — Виконте хочется со стыда сгореть, когда она слышит его вопрос. Хочется спрятать лицо за руками, но она не может. Особенно глубокий толчок вырывает более сладостный стон, он и служит ответом на вопрос, который удовлетворяет лучше любого слова. Их тела сплетаются в единый комок любви и желания, пока массивная деревянная рама кровати тихо поскрипывает, грозя разбудить прислугу. Они достигают кульминации один за другим, прижимаясь взмокшими телами друг к другу. Да, он не Ромео, но он разрушает проклятие трагедии Джульетты, нежного цветка, который не должен был познать столько страданий ради любви на том свете. Бессмертной любви до гроба и статуи в Вероне. Впрочем, любовь Шекспира такая же бессмертная, она и будет, коль уж Виконте так решит.