Сознавать значит быть вне времени, Но только во времени помнится Миг в саду среди роз. Миг в беседке под гулом ливня, Миг сквозняка при курении ладана, — Только между прошедшим и будущим. Только времени покоряется время. «Четыре квартета» — Томас Стернз Эллиот
Воздух каждой страны, в которой им с Паймон удалось побывать, имел особенный аромат, который ни с чем не получалось спутать. Мондштат неизменно пах закатниками и спелыми красными яблоками, например, а иногда ещё и сесилиями; порой лёгкий ветер щекотал лицо семенами белых одуванчиков, и когда Люмин чихала, ей мерещился далёкий мальчишеский смех. Венти всегда был им рад, и хотя его дружескую руку можно было почувствовать и в других странах неожиданным, когда тёплым, когда холодным, потоком воздуха, именно в Мондштате он их ждал и неизменно приветствовал — «возвращайтесь, здесь вам всегда рады, потому что я вам рад». Ли Юэ пахла высокогорными травами, их жёлтой и сухой свежестью, влажными камнями, цветами цинсинь на высоких пиках, глазурными лилиями у чистой воды в низинах, заоблачным перчиком на холмах. Страна никого не держала, никого не задерживала, и радость её была тихой, стариковской. Может, поэтому там так часто можно было увидеть радостно и беззаботно прыгающих детей. Запахи Инадзумы казались тяжёлыми в сравнении — слишком много соли в воздухе, слишком много старого горя, и даже её цветы отдавали горечью, и местные фрукты казались кислыми. И это не говоря о Цуруми с его густым туманом. Сладость на Инадзуме пряталась только в самих людях и в некоторых кулинарных изысках, не более. Воздух таких покинутых богами мест, как Драконий Хребет, Разлом и Энканомия, неизменно отдавал пустотой, обязательно сухой, только с разными оттенками: когда снежной, когда насыщенной и немного терпкой, когда пыльной, — поэтому, едва Люмин вступила в пустыню, она сразу поняла, что в ней не было настоящего хозяина, не просто территориального. Та же пустота, та же сухость, другой оттенок. Другое дело, лес Сумеру, до головокружения влажный, даже убаюкивающий, с пряными ароматами диких синих роз, и кустов персика-зайтуна, и светящихся грибов, настолько живой, что стиралась грань между явью и сном, реальностью и сказкой. Им надо было продолжать путь дальше, потому что дорога шла только вперёд, но именно Паймон первая предложила, на удивление робко и опустив взгляд, вернуться на северный край Леса Мотиймы. Они ещё не до конца «прочесали» пустыню Сумеру, и оставалось достаточно гробниц для исследования, и, наверное, можно было бы, через точки телепортации, перенестись отдохнуть в место получше, к плодородным землям Венти, к высокогорному воздуху Чжун Ли, к россыпи человеческой радости на водах старой горечи Эи, но… там, на краю Леса Мотиймы, на границе между сном и явью, жили маленькие безобидные существа (чьих сородичей не раз пощекотал меч Люмин), прирученные, пригретые, покинутые, брошенные. И им было не понять, что произошло, они только и знали, что утрату, слишком человеческую для них. Люмин тоже знала вкус этого чувства, как и знала усердие попытки ухватиться за бесконечно ускользающее сквозь время и пространство тепло. Паймон, сытая от вкусного ужина, всё ещё смотрела, потупив взгляд, на огонь. Люмин задрала голову вверх, уперевшись взглядом в чистое ночное небо и яркие далёкие звёзды. Вокруг них эфемерно, как призрак, дышала спавшая пустыня. В пределах видимости бродил жук-навозник со своим комком; Сайно вроде их собирал, можно было бы поймать и принести ему. Где-то вдали шуршали скорпионы. — Давай вернёмся к ним, — тихо согласилась Люмин. Те Плесенники не знали ни пустыни, ни Апепа, только любовь его детей, чистую, как родник, искреннюю, как мечта. Когда-то и у именитой Путешественницы такая имелась. Но она, в отличие от Плесенников, могла стремглав нестись за спиной Итэра, пусть даже тщетно, а Плесенникам бежать было некуда и не за кем. Прирученные, они познали и любовь, и добро, но мир, в которым они жили, не был на это щедр; по крайней мере, для них.***
. Ещё на подходе к Плесенникам они услышали шум, и Паймон чуть не уронила яблоки, которыми хотела их угостить. — Люмин, — громко прошептала она, вытаращившись, — Паймон думает, как бы не беда! И они побежали за холм, мимо аккуратных ухоженных грядок. И остановились, увидев знакомую металлическую фигуру, качавшуюся на лапах, услышав мелодичный перезвон-мурлыкание Плесенников, с любопытством обступивших его. — Я подумал, что им может пригодится такой друг, — неожиданно сказал кто-то. — Тигнари! — громко воскликнула Паймон, всё-таки выронив яблоки. — Ох-х, как ты напугал Паймон! — и театрально прижала руку к груди. Он, усмехнувшись, помог ей поднять принесённое угощение. — Давно не виделись, — с теплом в голосе произнесла Люмин. — С той самой истории. — Да-да. Кто-то очень занят, — мягко констатировал Тигнари. — Впрочем, — он передал яблоки Паймон, — я тоже не лучше, редко куда-то выбираюсь. Но Сайно, когда заглядывает, передаёт вести. Говорят, вы занялись исследованием пустыни. — Она таит в себе много загадок. — И песка! — подала голос Паймон. — Тигнари, а как ты здесь оказался? Лесной Страж не сразу ответил, наблюдая тёплым, немного печальным взглядом маленькое представление среди деревьев. Плесенники пытались научить Каркату кружиться, и у него получалось медленно, осторожно, но грибы будто его подбадривали, и сам он издавал звуки, отдалённо напоминавшие радостную собаку. — Госпожа Нахида попросила меня иногда проведывать их, если работа заведёт в эту сторону, — наконец ответил он тихо. — Поведала, что к чему. В первый раз я пришёл один… теперь стараюсь брать с собой Каркату. Ему тоже бывает одиноко. Паймон понимающе приуныла, и у самой Люмин потяжелели плечи. — Не зря наш Архонт покровительствует мудрости, — добавил Тигнари, со вздохом скрестив руки на груди. В его глазах блестело какое-то сложное, светлое чувство. — Наверное… в следующий раз… я и Коллеи с собой возьму.***
Когда они вернулись в заветный уголок, они застали там абсолютно неожиданного человека. Точнее, человечка. Фигура возилась между деревьев так тихо, что Люмин и Паймон сначала её не заметили, но потом их взгляды зацепились за характерные яркие штаны. — Это же Дори! — удивлённо воскликнула Паймон. — Что она здесь делает? Эй, Дори! До-о-ори! Фигурка подпрыгнула от неожиданности. Что-то приглушенно упало и послышалось ворчание. И только потом Дори выползла из кустов. Из её шапка торчал лист. — Ой, это вы, мои дорогие клиенты! — с несколько преувеличенным энтузиазмом воскликнула торговка. — Что ты здесь делаешь так далеко от рынка? — не смогла не поинтересоваться Люмин. — Работаю! — с готовностью ответила Дори, поставив руки в боки. — Мора не ждёт! — Ты что, хочешь нажиться на этих Плесенниках?! — взвилась Паймон. — Не-е-ет, — неловко рассмеялась Дори, почесав затылок. — Нет-нет. Мне, видите ли, заказ пришёл. От мецената. Поставить им маленькую палатку. А то, видите, у них тут есть один Парящий Пиро Плесенник… скоро сезон дождей, а ему прятаться некуда. Может, дело было в том, как стояла Дори, решительно, с видимой беспечностью, а может, дело было в штанах с позеленевшими от травы коленками, а может быть, просто в том, что она сама решила пресловутую палатку установить — Люмин откуда-то знала, что она лжёт. Что не было никакого мецената. Скорее всего, Дори, со своей сетью информаторов, откуда-то узнала про обстоятельства конкретной колонии… и по-человечески пожалела. Люмин смутно помнила, что и сама торговка всея Сумеру знала вкус потери и утраты. И она решила её Паймон не выдавать. Не все могут честно признаться в своей доброте. — Хочешь, мы тебе поможем? — предложила Люмин. — Мы и еду с напитками с собой принесли, пообедаем потом вместе. — Бесплатно? — прищурилась за своими очками-половинками Дори. — За встречу! — торжественно воскликнула Паймон, на которую, несмотря на всю её любовь к еде, всегда можно было рассчитывать в плане товарищеской щедрости. Люмин улыбнулась. — Мы ещё и фруктов Плесенникам принесли! О, о, а ты знакома с маленьким Нуром? А давай я вас познакомлю?***
А потом они застали среди колонии очень серьёзно настроенного Сайно. — Нет, вам надо двигаться, как команда, — констатировал он спокойно, скрестив руки на груди. Плесенники слушали его очень внимательно. — Нападать надо всем вместе, понятно? Ещё раз… Представьте, что я — враг. Грибы растерянно загудели, раскачивая шляпками и моргая большими глазами, всем своим видом говоря, какой же ты враг, если ты друг. Сайно вздохнул. Потёр переносицу. — Я не всегда буду рядом, чтобы вам помочь, — сказал так устало, будто пытался объяснить им это не в первый раз. — А если вдруг беда? Плесенники снова загудели. Парящий Анемо закружился вокруг оси, всем своим видом выражая боевой настрой, а Нур будто потупился. — Повторяю, в случае опасности мешкать нельзя, — Сайно поставил руки в боки. — Я вам это говорю, как генерал махаматра. Было что-то очень милое в этой сцене, настолько милое, что Паймон даже не выдала их с Люмин присутствия. Сайно, когда переставал держаться за свою стоическую строгость, когда не пытался сблизиться с людьми посредством нелепых каламбуров, становился мягким, даже нежным, и от того казался тёплым, настоящим, таким, каким он был на самом деле — человеком с очень большим и добрым сердцем. — Конечно, — продолжил он, — Тигнари, Коллеи и Карката навещают вас достаточно часто, чтобы, если не защитить, то вылечить. Но в жизни… разное случается. Вы должны быть сильными, чтобы больше никого не терять. На этот раз Плесенники приуныли, ощутив тоску в его голосе и переложив её на себя. Они всё ещё чувствовали свою утрату. Всё ещё переживали её. — Для этого я и здесь, — постарался ободрить их Сайно. Он звучал тепло и решительно, как герой. — Чтобы вам больше не пришлось никого терять. Что-то было такое в его голосе, что у самой Люмин глаза вдруг стали влажными. Она сглотнула. Вспомнила вдруг про свою коллекцию скарабеев, и про Боевой Призыв Семерых, и ещё многое другое. Люмин взяла тихую Паймон за руку, и они обменялись многозначительными понимающими взглядами. И вышли на поляну. У них всегда было достаточно еды и радости на целую компанию.***
Они уже почти привыкли встречать у Плесенников гостей, но всё равно удивились, заслышав издалека спокойный голос, обычно резкий и холодный, но, в моменте, такой мягкий. — Редко встретишь тех, кто умеет слушать и пересказывать услышанное… как и тех, кто превосходно учит, потому что понимает истину, — читал вслух Аль-Хайтам собравшимся вокруг него Плесенникам. Только один из них не расположился рядом с ним, потому что поодаль крепко и сладко спала Лайла, прижав к себе Парящего Пиро. Видимо, её присутствие никак не мешало, поэтому Секретарь и решил задержаться. — Её воля всепроникающа и нерушима, словно сам разум, — продолжал он размеренно читать. — Никто не может разрушить неразрушимое… ибо никогда в нашем мире не было ни отсутствия бытия, ни существования самого отсутствия. Паймон наклонилась к уху Люмин и старательно тихо прошептала: — Паймон кажется, что Плесенники ничего не понимают. Нур, словно в противовес её словам, выбрал этот момент, чтобы забраться к Аль-Хайтаму на колени. Свободной рукой Секретарь приобнял его, совершенно не думая, автоматически, инстинктивно. Люмин узнала книгу, которую он им читал. Это были «Учения листвы». Она не помнила, какой именно том, но узнала, что это была признанная «первая версия». То ли философский трактат, то ли замаскированная история, то ли сказка, а может и то, и другое, и третье. Она помялась с ноги на ногу, прикусив губу. Потом, приняв решение, взяла Паймон за руку, чтобы немного вернуться назад, хотя бы за холм, и разбить там лагерь на ночь. Лайле нужно было хорошенько выспаться, а Аль-Хайтаму не помешало бы подольше побыть открытым, насколько можно. У него были сложные отношения со своей добротой, он то отрекался от неё, то нёс её, как манифест, но всё равно запирал своё сердце на все замки, цепляясь за неприступность, холодность, строгость. И всё-таки, когда-то Аль-Хайтам был ребёнком и читал сказки. Люмин и Паймон удалялись от его размеренного голоса тихо, не перебрасываясь ни впечатлениями, ни словами, но у обеих на душе простирался мир. На утро в колонии Плесенников не нашлось ни Аль-Хайтама, ни Лайлы. Моросил дождь. Парящий Пиро спал в маленьком шатре Дори.***
Они уже не удивились, когда по возвращении в тайное место услышали характерные звуки возни и знакомые голоса. — Да не тут копай! — возмущался знакомый женский голос. — Не видно разве, что если вот там будет установлена руническая ловушка, то зона воздействия заденет твоё дерево? — Ну так сдвиньте её влево! — несколько сварливо ответил мужской голос. — Я и так на пике моих возможностей! Архитекторы и ландшафтные дизайнеры — не одно и то же, знаете ли! — Если её поставить вот так, она может повредить местную растительность, — нравоучительно заявил голос. — Тогда изменится вся композиция! Плесенникам надо жить не только в безопасности, но и в красоте. И в уюте! Когда Люмин и Паймон приблизились к голосам, то застали на территории колонии Плесенников Кавеха и Фарузан, грязных, пыльных, с лопатами и ещё какими-то инструментами. — О, — воскликнула учёная из Хараватата, — какие люди! Вы-то нам и нужны. Люмин, Паймон, будьте любезны объяснить молодому человеку, что безопасность является определяющим фактором в контексте данного случая! — Можно добиться и красоты, и безопасности, — Кавех, утерев грязь с носа, скрестил руки на груди. — Кое-кто, тем не менее, стоит на своём. — Так вы, — неуверенно начала Люмин. — Коллаборируем, — утвердительно кивнула Фарузан. — Пытаемся, — поджал губы Кавех. — Кто-то хочет выдолбить руны во-он на том камне и помешать мне, таким образом, посадить яблоню! — Это идеальный вариант! — горячо возразила Фарузан. — Паймон не понимает, зачем вы это всё устроили! — громко воскликнула, непосредственно, Паймон. — Мне бы тоже хотелось узнать, — кивнула Люмин, невольно улыбаясь. Чем-то радовала её такая хаотичная комбинация людей, как Фарузан и Кавех. Они были как кошка с собакой, никогда между собой не молчали и почти всегда препирались. Наверное, обоим нравилось таким образом выпускать из себя драму. — Этим существам нужна защита, — решительно поставила руки в боки Фарузан, пачкая своё светлое платье. — Механизмы не подойдут, иначе можно нарушить экосистему местности. Следовательно, руны — лучший вариант. Специалиста лучше меня в этом не найти. — Пища им тоже нужна, — заявил Кавех. — Я, может, и не ландшафтный дизайнер и не ботаник, но кое-что понимаю в стратегическом использовании местности… Им нужны фруктовые деревья, несколько. Что касается закатников, три саженца я уже посадил. Остались три яблони. Лучше пусть будут… То, что выращивают Плесенники, в основном, сезонное. Аль-Хайтам так сказал, а ему сказал Сайно, а Сайно сказал Тигнари. Ни у кого руки не дошли предпринять какие-то попытки в этом, а у меня мало того, что есть немного времени, так я ещё и с пространством хорошо управляюсь. — А-а-а, — понимающе протянула Паймон, — вот как… И они с Люмин переглянулись. — Так, может, — неловко заговорила Путешественница, — ситуацию спасёт… ещё один большой камень?***
А потом, когда они пришли, была музыка. Кто-то, нежно перебирая струны, тихо пел, и голос сладко струился по траве, оседал в воздухе. Люмин и Паймон, разумеется, приблизились, чтобы посмотреть… Между густых деревьев, саженцев Кавеха и рунических валунов Фарузан плавно двигалась Нилу. Плесенники, заворожённые музыкой не меньше людей, пытались ей вторить. Как и Дэхья. Но кто же тогда играл и пел? Люмин, посмотрев по сторонам, быстро нашла взглядом Дуньярзаду, здоровую, румяную, с сияющими глазами. — А вот и вы, — Кандакия подошла к ним тихо, но, в отличие от Тигнари, не настолько тихо, чтобы напугать Паймон. Все трое поздоровались между собой, продолжая наблюдать чудесный танец. У Дэхьи получались не все движения, в конце концов она не относилась к тем, чей боевой стиль можно было бы назвать «изящным», и она смущалась, конечно, но чарующее, почти детское выражение лица, превращало её из суровой наёмницы в чувственную молодую женщину. Люмин прислонилась к дереву, наблюдая, как Плесенники, каждый «подпевая» на свой лад, кружились, стараясь пародировать Нилу, иногда натыкались друг на друга и радовались каждому случайному столкновению, как неожиданным тёплым объятиям. Она смотрела на них, на известную танцовщицу Сумеру, переупрямившую Академию, на расслабленную Дэхью, на Дуньярзаду, спасённую от страшной болезни, восстановившуюся, и Люмин было спокойно и хорошо. — Я уже сказала Архонту, — заговорила Кандакия после того, как Паймон унеслась танцевать с остальными, — что если, несмотря на все меры предосторожности, они подвергнутся опасности… я заберу их с собой в Аару. И никто им там не навредит. Они безобидные такие… и драться ни с кем не хотят. Дети полюбят их, а раз так, то и взрослые отнекиваться не будут… В общем, взять под крыло, если понадобится, это единственное, что могу предложить. — Все мы немного дети, — невпопад ответила Люмин. — И то верно, — усмехнулась Кандакия, не прерывая своего созерцания. — И эту нашу часть… действительно стоит беречь.***
Незадолго до отправления в Фонтейн Люмин и Паймон снова заглянули к Плесенникам. У обеих было чувство, что вернуться им предстояло не скоро… хотелось увидеть напоследок существ, к которым они привязались. Попрощаться на всякий случай. Над огромными грибами Леса Мотиймы висели облака цвета сакуры с острова Наруками и медленно, сонно склонялось закатное солнце. Аранара они заметили сразу. Он обернулся к ним и, помахав лапкой, исчез, оставив после себя редис на том месте, где Плесенники обычно складывали свой урожай перед началом трапезы. Значит, не только люди заботились о них. На этот раз было так тихо, что Люмин могла услышать шелест травы под собственными ногами. Неужели никого, кроме Плесенников, на этот раз не было? Но едва они с Паймон прошли дальше, оказалось, что всё-таки кто-то был. Оставив в стороне шляпу, привалившись к дереву, полулежал Странник с закрытыми глазами. В вечерних сумерках он выглядел совсем человеком; хотя, может, дело было в выражении лица, усталом, скорбном, ранимом. Он прижимал к себе Нура и гладил его по шляпке с той нежностью, с которой, должно быть, мечтал, чтобы гладили его самого столетия назад. А рядом сидела Нахида на своих волшебных качелях. Люмин и Паймон поймали её взгляд, добрый и не по-детски мудрый. Молча помахали ей, не желая мешать Страннику. Она улыбнулась и помахала им в ответ.