***
ОТГ Один-Четыре-Один не просто элитное многонациональное подразделение, которое борется с терроризмом и играет не последнюю роль в улаживании военных конфликтов — это, как бы громко не прозвучало, семья. Нахер мафиозный пафос и железобетонную оболочку людей вместе с иерархической пирамидой из званий что здесь есть. Вся суровость, холод и серьёзность происходящего улетучиваются, когда он смотрит на задремавшего на плече Тоуда Арчера, зарывшегося без зазрения носом в мокрый и грязный камуфляж масхалата. Если не считать то, что они пол дня ползали по буреломам и гнилым просекам в поисках разбившегося вертолета на территории Норвегии, где вертушку с важным грузом подбила вражеская ракета, то можно было представить что мужчины возвращались с долбаной охоты. Правда заместо дичи были люди. Роуч устало откидывается назад, скрещивает руки поверх бронежилета, по удобнее располагаясь, и прикрывает глаза без задней мысли. Он почти смирился с безмятежностью Арчера, которому чуть не вспорол горло фискарский нож. Люди в панике творят то, на что в здравом уме не способны. Инстинкт самосохранения. Интересно, у Прайса ещё он остался? Потому что, судя по его чёткому перемещению строго против свинцового града, не имея как таковых укрытий — нет. Однако довольно необычное решение, для снятия пулемётчика. И вот опять. Стоило опустить потяжелевшие веки и другие анализаторы начинают работать более чутко. Особенно обоняние. Это его преимущество, которым его одарила доминантная природа: в стрессовых ситуациях помогает быстро сориентироваться, подобно полёту летучей мыши с помощью эхолокации. А также это то, от чего он страдает. Он слишком привык полагаться на чувствительные рецепторы. Роуч неосознанно тяжко вздыхает, вбирая чуть больше воздуха, ощущая в пространстве привычный запах подгорелой древесной стружки, авиационного масла, пороха, остаточной сырости лесной подстилки и чужие феромоны. У кого-то перестали действовать маскирующие таблетки. Такое бывает после того, как химию выводит адреналин и тестостерон, или при большой кровопотери, или кто-то просто неправильно рассчитал дозу. Последнее отметалось сразу — в их отряде это недопустимо и операторы всегда просчитывали действие подавителей по часам. Запах горького боярышника и какая-то едреная отдушина бересклета заставляет почесать нос. Густой запах, сильный. Судя по всему, Прайс тоже на это обратил внимание, раз подал голос, говоря, что не нужно суетиться. Значит это Тоуд. От Прайса кроме стойкого шлейфа табака можно было моментами угадать запах переспевшей рябины в перемешку с чем-то травяным, а Арчер вообще бета. Чувство постоянного напряжения и готовности всегда будет ходить по пятам, пока он в коллективе с превалирующим числом альф. Со временем привыкнет, так было и в армии, только теперь запахи другие и намного сильней, резче. Роуч косится из-под прикрытых век на спящего Арчера и думает, что снайперу в такие моменты везёт больше всех. Тогда сержант ещё не знал, что следующее задание будет проходить в контрастно-знойном климате.***
На этот раз были болота в Северной Африке. По завершению задания Сандерсон и МакТавиш сразу погрузились в военный самолёт, так как информация на жёстком диске подлежала немедленной расшифровке. Цели и задачи выполнены, жаль что не обошлось без саботажа. Полёт был долгий, по истечении которого Гари успел снять с формы приличное количество веток, грязи и вьющейся жестокой травы. Не терпелось поскорее вернуться на базу и сразу отмыться, сходить в медпункт — хрен знает сколько пиявок он поймал за шиворот. Да просто выспаться в конце концов. Соуп его полностью поддерживал, но сначала файлы. Стоит им сойти на взлётку их сразу окликает подоспевший Мит. В его глазах читались доводы о внешнем виде сокомандников, но он, похоже, опустил лишние комментарии. Джон передает документы, перекидываясь парой фраз. Роуч ловит прищур чужих искрящихся глаз своей кожей. — Думаю, медсестры не высоко оценят такой букет. — всё же выдаёт Мит про охапку веток и травы в руках Роуча. Сержант лишь угрюмо смотрит на товарища, а затем и вовсе впихивает ветки в чужие руки — совесть не позволяла оставить этот мусор в кабине самолёта. Теперь Мит буравит взглядом ветки в одной руке и водонепроницаемый кейс в другой. Этот паршивец даже не растерялся и пропел на последок, не сильно стукнув Гари кулаком по плечу, что-то по типу: «Не гуляй больше по болотам — такое занятие затягивает!». Весельчак чертов. Рано выдыхать. Дальше как по расписанию. Медотсек, душ, отчёт. Только вечером, ближе к полуночи, после ещё одного захода в душ, мозг понимает что уже всё кончилось. На сегодня. Выйдя из горячего душа, когда от распаренной кожи удалось отскоблить въевшуюся трясину и болотную тухлятину, он не до конца прослушивает волосы, накидывает на голову полотенце. Сменив форму на более растянутую футболку и спортивные штаны он облегченно вздыхает. В холе казармы на удивление было оживленно, но не слишком шумно. Сандерсон не успевает дошаркать к своей комнате — падает на ближайший стул, разворачивает его и облокачиваясь на спинку. Не часто они устраивают человеческие посиделки за игрой в карты. Подбородок упирается в сложенные предплечья, а полотенце чуть сползает с макушки к затылку. Невозможно оторвать взгляда от Скэркроу, который, судя по мимике и вееру из карт, всухую проигрывал Гасу. Лейтенант был не только хорош в вождении по бездорожью и выборки анекдотов. Вот и сейчас он вальяжно поправляет приевшуюся образу кепку за козырек, довольно ухмыляясь всего трём зажатым картам в пальцах. Скэркрой вскоре гордо капитулирует, скидывает карты без попытки отыграться, пересаживается ближе к Ройсу, что продолжал травить Миту по-тихому какие-то анекдоты про безногих и безруких. Он перехватывает у говорившего банку с мерзкий безалкогольным пойлом. Снайпер делает пару смачных глотков, прежде чем до хозяина спиртного доходит. — Я не договорил. — сообразил Ройс, забирая банку обратно, тыкая Скэркроу пальцем этой же руки в плечо. — А я не допил. — пожимает тот невзначай плечами, мол, чего так резко реагировать, если этой гадости ещё две упаковки под столом стояло. Их быстро затыкает Мит понятным жестом. Игра ещё не закончена. Остался ещё Гоуст с четырьмя картами на руках. Возможно, намечалась ничья. — Закругляйтесь, Прайс идёт. — сообщил Соуп, который явно был тоже после душа. Прикрыв за собой дверь он прошёл к дивану, усаживаясь на подлокотник, оценивая взглядом сначала карты у одного лейтенанта, затем у другого. Немного присвистывает. Прайс и правда приходит скоро. Останавливается где-то в проходе со скрещенными на груди руками. Гас это не сразу понимает, но когда всё окружение пялится ему куда-то за спину, он оборачивается. Развязно салютует капитану. — Вам заняться больше нечем? — доносится ворчание от Джонатана. Гари показалось, или уровень веселья и беззаботности в миг упал ниже плинтуса? — Да ладно тебе, капитан. Иди к нам. — будто бы забыв про субординацию зовёт лейтенант Прайса. Прайс устало трëт переносицу. Интересно от чего больше — от поднявшегося внутриглазного давления или от негодование на своих солдат, которые гробили свой режим, ещё и теша самолюбие Гаса. — Я не азартный игрок, — напоминает он своему лейтенанту, раздраженно фыркая. — Я тоже. Просто приятно проводить время в законный отдых. Прайс замолк на какое-то время, смотря только на Гаса, который точно так же смотрел в ответ на капитана, попутно перетасовывая карты. — Одна партейка. Так, в молодость окунуться. Без спора. Упрашивает. Хочет чтобы тот стал соучастником данного «преступления» или же он правда вошёл в азарт? Возможно и то, и то. Черты лица становятся чуть мягче. Прайс даёт отмашку, от чего глаза Гаса сщурились от небольшой ползущей ухмылки на одной стороне лица, пока окружение притихло. Все остатки напряжение в пространстве пропадают, оставляя место для неподдельного интереса. Даже Прайс сегодня вымотали по хуже собаки, может по этому с лёгкой руки своего подчинённого даже не пожелал воспротивиться, или хотя бы сделать вид. Гоуст двигается, уступая место для капитана. Гас начинает раздавать по новой. Роуч старается запоминать приятные моменты в жизни, отпечатывая их в долгосрочной памяти, старается запомнить мелкие детали для приятной рефлексии в будущем. Чёрт знает когда ещё будет возможность увидеть такое. Всё: открестившегося Мита, залпом допившего содержимое банки Ройса; развалившегося в кресле рядом Скэркроу, который явно потянулся за новой упаковкой под стол; довольное выражение Гаса и сосредоточенно-серьезное лицо Прайса; Соупа, который что-то тихо комментирует над макушкой Гоуста, облокотившись на спинку дивана для опоры, пока лейтенанта практически упирается затылком и плечом в бицепс МакТавиша, следя за игрой, но явно прислушиваясь к бормотанию сверху; недовольного Ройса, зарекающегося никогда больше на притаскивать что-то из своего запаса таким нахальным сокомандникам.***
— Почему они так похожи? — не выдержал Гари. Накипело. Сидящий рядом Озон даже оторвался от чистки ножей, уставившись на поникшего сержанта. Он смотрит на Роуча, затем переводит взгляд на площадку, где Соуп отчитывал рекрутов добавочными отжиманиями, пока Гоуст контролировал изготовку у отдельной группы на самом стрельбище. Озон сразу смекнул, о чем именно говорил сержант и от этого чуть хмурится. — Они разные, Роуч. Пора уже открыть глаза, иначе как тебя взяли в армию с таким плохим зрением? — в голосе нет усмешки или издëвки. Только факты. Скорее всего это был риторический вопрос сержанта от воспаленных мыслей вьющихся в его голове уже приличное время, поэтому он удивительно смотрит на Озона, когда тот отвечает. — Но почему так? — он звучит слишком отчаянно, чем должен быть. — Чувствую себя идиотом. Снайпер вновь принимается за чистку оружия. — Ты тот ещё дурак, но не идиот. Пока что. — заключает Озон. — Не кисни Роуч, ты привыкнешь. Роуч ворчит в протяжном вздохе. Похоже у сержанта и правда беды с головой, раз решил, что эти двое абсолютно идентичны для него. Как ему привыкнуть, если каждый раз мозг выдает, как на экране монитора, огромными красными буквами слово «ОШИБКА»? Так думать про них не правильно. Понятно, что они большую часть времени работают вместе, даже во время отдыха пересекаются нередко на стрельбищах или на перекурах. Вот Прайс и Гас тоже долгое время служат рука об руку, только их запахи не настолько смешались между собой. Если так подумать о всей команде, то здесь никто не раскидывался своими личными данными, всё чем позволено было обладать он уже знал. Спрашивать в лоб у него не были ни какого желания: личные границы, субординация и так далее по списку. В основном в сто сорок первую набирали альф, но беты здесь тоже имели место быть. Тот же Арчер был живым примером. Ройс вроде тоже. Извилины напрягаются, но ничего конкретного вспомнить не могут. А Гоуст…? А Гоуст в это время кроет матом бедолагу, что уронил заряженную винтовку на землю.***
— Роуч, внимание на меня. — четко слышит сержант и еле как поднимает потяжелевшую голову. Гоуст сильнее затягивает эластичный бинт на чужом плече. Всё-таки задело осколками. Едкий запах пробирает до костей. Дым, гарь, порох, кровь. Гной. И откровенная вонь какой-то кислоты. Роуч сразу встрепенулся, втянул горький воздух грудью насколько мог. У Гоуста ползет бордовое пятно по штанине на четыре пальца выше места, где ткань уходила в зашнурованный берц. Гоуст рычит, вбросив пару ругательств на барахлящую связь и миномëтчика с соседнего холма, вскидывает автомат. Что-то щелкает и Роуч отпихивает лейтенанта назад, пуская короткую очередь в кусты напротив. Делает это необдуманно и резко. Практически интуитивно. Там что-то глухо падает, но нет времени на проверку или догадки. Гоуст отрезвляюще бьëт по его руке, которой Сандерсон вцепился в разгрузку лейтенанта, и тянет сержанта вниз, когда над макушкой пролетают ошметки свинцового града. Им начали наступать в тыл. Из-за угла пристройки показалось дуло автомата. Роуч тут же реагирует, снимая пистолет с предохранителя и стоит неумному туловищу показаться он стреляет. В награду за быструю реакцию он снимает с бронежилета три осколочных гранаты, которые сразу были пущены в работу. Им необходимо избавится от миномётчика. А пока Роуч страхует, когда Гоуст тратит две секунды на обезболивающее. По связи барахлит голос Мита. Выуживаются слова, что Ройса тоже подстрелили. Сержант соврал бы, если бы не заметил, с каким благоговением горели глаза лейтенанта в момент, когда он перерезал горло мужчине за миномётом. В это момент он словно теряет всё то заземленное и человеческое, что в нём было. А было этого не так много — так могло показаться обычным новичкам. Кровожадностью он тоже не отличался. Прям парадокс. Суров и жесток по отношению к террористам — да. Это его работа. Просто в какие-то моменты его жесты становятся пронзительнее, считываются более остро, насколько это может быть заметным во время резни и выстрелов вокруг. Пока Роуч разбирается с автоматчиком колющими движениями ножа, боковое зрение ловит движение по левую сторону от Гоуста. — Сзади! — орёт Гари. Гоуст реагирует быстро, но нож все-таки цепляет дужку очков. Свистящий выстрел, и летевший в бой террорист обрушивается на колени, рукоятка ножа выскальзывает из руки, а по затылку, ближе к правому уху, начинает расползаться красная звезда — работа одного из снайперов сто сорок первой. Арчер или Озон? Не важно. Вокруг уже стояла мёртвая тишина. Не было тех кто мог бы орать, стрелять и бегать. Сандерсон пилит взглядом ещё тёплый труп, затем поднимает взгляд, ловит чужой. Считывает всё те крупицы непонимания, даже некое осуждение, от чего ему становится не по себе. Погода быстро портится, как и обещали по прогнозу. Начинается мелкий дождь. Гоуст забирает автомат павшего мужчины, проверяет наполненность магазина. Сломанные очки летят без сожаления куда-то под ноги. — Пошли. Пора работать. — говорит он так, как будто это всё было не серьёзно. Как разминка. Он идёт ко входу в пристройку. Командует по связи. Роуч идет практически след в след за ним. Сержант исследует здание, аккуратно проверяя каждый поворот. Наличие тишины выводит похлеще бесконечной стрельбы. Ему особо не нравился самый дальний и тёмный закуток. Оттуда несло. Очень сильно, хуже чем с улицы. Нужно обследовать каждый угол — сам знает. В горле встаёт ком, стоит войти в не большую комнату без окон. Твою ж мать... На грязном полу, в луже собственной крови лежала молодая изувеченная девушка. Её глаза были наполовину распахнуты, капилляры лопнувшие. Тело усеяно гематомами, порезами и ссадинами. Похоже, это была заложница, о которой им какого-то черта не сообщили. Запах химии резко бьёт в нос, но где-то на задворках он улавливает еле живой нежный запах чего-то цветочного. Диагноз — Омега. Она же совсем ребёнок — первое о чём болезненно подумал Роуч, пока не спустился на одно колено, чтобы проверить пульс. Он ещё бился. — Трёхсотый! — оповещает сержант по внутреннему каналу связи. Роуч без особых раздумий потрошит аптечку, доставая гемостатики и бинты. Боится, что уже поздно, но не может стоять просто сложив руки. Ему хочется вернуться на улицу и пустить автоматную очередь каждой твари прямо промеж ног. — В подвале тоже, — хрипит Ройс из наушника. В помещение к Роучу входит Гоуст с какой-то простыней, зло проговаривает о том, что будет с теми, кто умолчал о важной информации, сообщает о раненных людях и запрашивает санитаров. Он подходит ближе и больше не шевелится. Смотрит куда-то вниз. — Вертушка в ожидании двух минут, — говорит он по связи всему отряду. Взгляд будто в расфокусе. Роуч бинтует кровоточащие раны на бледном бедре, пока Гоуст смотрит куда-то сквозь зелень чужих радужек. Лейтенант думает, что она с такой потерей крови не дождется даже вертолёта, не то что медпомощи в госпитале, но просто не успевает об это сообщить вслух — взгляд напротив становится яснее, из горла доносится ломанный шелест. Тело начинает медленно двигаться сквозь скулеж. Сам Роуч вот-вот готов заскулить. Сандерсон не раз отдавал должное выдержке лейтенанта, но вот дилемма. Что хуже — быть эмпатичной душонкой или куском бесчеловечного камня? Гоуст сам не мог дать ответ. Просто никогда не задавался таким вопросом. Его дело было предельно понятным — прийти, забрать базу данных, выйти. Но почему-то, вместо того, чтобы вернуться на место и контролировать передачу файлов, он присаживается на одно колено, снимает одну перчатку, берёт тонкое запястье и начинает выслушивать колыхание пульса. — Вы в безопасности, — говорит Роуч в надежде если не успокоить, то приободрить. Хотя какая тут нахер бодрость. Он быстро накладывал гемостатическую губку уже на другую ногу, пока лейтенант держит зрительный контакт, а его свободная рука лезет в собственную аптечку за бинтом. Тот собирается перевязать резанную рану на тонком плече и груди. Роуч не смеет его отвлекать — он и сам уже почти закончил, а пока нужно чтобы кто-то следил за сознанием. Он не знает зачем это делает, ведь понимает не меньше Гоуста, что шансов у неё немного. Но они ведь ещё есть же, да? Думать об этом не хочется, внутри всё рвется и ноет. Даже если она и выкарабкается, сможет ли оправиться от такого шока? Сможет ли вернутся в тот заоблачный мир нормальной размеренной жизни? Время показало, что самым не выгодным положением, предоставленным рулеткой судьбы, особенно в такое не спокойное время, может быть рождение омеги. Особенно ужасно, если омега является мужчиной — Мит сообщил по связи о втором заложнике, отчитался о оказании первой медицинской. Несмотря на большую потерю крови, парень-омега хотя бы ровно дышал, в отличие от худощавой девушки. В такие моменты Гари ненавидит физиологию альф. Просто ебаные животные без понимания рамок морали и человечности. Не то чтобы беты и омеги не могли быть такими ожесточёнными, но жаждой насилия статистикой всегда отличались альфы. Вот тебе и доминанты. Он замечает боковым зрением, как тонкие пальцы слабо цепляют грубый рукав спецовки. Девушка всхлипнула особо громко. Гоуст комкает и подкладывает ткань под её голову, вновь прощупывает пульс. У неё ледяные руки, и безразличные, полные слёз нефритовые глаза. Сержант краем глаза замечает разницу в размерах аккуратной девичьей ладони в руке лейтенанта, когда тонкие ободранные пальцы оказываются на развёрнутой кисти мужчины. Тельце пробила мелкая дрожь, всхлипы стали частыми и совсем хриплыми. Естественный запах перекрывал запах крови и желчи. Большой палец медленно, практически невесомо, проходит немного вверх, огибая множество ссадин. Роуч думает что ему показалось, но затем видит, как движение повторяется. Гари не в шоке. Он в ахуе. Естественно лейтенант живой человек, естественно он имеет свои пороги эмоциональных заглушек при такой работе, как у них. Но почему-то, сержанту показалось, что эти заглушики давно заржавели и уже не поддавались никакому натиску. Видно этот случай был по истинне ужасен и тяжёл для Гоуста. Он не разу не видел, как Призрак жалел кого-то. Роуч готов поклясться, пусть Гоуст успокаивал омегу, но в какой-то момент даже до него дошли некие невербальные волны. Что это и как блять работает — знать не было необходимости, но он был под впечатлением с того, что его внутренний альфа как будто получил перезагрузку. Это прекращается так же резко, как и началось. Из посиневших губ вытекает бурая пена, из остекленевших глаз уже не льются слезы, под белесой кожей не вздрагивает пульс. Она не дышит. На сердце сержанта разрывается что-то горячее и колючее. Не дотерпела. Реанимация бесполезна с такой потерей крови — она бы сделала только хуже, кто знает сколько внутренних повреждений было у девушки. Они сделали что смогли. Гоуст встает, единожды хлопает сержанта по плечу, чтобы тот очнулся. Из-за поворота показался Мит. Видны его морщины между бровей в прорези балаклавы от развёрнутой перед ним картины. Лейтенант уходит, выплевывает по каналу связи о потере одного из заложников. Сандерсон быстро мужается, собираясь с мыслями. Ему хватает сил вытащить из-под головы испустившей дух ткань и накинуть на израненное тело. Всë оставшееся время на поиск и скачивания базы данных Роуча не покидает мысль, что они сами были на волоске. Он лезет в аптечку за ещё одним бинтом, протягивает старшему. И снова Гоуст косится на него как на умалишённого. И снова Роуч чувствует себя прихлопнутой мухой. Что такого в помощи сокоманднику? Гордость? Да не похоже. Недоверие? Они и раньше выходили на задания вместе. Замешательство в чистом виде плавает поверх зрачка. Лейтенант забирает бинт и накладывает давящую повязку на рану, пока Гари контролировал передачу данных. Запах мертвечины всё никак не выветривается, оседая в носу, будто источник был совсем близко. Временем ожидания было в притык. Им этого хватит. Дождь продолжал бить ледяной моросью. Задание выполнено, но на душе было смрадно. Уже погрузившись в кабину. Роуч вскользь оглядывает лейтенанта — от запаха хвои ничего не осталось. Бинт на ноге от крови был бледно-розовый. Запах гноя никак не исчезал. — Вот, — он опять творит что-то машинальное, плавно набрасывается на ноги старшего свой брезент, пока тот находился в дрëме своих мыслей. — Проблемы? — Гоуст поднимает голову. Он спрашивает с лёгким недоумением. — Вы ранены, — как-то плоско поясняет сержант. Он хочет пожать плечами, но лишь придерживается за перевязку на плече. Брезент не настолько греет, чтобы в него можно было укутаться как в одеяло, и на состояние никак не влияет. Так для чего он это делает? Гоуст молчит, вновь уходя в свои размышления. Роуч в сердцах проклинает Мексику. Ройс с ним солидарен, но его хватает только молча лежать на том самом брезенте, под пристальным взглядом Мита и Арчера.***
Соуп практически выпрыгивает из салона вертолета на тех силах что ещё оставались в напряжённых мышцах. В их точке всё прошло не так плачевно. Покрытие взлётки было сырое — кажется тут тоже был недавно дождь. Он быстро находит взглядом нужных людей. Чуть не блюющего Ройса трудно не заметить, которого крючит пополам, благо его есть кому поддержать за ворот жилета. Но даже это не мешает ему осолютовать МакТавишу, чуть заваливать на напарника. Озон и Арчер, следившие за кейсом-ноутбуком с файлами и необходимой документацией, поступили также, но более филигранно, а затем направились до казарм. — Что там у вас? — Соуп замечает не привычную суету за спинами снайперов. — Лейтенант ранен, сэр, — вырывается излишне взвинчено. Роуч тут же затыкается. Знал бы, как обеспокоено широки́ его глаза. Какое-то спонтанное глубинное желание не дает ему успокоиться. Он вздыхает через нос, чувствует, что в воздухе влетает что-то не то. Ему кажется, что лейтенант вот-вот может умереть. Хочется как-то поддержать, проследить за состоянием, хотя Гоуст ведёт себя как обычно и стоит достаточно твердо на ногах. На заявление сержанта брови капитана сдвинулись чуть к переносице. Сандерсон и сам ранен. Джон наклоняется в сторону Райли, бегло осматривая перевязанную голень, откровенно вдыхает воздух глубоко. Он чуть меняется в лице, исчезает морщинка между бровей. — Пахнет разлагающейся плотью, — выдает Роуч. Его прошибает от запаха смерти. Соуп косится на сержанта. — Сколько раз я тебе говорил. Сначала смотри и думай, а потом говори, Сандерсон. Роуч сам удивляется от того, что ему хватает сил препираться с капитаном. — Вы разве не чувствуете? — не успокаивается сержант, продолжая после лёгкой заминки. — Чувствую, — цедит Соуп. — Может вы прекратите себя вести как цепные псы и отвалите? — ворчит Гоуст. Он чуть прихрамывает когда шагает в направлении ангаров базы. Сандерсон смотрит ему вслед, потом переводит взгляд на МакТавиша. У него сердце ухает так, что казалось его можно услышать даже сквозь шум вертолётных лопастей. По кончикам пальцев пробегает дрожь. Давно с ним такого не было. Откуда такой порыв к обороне? И почему сейчас? Он просит глазами Соупа сделать хоть что-то, потому что уверен, что Райли послушает капитана точно. Как бы они с Гоустом не были давно знакомы, а знакомы они были ещё со службы в SAS, но с МакТавишем они точно на одной волне. Он слышит рычание. — Вольно, сержант. На сегодня всё. Отдыхай. — А лейтенант? — Я присмотрю, — звучит как никогда обнадеживающе. И это работает. Роуч благодарно-устало кивает. Хочется верить в честность слов Соупа. Он это знает. — Пошли до военврача, калека, — плавно нагоняет Гоуста капитан, прикладывая ладонь меж чужих лопаток и ремней разгрузки, подталкивая вперёд. Тот опять недовольно бурчит.***
— О чем думаешь? — не может не прервать тишину Джон, укладывая доведенное до ума и чистоты снаряжение. Сегодня он был очень разговорчивым. Возможно это было из-за предвкушения. Гоуст делает точно также, только складирует вещи на стул в другом углу — его давно перестали раздражать повадки капитана МакТавиша. Тот в свою очередь не наглел в чужой комнате, хотя мог спокойно сбросить вещи в своей, всё равно были практически напротив. — Он меня защищал, — звучит сокрушенно. Если бы Соуп не знал Райли, он бы принял натужный звук, который тот издал, за усмешку. Однако это был нервный знак. — Меня — чёрствого, испорченного, с поехавшей крышей, будто я могу представлять что-то важное. Ужасно. Тон у него самый удрученный. — Я бы не сказал, что это так фатально. Но нужно будет провести с ним беседу о его поведении, — проговаривает Соуп, стараясь игнорировать самобичевание лейтенанта Райли, потому что это горькая правда. МакТавиш напряжен ничуть не меньше Райли. — Надеюсь он об этом скоро забудет, — в попытке приободриться и войти в рамки своей поведенческой нормы отмахнулся Саймон. — Он умный парень, — парирует Соуп в противовес, подходя ближе. Гоуст поворачивается в тот момент, когда к нему тянутся. Он чуть шарахается от чужой резкости, но оборону не применяет, хотя мог. Соупа этим не удивить — Призрак ненавидит, когда к нему прикасаются чужие. Джон понимает, в каком состоянии его подчинённый, он знает что за дерьмо случилось на их вылазке, и обязательно поговорит об этом с Саймоном. А пока нужно чтобы лейтенант пришёл в норму. Соуп говорит непринужденно и спокойно. — Это я, Саймон. Гоуст дышит глубоко, прогоняя запах дубовой коры, еловой хвои и ягод можжевельника по рецепторам. Он успокаивается, подаётся на встречу, роняет подбородок на чужое теплое плечо, пока его по-хозяйски сгребают в объятья. Соупу он уже давно не в силах отказать. Собственные руки сами забираются под плотный материал комбинезона, поглаживая горячие бока. Соуп не собирается признавать, как про себя ликует ответке. Нужно будет избавиться от этого запаха с формы Райли. Он не труп, чтобы так пахнуть, что бы сам Саймон не говорил, и МакТавиш с рвением готов помочь. Плевать что они будут практически идентично пахнуть — «старички» из ОТГ уже свыклись, что эти двое имеют братские повадки. Братские. Как же. Где-то в глубине естества Соуп польщен не метафорическим доверием, потому что это, пожалуй, единственная ответственность которую с него сняли по обоюдному согласию. Та ответственность, которую он, возможно, не был бы против взять на свой счёт, если бы не война, в которую они сами себя загнали. В голове очень редко простреливали мысли про гражданку и смогли ли бы они ужиться без принуждения. Если бы Джон знал, что в таких диких мыслях он был не одинок, пусть в чужом покалеченном мозге они всплывают ещё реже, он бы подавился слюной. В конце концов мысли выталкиваются куда-то за пределы жаром чужого тела. Соуп без задней мысли втягивает чужой естественный запах, практически не морщится, и в моменте что-то улавливает. — Мне показалось, или ты запах лавандой? — они соприкасаются лбами. МакТавиш смотрит прямо в глаза Райли. Пальцы скользнули под кромку балаклавы, ощупывая линию вдоль шейных позвонков, поднимаясь к затылку. Тот хмурится. Это уже давно не его запах. Гоуст закатывает края маски до носа, дышит уже загнанно. — Показалось. — он выдыхает прямо в рот. Они успокаивают друг друга ленивыми, чуть грубоватыми движениями. Всё по старинке, таблетки вот-вот перестанут действовать. Единственное что раздражает — не получится разложить как следует прямо сейчас. Они оба изрядно вымотанные, однако застать Гоуста в располагающем состоянии получалось отнюдь не часто, в прочем, как и Соупа, так что они готовы ещё немного помелочиться. Никто никогда не узнает, что до плена в Мексике у Робы лейтенант пах совсем по другому. Никто не поймет, как он по настоящему пахнет сейчас. Никто, кроме Соупа. И, возможно, Роуча, если Гоуст позволит, что крайне маловероятно.