***
— Будешь за мной, как за каменной стеной, малышка. Я тебе всё куплю, что захочешь. Только подожди чуток, мы с пацанами темку замутим, деньжат срубим и заживём. — Бормотал Дукати, гладя Айгуль по волосам, целуя в висок, пока та, прижавшись к нему, сидела на диване базы Хади Такташ. Она влюбилась в образ Дукати, который создал её мозг, до беспамятства. Айгуль казалось, что он — идеал, тот, в котором она нуждалась всё это время. Они познакомились на дискотеке, на которую её вытащила подруга, а затем укатила с хадишевским на хату, оставив Айгуль одну. К ней подошёл он — красивый, зеленоглазый, короткостриженный брюнет с дерзкой ухмылкой на лице, всем своим видом крича, какой он мужественный альфа — самец. Мужчина. Он не слушал её слова о том, что она универсамовская и ходит под Маратом, упрямый, словно бык. Айгуль его заинтересовала, а значит, она станет его. Хотя она-то и не была против. Его ласковые слова, объятия, шоколад и цветы, такое себе не каждый позволить может. А он смог. И подарил это Айгуль. — Буду. — Кивнула она, положив голову ему на плечо, пока за ними наблюдали толпа хадишевских. Она согласилась стать его. И потребности доказать что-то Марату, ради которой она и затеяла эту романтику с Дукати, как и не бывало. Испарилась. Она больше не хотела доказать Марату, что сможет и без его любви. Её влюбленность в него скрылась под чувствами к Лёше.***
— Лёша! — Раздался в помещении испуганный голос девочки, заметившей своего возлюбленного, покрытого собственной кровью. Он выглядел уставшим и раздраженным, даже злым. Айгуль подбежала к нему, руками обхватив его лицо, пытаясь повернуть к себе, чтобы увидеть ущерб, нанесённый ему. В груди поселилось волнение и страх за Дукати. — Отъебись, дура, дай пройти. —Тяжелая рука со всей силы оттолкнула хрупкое, хилое тело от себя. Оно полетело в сторону, с глухим стуком ударившись о бетонную, холодную стену. Её губы покинул вздох боли, глаза автоматически зажмурились. Как он мог такое сотворить? Он просто устал и зол, а тут я лезу со своей заботой… Не стоило, сама виновата. Айгуль сделала шаг от стены и подошла к пустому стулу, опустившись на него, наблюдая за тем, как комнату начинают заполнять участники группировки Хади Такташ. Уставшие, побитые, окровавленные и злые. — Так дело не пойдёт, откуда столько универсамовских вылезло? — Прозвучал голос Исакова, небрежно вытирающего кровь с виска рукавом куртки. Услышав «универсамовских», Айгуль вздрогнула. Воспоминания нахлынули с невероятной силой, показывая перед глазами давно забытые образы, вытаскивая их из мусора в её голове, сдувая пыль. Универсам были её спасением, за которое она хваталась пару месяцев назад. А сейчас всё поменялось — она девка хадишевского, она их. И её это вполне устраивало, ей с ними было хорошо. — Меня больше волнует, чего они так на нас взъелись. Уже полгода прошло, мы в расчёте, так чего лишний раз нам мозги ебать? Исаков пожал плечами в ответ на слова Дукати. Он зашипел, указательным и большим пальцем зажимая переносицу. Айгуль с тревогой в глазах глядела на эту картину, руки изредка подрагивали. Она знала, что им было больно, и хотела помочь, но боялась лишний раз напоминать о своём присутствии. Да и Лёша ей запрещал говорить с представителями мужского пола кроме него, ревнует. — Слышишь, Дукати, а твоя баба помочь нам не хочет? Сидит и смотрит, лучше бы помощь предложила! — Подал голос Бенз , посмотревший на Айгуль, в его глазах плескалось негодование. — Не хочет, сам себе поможешь. А она моя, мне помогать и будет. А-ну быстро сгоняла за аптечкой. — Дукати бросил на девушку гневный взгляд, поселяя в её груди страх и повиновение. — Да, конечно, Лёш… — Айгуль поднялась на ноги, в голове крутились сотни мыслей о том, почему вдруг Дукати так с ней разговаривает. Боль и обида густыми корнями обвили её душу, тонкими, но крепкими ростками пробиваясь сквозь органы. Ей пришлось прикусить губу, стиснуть зубы, дабы сдержать свой колкий нрав и не сказать лишнего Лёше.***
В скором времени насилие со стороны Дукати стало повседневностью — Айгуль, лишь взглянув в его сторону, уже могла знать, что получит знатно. Он на ней выместит свою злость, а затем компенсирует свою жестокость сладкими словами, поцелуями и цветами роз, втайне сорванными с клумбы соседской бабушки. Айгуль было чертовски больно, боль с каждым разом становилась больше, сильнее, гуще. За что Дукати так с ней? Все его слова о счастье, обеспеченной и беззаботной жизни оказались пустыми? Она искренне не понимала, что делала не так. Она так старалась быть лучшей для него, быть хорошей, послушной, быть его любимой. Она изо всех сил старалась, изводя себя, унижаясь, растаптывая свою честь и достоинство. Её гордость угасла, как и огонёк в ней, который она так лелеяла и защищала. Огонёк надежды. Могла ли она знать, что Дукати, что Хади Такташ, что все они станут её палачами? Не могла.***
В комнате стоял неприятный, душный воздух, затхлый запах табака и алкоголя заполнял всё пространство, просачиваясь в ткань и волосы. Айгуль никогда не нравился такой запах, но когда она прильнула к Дукати, вдыхая тонкий аромат его одеколона, дыма и чего-то, схожего на цитрус, становилось в сотни раз легче. Она обожала то, как пахнет её Лёша, так же, как и обожала его самого. Души в нём не чаяла. — Слышишь, Айгуленька… — Комнату, тишина которой пронизывала кожу иглами, наполнил звук пьяного голоса Дукатти, льющийся с его сухих, потрескавшихся губ. — Мы ведь уже так долго вместе, целых 4 месяца. — К чему ты клонишь? — Не выдержала девчушка, глянув в его глаза. На её левую щеку грубо, со звонким шлепком опустились пальцы Дукати, давая пощечину. — Сколько я тебя учил, что меня перебивать нельзя? Тупо доходит? Мне на пальцах объяснять? Ты вообще хоть каплю уважения ко мне имеешь? Гневный взгляд парня лёг на её лицо, которое моментально налилось румянцем, чувствуя стыд и страх, который оживал каждый раз, стоило ему только повысить голос хотя-бы на 2 тона. — Прости, я нечаянно, я забыла… В ответ молчание, которое заставило Айгуль сглотнуть, пытаясь смочить пересохшее горло. Тонкие пальцы сжались в кулак, и она выпрямилась, смотря в глаза Дукати, изучая, стараясь понять, о чём он думает. Алексей поднялся на ноги, выкинув под них окурок и носком кроссовка затоптав тлеющий табак. Место, где он сидел, и к которому она прижималась, в миг остыло. Его руки спустились к ремню его джинс, он приподнял подол олимпийки и принялся расстёгивать ширинку. Айгуль отпрянула назад, спиной вжимаясь в старый, пыльный диван. Страх окутал с новой силой, цепкими ручищами сжимая её, сковывая движения, липкие змеи поползли под кожу… — Ты же моя баба, а я тебя ещё ни разу не имел. — Он облизнул сухие губы, глядя на дрожащую перед ним Айгуль. Его не интересовало, боялась ли она, что она чувствовала, хотела ли она этого. Он хотел её, а значит, он её возьмёт. — Лёшенька, не нужно, пожалуйста… — Пролепетала та, прорезая трясущийся голосок, испуганно моргая и быстро дыша. Дукати лишь ухмыльнулся, потянувшись к её бёдрам, притягивая к себе. — Ну, чего ты как не родная? Тебе понравится. — Он прижал её к себе, раздвинув её ноги, его пах прижался к её. Его стояк давил на её половые губы, отвращение исказило её лицо, Айгуль вновь попыталась отодвинуться. Её ноги дёргались, пытаясь высвободиться, вырваться, сбежать, спастись, она не хотела этого. Она не была готова. — Смирно сиди, а то получишь. На глазах выступили слёзы, её подбородок задрожал, горло сжалось, издавая всхлип. Грубые руки Дукати поползли под её юбку, задирая, нащупывая пояс капронок и нижнего белья. Резко стянув их вниз, Алексею открылся вид на её невинные, чистые гениталии, и его губы скривились в больной ухмылке. Мерзко, так чертовски мерзко… Айгуль захотелось снять с себя кожу. — Нетронутая. — Прошептал тот, стягивая с себя свои джинсы и боксёры. Мерзость! С губ сорвался крик, приглушенный грязной рукой Дукати, пока тот толкался внутрь испуганной, дрожащей Айгуль. Боль от его рваных толчков, казалось, разрывала её, распиливая внутри. Она сопротивлялась, пытаясь сомкнуть ноги, но Лёша был сильнее, прижав её к себе, двигаясь так, как желает он, не заботясь о её боли. И это продолжалось херову тучу раз, ему не хватило 4 оргазмов, он хотел ещё, кончая внутрь, заставляя липкое, жидкое семя стекать вниз по её коже, что больше не казалась такой бледной, гладкой и чистой. Её тело и душа были осквернены его насилием. Боль, что душевная, что физическая, была неимоверно сильной, невыносимой, выедая изнутри, словно кислота. Ей хотелось плакать, кричать, закатывать истерики, ломать и крушить, но больше всего ей хотелось, чтобы это закончилось. Чтобы всё было как раньше, чтобы его руки не смели скользить дальше положенного, а его губы касались только её щек и губ. И Айгуль, вопреки боли, не снимала розовых очков, смотря на него и его извращенную любовь сквозь радужные стёкла. Она оставалась с ним, терпя все выходки, она принимала его таким, каким он есть, она любила, прося взамен лишь нежности, к которой она так стремилась и в которой так нуждалась. Но с Дукати этому не суждено случиться. Он был её погибелью, а она — его жертвой.***
— Ой, Лёша, ты такой смешной! — Произнесла девушка, умостившаяся на бедре Дукати, пока тот выкуривал очередную сигарету, наполняя помещение дымом. Блондинка соблазнительно, низко, сексуальным голосом засмеялась, наклоняясь к Лёше, её задница «невзначай» ерзала по его паху. Рука Дукати легла на её бедро, останавливая движения, прижимая к себе. — Не вылезай из кожи, сиди. — Его пальцы потушили окурок и выкинули его за спину. Девушка лишь захихикала, убирая его руку с бедра и садясь на его бедра, оседлав их. Затем она начала приподниматься вверх и опускаться вниз, имитируя то, как скачет на члене. — Лёша, ты такой мужественный… — Её руки скользнули по его ключицам к шее, выгибаясь, грудью прильнув к его груди. — Я хочу тебя. — И я тебя. — Прозвучал его голос, прежде чем в помещении начали раздаваться звуки тяжелого дыхания, затем хлопков плоти о плоть и стонов.***
Знала ли Айгуль, что Лёша спит с другими? Знала. Но она считала, что это норма, ему же тоже нужно расслабляться. Это не было нормой, конечно, но за розовыми очками всё становится идеальным, белым и пушистым, радужным и вызывающим, зовущим к себе, приманивающим. Как бы голодного манила миска борща с хлебом, так её манил Лёша со своими тараканами в голове и нездоровыми нравами. Их отношения были сплошным насилием, но она этого не понимала. Слишком уж любовь затмевала все его косяки, чтобы принять истину и уйти. — Айгуль, ты мне наскучила. — Дукатти с безразличием смотрел в её глаза, небрежно крутя в пальцах ключи от машины Исакова. Он не чувствовал вины или угрызений совести, чернота его души давно взяла в плен его совесть. Лёша больше не мог чувствовать, что виноват в чём-то. Он всегда был прав. — Да, ты хороша, но все эти твои простые замашки, твоя простота и скромность. Ты скучная. Давай разойдёмся. Слова отрезвили её, заставив округлить глаза и замереть. Она помотала головой, пытаясь отрицать его слова. — Что? — Боль, и так бушевавшая в её внутренностях, достигла своего пика, а её злорадствующий мазохизм ликовал. — Что? — Повторил её голос, стараясь не верить в то, что он сказал. — Ты осталась такой же тупой. Мы закончили, всё, бывай, я больше не люблю тебя. — Слова острым кинжалом вонзились в сердце, терзая душу, Айгуль казалось, что сердце вырывали, а душу ампутировали. Ей стало больнее, чем когда-либо. Слёзы лавой покинули её глаза, стекая по горячим щекам, выдавая всю боль. Она оголила душу, отдала ему сердце, а он раскрошил всё это в дребезги, в осколки, которые впивались в её нежную кожу. Айгуль искренне не хотела верить в происходящее. На что Дукати развернулся и с таким же важным-вальяжным видом, с которым и пришёл, зашагал, скрываясь в машине. Айгуль задрожала, колени из ватных превратились в деревянные, а затем вновь в ватные, подкашиваясь. Хрупкое тело упало на колени, сгибаясь вдвое, рот открылся в немом крике, когда истерика накатила с большой силой. Теперь-то её честь воистину была растоптана.***
По законам улицы, когда девушка больше не была бабой участника какой-либо группировки, ею мог воспользоваться любой член банды, даже скорлупа. И Айгуль, чья внешность, сотканная из светлых волос, нежных черт лица и голубых, глубоких, цвета васильков глаз, чья фигура, тонкая, хрупкая и изящная, манила к себе каждого парня, что взглянет на неё сверху-вниз. Она была красивой, даже слишком. И это же вылезло ей боком, подкашивая всю её разбитую натуру, ломая дальше, и грязные руки, схватившие её в переулке, надламывали кусочки её души и съедали, причмокивая. Хадишевские, решившие сыграть «в ромашку», не нашли девчонки лучше, чем Айгуль. И теперь, связав её ремнями своих джинс, Айгуль пускали по кругу, выбивая из неё крики боли. Её заставляли брать в рот, становится на колени, её унижали, плевали на неё, издевались над ею, над такой хрупкой ромашкой, вырывая её лепестки. Она стала жертвой насилия. Она подчинилась своей наивности и глупости, отдала себя в руки монстру, с таким повиновением слушая каждое его слово и подчиняясь каждому его взгляду. Её монстр сломал её, а его приспешники добили её, заставляя сердце истекать кровью, плакать, дрожать и умолять. Такое маленькое, разбитое сердце, познавшее столько боли. Её душа умоляла о мире, умоляла о спокойствии, умоляла, прося оставить её жить. Но такого не будет. Её сломают, Айгуль сломают, её существо сломают, её не оставят в живых. Её измучают, и только после сотни страданий ей позволят умереть, упокоиться. Её насиловали ежедневно. Трахали, мучали, заставляли извиняться ни за что, заставляли умолять о пощаде. Её глаза, раньше горевшие огнём, желающие жить, потухли, угасли, её желание жить, любить и быть любимой иссякло. Она так больше не могла. Боль становилась невыносимой, вызывая слёзы и крики, срывая голос, заставляя рвать на себе волосы и царапать кожу, пытаясь смыть прикосновения хадишевских, пытаясь избавиться от грязи на её теле, пытаясь убрать отпечаток на её душе. Она теперь бракованная. Айгуль сторонились, называя шлюхой, и те, в которых она раньше искала убежище, теперь слали её нахуй, не желая иметь ничего общего с потаскухой. Даже Марат, раньше любивший её, после произошедшего наплевал на неё и перелистнул эту страницу своей жизни, начиная новую. Айгуль осталась полностью одна. Никому не нужная дрянь, шлюха, проститутка, фу. О таких стыдно и думать, что люди скажут? Она так больше не могла. Сердце затмило мозг, призывая покончить со всем этим ужасом, стереть с себя клеймо шлюхи и найти покой. И выход был один — крыша её дома. И она больше не колебалась, глядя вниз, стоя на краю. Заплаканные глаза и опухшее лицо излучали боль, а искусанные губы согнулись в улыбке. Боли придёт конец. Она избавится от этого. Один шаг вперёд избавит её от этого. Но её тело, лежащее на холодном асфальте, покрытое кровью, не избавилось от боли. Душа так и не нашла покой, и теперь она останется метаться в пустоте, ища выход, которого больше не будет. Она унесла с собою боль и обрекла себя на вечные мучения. Её разбитое сердце больше не соберется в одно целое, а её сломанная душа больше не восстановится. И сейчас, вспомнив о Марате, она поняла, что стоило ей простить его, принять его любовь и ответить взаимностью. Его любовь была бы дороже всего. Но всё это в прошлом. Хотелось бы, чтобы у неё с ним было будущее, но его у неё уже вообще не будет.