🧤🧤🧤
В столовой университета, несмотря на ужасный холод и мелкий снежок, выпадший ночью, все также было огромное количество людей. Студенты толпились повсюду, желая побыстрее взять себе еду и сесть спокойно принять внутрь свой завтрак. Хенджин ненавидел огромные скопления людей, особенно — в теплом обогреваемом здании. Сразу чувствовалась слабость в теле, ватные ноги, не дающие возможность спокойно пройти до своего места, тяжесть в области груди и, самое ужасное, пот. Рвотные позывы вырывались наружу, сигнализируя красную тревогу: нужно было срочно сесть и выпить нитроглицерин. Решив обойтись без завтрака, Хван быстрым шагом, не обращая внимания на головокружение и слабость во всем теле, дошел до столика в углу, с глухим стоном падая на скамейку. За привычным столом уже сидели Чонин и Минхо, громко что-то обсуждая. Хенджин сел возле них, дрожащими руками доставая упаковку таблеток из кармана, с сильным усердием разрывая ее трясущими пальцами, чтобы вытащить лекарство и сунуть под язык. Нитроглицерин сразу стал выполнять свою функцию и таять во рту: стало немного легче дышать, тяжесть в груди понемногу спадала. Друзья обеспокоено взглянули на него, Хенджин недовольно закатил глаза, желая никогда больше не видеть эти взгляды: не до этого сейчас, слишком жарко до сих пор. Достав из сумки за плечом ледяную бутылку, наполненную наполовину водой, наполовину льдом, Хван открыл ее, жадно выпивая глотком половину содержимого, после — хватая ртом воздух. Холодная вода капала с губ на черные джинсы, пока Хенджин старался отдышаться и наконец выдохнуть с облегчением: приступ прошел. Чонин и Минхо продолжают сверлить его тяжёлым, — даже тяжелее сдавливающей грудь боли, — взглядом. Хенджин облизывает и без того влажные губы, кусая щеки изнутри. Безнадёжно. — До каких пор ты собираешься пить только один сранный нитроглицерин после каждого приступа? — задаёт вполне логичный вопрос Минхо, прожигая дыру в сжатой рукой Хенджина упаковке ничем не повинного лекарства. Хван усмехается, убирая ее обратно в рюкзак. — Очевидно, до смерти, — хмыкает он, чувствуя в груди ещё одну нарастающую тревогу. Как паршиво это все. Парни смотрят на него с некой злобой, но они злятся не беспричинно — Хван понимает это. Он слишком беспечно играет со своей жизнью, не серьезно относится к выпискам врачей и просьбам друзей хотя бы немного следить за собой. Но это все его так раздражало, пусть они все попробуют встать на его место, пережить один из его ежедневных приступов и остаться довольными жизнью — тогда поговорим, — просто отвалите, ладно? — Хён, мы не хотим тебя обижать, правда, но подумай сам, — начал Чонин, переглядываясь с Минхо, — такими темпами ты скоро коньки сдвинешь в свои-то двадцать три, — говорит Ян, с тревогой смотря другу в глаза, пытаясь доказать ему, что он прав. Но Хенджин и так это знает. Он не из тех, кто боится смерти. Они с ним хорошие знакомые лет с семнадцати, когда мелкому тинэйджеру Хвану после его первого приступа поставили диагноз — «Ишемическая болезнь сердца». Тогда все проблемы начали собираться одна за другой, из маленького снежка превращаясь в огромный снежный ком, превосходящий размер человека раза в два. Приступы замирания сердца, тошноты преследовали чуть ли не каждый день, после привычного курения становилось в сто крат хуже. Занятия спортом оказались категорически запрещены, если только Хван не хотел в любой момент во время бега свалится без сознания от новой порции слабости и давления в грудной клетке. А он не хотел. Смерть не пугала его: было бы странно бояться того, кто постоянно рядом, готовый подать свою руку помощи в любой момент. И не важно для чего — если ты помогаешь, то зачем же тебя боятся? Хенджин понимал это, готовый в абсолютно любой момент отдаться в руки своей давней знакомой без зазрения совести. Он верил, что если так надо, значит так правда надо. Артерии в сердце с каждый днём барахлили сильнее прежнего, как двигатели в старой машине, над которой сколько ни трудись — она не заведётся. Хван мог бы попробовать: лечение свободное, операция по раскупориванию стенок существует и приветствуется, нужно только одно — желание. Хенджин уже привык так жить, привык к каждодневным приступам, постоянно скачущему сердцу, желанию не вылезать из холодного душа, лишь бы эти бесячие капли пота больше не текли по нему. Он ненавидел жару и свое потоотделение. Это так противно, что Хван никогда не сможет передать эти ощущения. Поэтому дружит он только с холодом, но при этом холод не дружит с ним. Он окутывает парня с головы до ног, заставляя тело коченеть, зубы стучать, голове болеть от ощущения замёрзших мозгов. А Хенджину нравилось: что угодно, но не жара. — Умру в двадцать четыре, — вытирая влажный лоб, улыбался Хван. Чонин конечно понимал, что это все шутки, но сдерживать себя не стал и, размахнувшись ладонью, с характерным шлепком ударил друга по затылку. Стало легче каждому.🧤🧤🧤
После пар общественные транспорты до ужаса набитые, поэтому Хенджин выбирает дойти до той самой кофейни пешком, прогуляться и подумать. Он уже неделю никак не может вернуть тому парню его вещи, считая себя мелким воришкой. Минхо хлопает его по плечу и прощается, беря с парня обещание дойти до дома как можно скорее, не обморозив все конечности. Хван ничего не обещает. Дорога до кофейни от университета занимает минут пятнадцать, поэтому парень достает наушникии, чтобы не слушать шум города, включает свою любимую песню — DPR IAN — So Beautiful, наслаждаясь звуком дождя, — бьющего по крышам домов, прям как в тот вечер, — в ушах, которые чувствуют себя в тепле из-за вязанной шапки на голове. Хван даже чувствует небольшую тоску из-за того, что ему придется отдать ее бариста. Он уже природнился к шапке и перчаткам, они держали его в тепле. Хоть Хенджин и любил холод, но все равно ужасно мёрз из-за него. Простуды от мороза Хван не боялся. Зачем бояться мелких простуд, если ты все равно когда-нибудь умрёшь? Поэтому и смысла в теплых вещах он не видел, пальто было максимум его укрытия от дикого холода. У Хенджина никогда не было собственного шарфа или шапки, они его в любом случае не спасут. Но в ту ночь вещи того теплого парня, к удивлению, спасли. Или, по крайней мере, Хенджин внушал себе это, ведь на его памяти, это был первый человек, что поставил благополучность Хвана выше своего и отдал ему вещи. Наверняка, сам замёрз. Слушая одну и ту же песню на повторе в четвертый раз парень не заметил, как дошел до кофейни. Сняв наушники, он дёрнул дверь и зашёл внутрь, снова краем уха подмечая мелодию воздушного серебряного колокольчика, висящего у двери. Ему всегда такое нравилось, создавало уют. — Добрый день, — встречает его мягкий громкий голос сотрудника, широко улыбающегося ему, — что желаете? — Хенджин поднимает глаза на работника кофейни и встречается взглядом с низким, веснушчатым блондином, стоявшим за кассой. Припоминает ночь неделей ранее и понимает, что это не тот, кого он ищет. — Здравствуйте, другой бариста не на работе? — подходя спрашивает Хван. Ему было важно лично поблагодарить того парня, который согрел его в зимнюю ночь. Который так зацепил его, лишь отдав перчатки и шапку. Блондин вопросительно поднял бровь, — Сынмин? Должен скоро подойти. Хотели что-то передать? — Хенджин кивнул, раздирая ногтем покрытие стола, чувствуя напряжение и тревожное чувство в груди, сжимающее и давящее на грудную клетку, — я могу отдать ему, если вы не против. — Нет, я приду вечером, — хрипло ответил Хван. Парень-бариста кивнул ему. Хенджин надел на голову теплую вязанную шапку и дёрнул дверь кофейни, снова вслушиваясь в мелодию колокольчика и чувствуя холодный ветер, резко обдувающий лицо. Звон отвлёк и немного снизил напряжение; морозный ветер снова помог немного отрезеветь и вернуться на землю; тревожность пропала, но тяжесть в груди все ещё чувствовалась. Выдыхая пар изо рта, Хван медленно опускал и поднимал грудную клетку, состредотачиваясь на перчатках в своих руках, чтобы отвлечься. Замирание сердца прошло, дышать снова стало гораздо легче. Осталась лишь ненавистная отдышка, которую Хенджин старался убрать как можно скорее, снова чувствуя сильную головную боль. Ну почему сейчас? — Вы в порядке? — прозвучал над головой теплый тихий голос. Хенджин поднял голову: перед ним стоял тот самый работник кофейни, протягивая руки для помощи, — это вас Феликс так напугал? Хенджин выпрямился сам, сосредоточив взгляд на переносице парня, дабы совсем избавиться от сильной отдышки и наконец успокоиться. Сынмин сжал губы в тонкую линию и убрал руки в карманы бежевого пальто, дожидаясь ответа. — Я искал тебя, — прошептал Хван, стягивая головной убор и протягивая его вместе с перчатками парню напротив. Стало так холодно без них, — спасибо, спас меня. — Не замерзайте, вам ведь ещё жить и жить, — нахмурился Ким, игнорируя протянутые парнем вещи, смотрел тому прямо в глаза. Хенджин выдохнул пар изо рта, опуская голову вниз, — пойдёмте согреетесь, мятный чай никто не отменял, — ухмыльнулся юноша и, открывая дверь здания, пригласил Хвана внутрь. Он послушно зашёл за Сынмином, попутно разглядывая интерьер кофейни. Теплые оттенки коричневого и бежевого сочетались с белым, создавая спокойную атмосферу; висящий на двери воздушный колокольчик, сильно западший в сердце Хенджина, особенно подходил этому месту. Касса стояла напротив входа и располагалась по всей ширине здания, а за ней была дверь с висящей табличкой «для персонала». Маленькие белые столики стояли по всему свободному помещению. Сынмин снял с себя пальто, вешая его, и потянулся за одеждой Хенджина. Хван оторвал взгляд от плакатов на стенах и проследил за парнем, снимая с себя пальто и протягивая Киму. Они оба сели за столик, неловко переглядываясь, пока блондин за кассой не подошёл к ним, ярко улыбаясь. — Ну как, передали? — обратился Феликс к Хвану, наблюдая за парнями. Хенджин отрицательно помотал головой, опуская взгляд на пустой стол перед собой. Он всё ещё чувствовал ужасно сдавливающую тяжесть в груди и хотел поскорее выпить лекарство. Феликс громко посмеялся, — ещё успеете. — Два мятных чая, пожалуйста, — попросил Сынмин, быстро улыбнувшись другу, тот кивнул в ответ, уходя обратно за кассу. Проследив взглядом за Феликсом, Ким повернулся к новому знакомому, обеспокоено осматривая его, — так, вы в порядке? — Да, хотел всего лишь вернуть обратно твои вещи, — усмехнулся Хенджин, достав из кармана упаковку нитроглицерина, сунул себе таблетку под язык, растворяя во рту и немного успокаиваясь. Он закрыл глаза, медленно выдыхая, и, явно почувствовав себя получше, улыбнулся и снова протянул шапку и перчатки Сынмину. — Забери их. Ким склонил голову набок, проигнорировав протянутые парнем вещи, рассматривал лекарство в руках Хенджина, поджимая губы в раздумьях. Хван замер с открытым ртом, ожидая ответа. — Сжатые коронарные артерии? — переведя взгляд с упаковки таблеток на медленно расползающее удивление на лице парня, сказал Сынмин после минуты молчания, понимая, что его предположение оказалось верным. Он усмехнулся, решая объясниться, и показал пальцем на нитроглицерин, — а на улице был приступ, так? — А ты медик со стажем? — с улыбкой спрашивал Хенджин, глядя на Кима с огромным любопытством. Он заставлял интерес внутри парня загораться с новой силой после каждой проведенной секундой вместе. Это и пугало и завораживало одновременно. Сынмин покачал головой, — пока только студент, — разъяснил он, и, решив все же уточнить, спросил дальше, — так стенокардия или ишемическая болезнь сердца? Склоняюсь ко второму. — Угадал, ИБС, — с улыбкой ответил Хван, поднимая руку вверх, затыкая собирающегося что-то сказать парня, — Прежде, чем ты спросишь: из-за половой принадлежности и частого курения, — снова усмехнулся Хенджин, засовывая таблетки обратно в карман. Сынмин, проследив за его действиями, взглянул в глаза напротив, немо задавая свой следующий вопрос, — больше не курю. Сразу замирание сердца и дикая отдышка, проверял. Хмыкнув, Сынмин согласно кивнул словам парня, будто понимая его, и повернулся на шум в сторону подошедшего к ним с двумя кружками Феликса. Парень с улыбкой оставил на столике чай и, подмигнув, ушел за кассу. От напитка пахло превосходно и свежо, мятно. Хенджин взял в руки кружку, вдыхая приятный аромат и грея замерзшие руки о горячие стенки пластикового стаканчика, в уголке которого красовалась мордочка собачки. Ким покрутил в руках кружку, усмехнулся мелкому наброску и, прильнув губами к чаю, отпил его. Хван повторил за ним, делая резкий большой глоток и тут же жалея об этом: кипяток сильно обжёг его язык, а рецепторы закричали от ожога. Парень резко вернул стакан на место, проливая пару капель чая на стол и высовывая горящий язык на проветривание. Жарко и больновато. — Как ты это выпил? — с удивлением спросил парень, глядя на Сынмина, спокойно пьющего кипяток перед ним. Боже, что не так с этим парнем? — Мне не так горячо, — увидев непонимание на лице Хвана, парень решил объяснить, — гипестезия, низкий болевой порог и пониженная чувствительность к холоду и жаре, — ставя стаканчик обратно на столик, улыбнулся Сынмин, — В общем-то, наверное сейчас я оставил на языке ожог, но не ощутил этого. — Удивительно, — хмыкнул Хенджин, рассматривая лицо Сынмина, и понимая. Он пьет кипяток, не чувствуя этого и обжигая свой язык, в то время, как Хенджин буквально только что ощущал эту боль. Он не чувствует промозглого холода на улице, леденящего кончики пальцев и носа, когда Хван от этого весь краснеет, трясётся и отрывисто дышит, нуждаясь в теплых вещах, которые для Сынмина ничего не значили. И он отдал свои вещи, понимая, что сам замёрзнет, не почувствовав этого. Обледенеет, покраснеет и, возможно, заболеет. Но все равно отдал свои единственные теплые вещи незнакомому человеку, мерзнувшему на улице. Хенджин чувствует тепло. — Что именно? — хмурится Сынмин, готовый слушать радостные возгласы о том, что ему повезло. Что он счастливый, — не может обжечься, не чувствует холода, не болеет, — живёт просто прекрасной жизнью. Но это не так. — Ты, — смотря прямо в карамельные глаза напротив, говорит Хенджин. И Сынмин удивлённо скидывает брови кверху.🧤🧤🧤
Изначальная цель визита, — вернуть перчатки и шапку, — осталась не выполненная. Хенджину пришлось драться за то, чтобы отдать вещи обратно владельцу, но Сынмин смог уговорить его забрать их. Они оба понимали, что эти вещи мало чем ему помогали, ведь при пониженной чувствительности он не ощущал холода, находясь в одном лишь пальто. Хвана это правда удивляло, в какой-то же степени даже восхищало: он всегда любил ощущения лёгкого мороза на кончиках пальцев, горячего пара, исходящего изо рта, отрезвленности от резкого обдувающего морозного ветра, но он был ужасным мерзляком, — хоть признавать этого совсем не хотел, — поэтому приходилось надевать на себя что-то ещё, чтобы не попасть лишний раз в больницу от прогрессирующей пневмании. А у Сынмина было все по-другому: он не чувствовал того холода, который пробуждал в Хенджине желание жить, лёгкого мороза, щекочущего мозг, желания укутаться во что-то теплое, чтобы не окоченеть, — ничего из этого. И Хвану было правда жаль. Ким показался Хенджину приятным человеком, с ним было тепло и довольно уютно для первого разговора. Никаких лишних сожалений друг другу насчёт их болезней, никаких косых взглядов и тупых пустых разговоров — все так легко. Хван любит лёгкость в отношении с людьми, друзей и знакомых у него достаточно, но близкий лишь один, с которым ему правда не бывает сложно. Хан понимает с полуслова, никогда не задаёт лишенных смысла вопросов про здоровье и присылает гифки с котами. Хенджин улыбается мыслям о Джисоне, поворачивая ключ в замке своей квартиры, и думает о том, что стоит написать другу, и, через минуту, когда снимает с себя верхнюю одежду, чувствует в кармане вибрирование телефона. realhanji: ты уже валяешься бездумной тушой на своей пружинистой кровати или готов выслушать КОЕ-ЧТО. Хенджин тихо хихикает, снимая с себя носки и падая на свою, к слову, беспружинную кровать, печатает ответ. hynjinnnn: что за КОЕ-ЧТО? realhanji: о, слава ане форджер! хочу предупредить: постарайся не задохнуться от этой новости (буквально:)) hynjinnnn: я заинтригован realhanji: ТАК ВОТ, кажется, я совсем случайно задержался сегодня в аудитории после пар, собирая свои вещи realhanji: и в итоге пару раз поцеловался с минхо----- hynjinnnn: ты сделал что Прежде, чем до конца вникнуть в смысл последнего сообщения Хана, Хенджин отправляет свое, медленно вникая в суть. В голове, кроме обезьянки, хлопающей тарелками, больше ничего. И только мысль, что лучше бы он бездумной тушой валялся на кровати. realhanji: хендж я не знаю hynjinnnn: предлагаю оставить это на завтра, иначе мой мозг сварится прямо сейчас realhanji: дыши Хван открывает дверцу балкона, пропитанного холодным воздухом и свежим запахом жизни. Раскрывая настежь окно, он высовывает наружу голову, стараясь вдохнуть как можно больше, чем может. Он ненавидит то, что может выпасть из колеи просто из-за малейшей смены привычной обстановки: это так бесит. Выпить за день четвертую таблетку нитроглицерина рука не дёргается, нужно уметь справляться с приступами самому, а не закидываться лекарством. Так сложно. Очень не хватает сигареты в руках, но делать себе ещё хуже парень не намерен. Джисон и Минхо? Вполне логичный дуэт: давние друзья, нашедшие друг в друге комфорт и родственные души, им вместе хорошо, спокойно. Хенджин не злится на то, что, возможно, Хану больше нравится компания Ли; не бесится, что его друга уводят из-под носа; просто чувствует свое привычное противное давление в груди. Хван не понимает: почему приступы становятся все чаще и чаще, уже абсолютно мешая жить. Он оставляет развитие этой мысли на потом, а сейчас чувствует, что ему нужно всё-таки лечь и уснуть беспробудным сном. Отдохнуть. Хенджин закрывает окна, отпуская на улицу свою тяжесть и слабость, и выходит с балкона, сваливаясь на прохладные подушки. После такой странной встряски в сон клонит довольно сильно, — закрывает глаза и сразу засыпает.🧤🧤🧤
Хенджин ужасно измотан и хочет выкопать яму в тихом месте за городом, свалится внутрь и попросить Хана себя засыпать. Утро началось с нового приступа и терпеть это все уже абсолютно не хватает сил. Будь то ночной кошмар, отсутствие бариста на своем месте, поцелуи двух друзей — это не причина для замирания сердца. Это обычная смена обстановки, то, что сопровождает каждого в жизни. Все дни не должны быть похожи на другой, они разные. Жить одинаково шаблонным днём не получится, нужно уметь переваривать непривычные ситуации и справляться с этим без слабости, головокружения и отдышки. Но Хвану даётся это тяжко. Уже даже проскакивает мысль наведаться к врачу за консультацией по поводу частых приступов, но, помотав головой, Хенджин закидывает эту идею в далёкий шкафчик и закрывает на замок. Посещение врачей всегда заканчивается одинаково: не курить, не заниматься спортом, желательно сделать операцию. Он знает это все, но оно не помогает остановить приступы, а парню нужно только это и все. Зачем делать операцию, которая мало чем поможет? Расширить артерии? А что это даст? Хенджина все бесит. Бесит до коликов в височной части черепа, до сжатых кулаков, сморщенного злостью лица и желания закинуться идиотским нитроглицерином. Но он старается успокоиться: пьет периодичными глотками холодную воду и смотрит на небо через окно. Он ещё давно где-то вычитал, что при головокружении или нервах стоит смотреть либо на зелёные растения, либо на небо. Но зелёного на этих деревьях сейчас почти нет, а небо имеет сероватый оттенок, но парень старается придать ему больше голубизны. Но Хвану не помогает. Он не успокаивается, а просто оставляет свою злость внутри, обещая выпустить ее позже. Сейчас не время, утро среды, а это значит, что первой парой у них история искусства. Которую Хван правда обожал. Он засовывает в уши наушники и включает на фон Lauv & Troye Sivan — i'm so tired…Шапка с перчатками улетают в сумку. Сегодня хочется мерзнуть.«Hurts like heaven, lost in the sound».
Сынмин залетает в кофейню, запыхавшись от бега, и вытирает рукавом кардигана пот со лба и подходит ближе к кассе. Феликс добродушно улыбается ему, как делает каждый день. Киму кажется, что он выхватил огромный куш, подружившись именно с Ли: о том, насколько очаровательным был этот парень можно было говорить бесконечно. Его светлое лицо, обрамленное веснушками и не сползающая яркая улыбка — то, что когда-то зацепило и больше не отпускало. До сих пор и уже до конца. Их совместное прошлое и, спасшая обоих встреча, то что скрепило их, привязало не только друг к другу, но и к кофейне. Уже даже нет того огонька по приходе на работу, приходить — просто привычка. Но они оба до невозможности любят эту привычку, не бросают друг друга, лишь бы не разойтись по разным работам. Видеться пару раз на неделе им бы катастрофически не хватало. Присутствие друг друга как спасательный круг, не дающий утонуть в самому себе. Сынмин улыбается в ответ и заходит за кассу, вешая верхнюю одежду и надевая бежевый фартук для работы. Феликс поворачивает голову за плечо, понаблюдав за младшим, и возвращается к работе, бурча что-то под нос. Ким подходит к другу со спины и укладывает подбородок на его плечо, сверкая глазками. Ли дует на ресницы парня, заставляя зажмуриться, а затем треплет его по волосам. Как делает всегда. — Мне пора, история искусства, все дела, — хмыкает блондин, перебирая пальцами пряди русых волос. — То-очно, — ухмыляется Сынмин, делая вид, что забыл об этом, — удачи, Фелбок. — И тебе, Сынмо, — говорит искренне и улыбается, позволяя младшему убрать голову со своего плеча, снимает свой фартук, попутно надевая свою желтую куртку вкупе с фиолетовой шапкой. «Это лучшее сочетание цветов, ну-ка не смейся!» — вспоминает Ким, глядя на это разноцветное недоразумение. Феликс целует друга в лоб и выбегает из кофейни, не забывая еще и помахать на прощание. Из маленького радио, стоявшего за кассой, доносится SEVENTEEN — Good to me. Сынмин делает громче, наслаждаясь мелодией.«Cause you, you already know
Everything is you, you».
🧤🧤🧤
— Извините за опоздание, можно? — спустя пятнадцать минут с начала пары врывается парень, извиняюще улыбаясь преподавателю. Хван поднимает голову со сложенных рук на откуда-то знакомый голос. И не ошибается: в проходе стоит тот самый блондин бариста, который тоже обращает внимание на парня. Они в удивлении смотрят друг на друга, пытаясь вспомнить пересекались ли в университете хоть раз. И вспоминают, что, может, пару раз и было, но оба явно не заостряли внимание на этом. Хенджин даже чувствует себя неловко. Феликс с удивлением проходит вперед к своему месту, улыбнувшись Хвану, и, как только усаживается, открывает закрепленный контакт, набирая сообщение: yong.lixx: помнишь того паренька, которого ты угощал чаем? miniverse._: Хенджина? Опять мальчик обмерз на холоде, и ты нашел его, валяющегося где-то в виде сосульки? yong.lixx: неа, похоже мы одногруппники. yong.lixx: типа четыре года вместе учимся и я только заметил miniverse._: Твоя внимательность как обычно на высоком уровне (но ладно? Не думаю, что он обиделся из-за этого) yong.lixx: эй!!! (хорошо, оставлю как есть) miniverse._: Учись, бездарь<3🧤🧤🧤
— Еще раз, Чон Уён, и по полочкам, — требует Сынмин, глядя в уверенные глаза напротив. Ситуация бесила до невозможного, даже дошло до желания вписать парню по первое число, но с хладнокровной и зрелой точки зрения Ким понимал, что это самый худший вариант событий. Хотя руки чесались невыносимо, но драться — не конек парня, а по виду второго можно с легкостью определить победителя, даже не начав. Уёна он знает со слов своего друга уже довольно долгое время, также, как и ненавидит его с того же времени. Ненавидеть кого-то, но даже не знать лично? Сынмин никогда до этого не понимал такой позиции, но Чон — первый его случай. И не самый приятный. — Я же уже сказал, — со злостью шипит парень сквозь зубы и скалится, — просто дай мне контакт и я уйду. — Я же уже сказал, — с ухмылкой пародируя слова Уёна, произносит Ким, наклоняясь через стойку к нему лицом к лицу и шепчет твердое «нет». Огоньки злости в глазах Чона вспыхивают с новой силой и Сынмин с садистским наслаждением следит за этим, — уже можно уходить, — напоминает парень и выпрямляется, ставя точку в этом разговоре. И Уён, обречено вздыхая, все же поворачивается в сторону двери. Но та предательски открывается с характерной мелодией колокольчика, впуская в помещение двух, прибывших совсем не вовремя, парней. Внутри себя Сынмин просто взвывает. А Феликс так и остается стоять с открытым ртом, не закончив рассказывать что-то Хенджину. Не верит своим глазам: перед ним Уён. Тот самый. И это все такая комедия, что хочется плакать от абсурда, ведь они все стоят в пустой кофейне и молча переглядываются. Минутное молчание прекращает Сынмин, собирающийся выпроводить Чона из их кофейни: — Выходи. Уён игнорирует слова Кима и молча протягивает руку блондину, которую тот не пожимает. Феликс отходит назад, с ужасом глядя на Уёна. — Ёнбок, пожалуйста, давай поговорим, — просит умоляющим тоном, глядя глаза в глаза. Но Ли не готов к такому: не сейчас и не сегодня. Он опускает взгляд и хватается руками за плечи, обнимая себя, — Феликс всегда был и будет мягким человеком, не способным отказывать людям. Абсолютно любым. И Ли понимает, что стоит сделать с этим что-то. Перестать верить. Но не тогда, когда бывший стоит перед тобой с таким взглядом и умоляет поговорить. Простой разговор. У парня кружится пространство вокруг и еще один такой взгляд он понимает, что не выдержит. — Тебе сказали — выйди, — Хван встревает между парнями, глядя сверху вниз на Уёна, и скалится, показывая искреннюю неприязнь к нему, — или объяснить на более понятном языке? Проваливай, — по слогам и почти выплевывая эти слова в лицо Чона, проговаривает Хенджин. Никто его не останавливает: Феликс смотрит прямо перед собой пустым взглядом и не в состоянии в данный момент что-то сообразить, Сынмин, подошедший к другу, держит его за плечи и шепчет, что он рядом. А парень уходить не спешит. И терпение Хвана не резиновое, а как раз-таки наоборот: грубыми движениями он хватает Уёна за руки, перекручивая их за спину, и также быстро отправляет не сопротивляющегося парня за дверь, захлопывая ее перед его носом. Он смотрит в окно с жалостливым взглядом, провожая Феликса глазами, и, опустив голову вниз, все же уходит. Ёнбок в панике: глаза, раскрытые до ужаса, бегают по всему помещению, останавливаясь то на Хване, то на Сынмине; руки трясутся, а сам он будто задыхается. Хенджин смотрит и понимает его чувства — почти также, как и его приступы, но нитроглицерин тут мало чем поможет. Но он больше не знает способов остановить паническую атаку. Бесполезный. Сынмин крепко обнимает друга, гладя по спине и шепча на ухо что-то, что, возможно помогло бы справиться с этим всем — Хенджин не знает. Но это, кажется, помогает, потому что Ли расслабляется в руках русоволосого, прижимаясь к нему как можно сильнее. Хван не смеет мешать их моменту и уходит, перед этим перевернув табличку на двери кофейни на «закрыто». Домой идет без наушников, но зато в теплой шапке. И правда надеется, что эти парни будут в порядке. Он искренне переживает о них.🧤🧤🧤
miniverse._: Спасибо Почти впадая в сон, Хенджин смотрит на сообщение пустым расфокусированным взглядом и пытается вспомнить хоть кого-то из послужного списка с таким никнеймом. Безрезультатно. Но ответить хочется — очень уж любопытно. И не выдерживая никаких пауз, печатает ответ. Хван в принципе ненавидит долго отвечать на сообщения, и когда его игнорируют тоже. Но так уж вышло, что его лучший друг — Хан, которому до телефона нет никакого дела. hynjinnn: да ради бога hynjinnnn: а ты кто собственно miniverse._: Сынмин, из кофейни Хенджин промаргивается, гипнотизируя тупым взглядом телефон. Ему приятно, что о нем и его помощи вспомнили, нашли его контакт и поблагодарили. Хвану льстит это внимание со стороны бариста: он заботится о его состоянии, отдавая свои вещи, пьет с ним любимый мятный чай, чтобы успокоить и согреть, благодарит за пустяки. Очень невероятное ощущение легкости охватывает парня с ног до головы, и сердце будто не замирает от этого, скорее наоборот — движется быстрее. Но воздуха все равно не хватает. hynjinnn: а hynjinnn: как там Феликс? Сынмин ему не отвечает, наверное, около минуты, оставив сообщение прочитанным. Немного раздасованный игнором, Хенджин решает оставить это и лечь спать. Состояние Ли можно, оказывается, в любой момент узнать в университете. Хван ухмыляется, вспоминая их неловкий разговор после пары, и такое же знакомство. Общаясь только с Минхо и Чонином, Хенджин совсем не знал остальных своих одногруппников ни в лицо, ни по имени. Впомнив о своих друзьях, Хван решает написать Хану, чтобы отвлечься и все-таки поговорить, ведь встретиться не получилось, да и Минхо на паре так и не появился. Но только берет телефон обратно в руки, как экран загорается, уведомляя о звонке. И это даже не от Джисона. Хенджин отвечает на звонок, прикладывая телефон к уху, и молчит, со сбившимся дыханием вслушиваясь в трубку. Сынмин на другом конце тяжело вздыхает и шепотом произносит мягкое «алло?». По коже пробегают мурашки. — Да? Сынмин? — также тихо отвечает парень, не до конца понимая зачем ему позвонили, — с Феликсом что-то? — Нет, он в полном порядке, в частности благодаря тебе, — замолкает на мгновение, будто собирается что-то добавить. Хенджин с нетерпением ждёт, — еще раз спасибо за то, что выволок того идиота и закрыл кофейню. Хочу поблагодарить за кружкой чая, если ты не против. Хенджин молчит. В целом, посидеть с Сынмином непринужденно и легко болтая за кружками чая звучит довольно привлекательно. Потому что Ким ему интересен: с ним легко, как Хван и любит; он согревает его, но не так, чтобы до пота, как Хван и любит; он не жалеет его, как Хван и любит; он помнит о его помощи и проявляет внимание, как Хван и любит, — и этого достаточно, чтобы заинтересоваться. — Хорошо. Они устанавливают время встречи и, пожелав друг другу мятных снов, отключаются. Сынмин поворачивается к улыбающемуся Феликсу и снова тяжело вздыхает. Нет, он не против сходить выпить чай, потому что в прошлый раз ему даже понравилось. Хенджин казался ему хорошим и справедливым: то, как он вступился за малознакомого человека, выкинув Уёна за дверь, поразило Кима и теплом растеклось по телу, чего, как-то, не особо хотелось. Да, спасибо, молодец, хорош. Но на этом все — Сынмин не ищет новых друзей по личным причинам. И Ёнбок знает об этом. Но и у того свои думы в голове. — Не смотри так. Ты рассказал ему про болезнь, — серьезно, разъясняя, как маленькому ребенку, говорил Феликс, потому что знает — Ким себя так не ведет с незнакомцами. — Я случайно угадал про его проблемы с сердцем, поэтому, чтобы ему не было так обидно, сказал про себя, — выдохнул Сынмин, ковыряя ногтем покрытие стола, — не думал, что мы еще пересечемся. — Дай ему шанс. Он не такой как они, ты это понимаешь и видишь, — протягивая руку другу, шепчет Феликс. Сынмин хватает ее, переплетая их пальцы. Вспоминать всегда неприятно. — Я не боюсь, — шепчет парень в ответ, зная, о чем ему говорит Ли. Последний утыкается лбом в лоб Кима и гладит второй рукой щеку русоволосого, его так и не сказанное «я знаю» повисает в воздухе. Но и не нужно — они оба все понимают без слов.🧤🧤🧤
Сынмин сидит в кофейне, дергая ногой в такт мелодии, играющей из радио, и внимательно вслушивается в слова. Ким не уверен в правильности своего решения, но всецело доверяет предчувствию Феликса, — раз он сказал, что стоит — значит стоит. Вспоминать — это всегда неприятно, а рассказывать еще хуже. Да и как можно рассказывать что-то личное человеку, которого видел три раза? Не хочется совсем: делиться своей болью с кем-то еще, видеть жалость в других глазах, будто они могли помочь чем-нибудь. Те, кто смог, уже помог и до сих пор остаётся рядом, несмотря ни на что. Руки Ли обвивают напряженные плечи Сынмина сзади, прижимаясь к его спине, гладят, снова успокаивают. Хочется просто вернуться назад в прошлое и отказаться, но Ким сам понимает — отказать Феликсу он не в силах. Поэтому он с уверенностью в глазах смотрит на дверь, из которой выглядывает макушка Хенджина в той самой теплой шапке. Феликс кивает ему на стол, намекая присесть и моментально приносит уже готовый мятный чай, убегая за стойку. — Привет, — выдыхая пар, произносит с улыбкой Хенджин, подходя к сидящему у столика Сынмина. Ким кивает в ответ и, взяв в руки оба стаканчика с чаем, указывает на дверь, — лучше пройдемся. — Хах, какой же он жалкий! — кричат со всех сторон, вбивая парня в землю. Они пинают его ногами, смеясь в лицо, и снимают все на видео. Сынмин не чувствует физической боли. Сынмин чувствует другую боль. Ему обидно до глубины души, до слез, текущих по красным от ударов щекам, до желания раствориться и больше никогда такое не чувствовать. Он хочет уйти от них, спрятаться и больше не приходить в школу никогда. Но они продолжают втаптывать его в грязь, пиная ступнями по всему, до чего дотягиваются. А Сынмин лежит, молча плачет, смотря в голубое небо, чтобы успокоиться. — Что, уже совсем не реагируешь? — подаёт голос кто-то из главных, со звериной ухмылкой садясь на Кима сверху, прося остальных перестать бить его. Он хватает испуганного парня за руки одной ладонью, а второй зачерпывает кусок грязи, оставляя ее под ногтями, — ну что, может так тебе понравится больше? Он вмазывает землю с кусками гравия в лицо Сынмина, крепко держа его рукой и ногами, чтобы тот не выбрался. Ким чувствует, как грязь попадает ему в рот и нос, как слезы с бо́льшей силой текут по щекам, а из носа начинает хлестать кровь. В его ушах звенит от громкого смеха вокруг и щелчков камер. Сынмин прекращает попытки выбраться, смиренно дожидаясь конца этого ужаса. Без реакции парням становится слишком скучно, поэтому через минуты две они, выплевывая в Кима обзывательства, собираются уходить. Их главарь отпускает руку из хватки и, последний раз вытерев грязь о лицо Сынмина, поднимается, уводя свою свиту за собой. Он плачет, поднимаясь с земли, пытаясь выплюнуть и высморкать всю грязь, попавшуюю в рот и нос, но вместе с ней на его руках ещё остаётся кровь. Он не чувствует то, насколько его организму плохо, зато ощущает то, как паршиво ему самому. Настолько, что хочется больше никогда такого не чувствовать. Сынмин хватает рукой кусок земли, засовывая в рот, и пытается проглотить. Он хочет задохнуться, умереть и больше не чувствовать той паршивой боли. Но дышать становится все труднее, а проглотить не получается совсем, поэтому, сгорбившись, он выблевывает всю грязь, плача ещё сильнее. Ким не знает, почему он плачет. У него ничего не болит, ведь так? Но слезы продолжают катиться по его щекам, оставляя за собой мокрый след, смешиваясь с уже засохшей над губой кровью. Он и правда жалкий. — Плакать — это нормально, — слышит сзади себя голос, оборачиваясь. Над ним стоит блондин с яркой улыбкой и с выглядывающим из-под волос синяком под глазом. Он улыбается ещё шире и садится перед Сынмином, — это не признак жалости. Ким смотрит на него с недоверием, поглядывая на фиолетовый синяк, пока тот аккуратно убирает прядь волос за уши, показывая опухший глаз. Сынмин удивлённо охает. — Я тоже часто плачу, — с грустной улыбкой произносит незнакомец, смотря под ноги Кима на кучу грязи, — Тебе сделали больно, так? — поднимая взгляд на карамельные глаза Сынмина, спрашивает парень. Ким опускает взгляд вниз, грязными руками сминая подол футболки. — Я не чувствую боли от ударов, — тихо произносит он, поглядывая на блондина, — мне просто это все надоело. Парень кивает, соглашаясь со словами Сынмина, и указывает пальцем на синяк у глаза, — Я Феликс, а это осталось мне от моего парня, — с улыбкой произносит он, смотря на ужас на лице Сынмина. Он протягивает ему свою чистую белоснежную руку и продолжает, — а ещё я обещаю, что не позволю тебе чувствовать такую боль больше никогда. Ким удивлённо скидывает брови кверху и решительно пожимает руку Феликса своей, пачкая ее в крови и грязи, — Я Сынмин, и я обещаю, что не позволю твоему парню так относится к тебе. Феликс заразительно смеётся, помогая Сынмину встать с земли, и ведёт его в ближайшую кофейню, чтобы угостить. Мятный чай, который они тогда пробуют, становится для Кима новой зависимостью. Хенджин молчит. После тяжёлого рассказа, Сынмин чувствует себя опустошенным, попивая уже остывший чай, и смотря куда угодно, но не на Хвана. Он слышит копошение рядом с собой, но поворачиваться боится. Ему не стоило раскрывать свою душу малознакомому человеку. Хенджин сейчас оставит его стоять здесь и уйдет, не желая больше связываться с таким больным парнем. Хенджин точно думает, что он жалкий. Мягкая ладонь обхватывает руку Сынмина, поглаживая ее пальцами. Ким все же поворачивает голову, встречаясь с теплой улыбкой Хвана. Он сосредоточенно смотрит вниз, аккуратно надевая на руку Сынмина их перчатку. — Я Хенджин, — тихо произносит он, переплетая их руки, находящиеся в перчатках, и смотрит в глаза парня, — и я обещаю держать тебя в тепле. И он не врёт, потому что Сынмин правда ощущает тепло. От пары перчаток, поделенной на двоих, от поглаживащих его руку пальцев, от Хенджина.🧤🧤🧤
— Погоди, что? — кричит Хан, разбрасывая книги Хенджина во все стороны, пытаясь найти какую-то особенную, — что значит ты познакомился с каким-то чуваком из кофейни и теперь считаешь, что вы соулы? — возмущённо крича из-под кучи книг, сетует он, — это так не работает! Я твоя родственная душа, дорогой! — Да что ты? — подойдя ближе к разбросанной кучке, Хенджин достает оттуда нужную Хану книгу и сует ее ему в руку, — я скажу об этом твоему парню. С непередаваемым удовольствием рассматривая обложку в руках, Джисон зыркает на Хвана исподлобья, — ладно, допустим. И что ты думаешь делать? — Не знаю, — тяжело вздыхает Хенджин, устало падая на кровать. Хан садится рядом, не удосужившись убрать за собой весь беспорядок, — он меня интересует, правда, и думаю я его тоже, не просто так же он мне рассказал про свое прошлое, да? — Наверное, — пожимает плечами Джисон, — но, единственное, что могу заметить, ты стал лучше за собой следить и не мёрзнуть так сильно. И, если это заслуга твоего Сынмина, то я пожму ему руку. Забрав из рук Хана книгу, Хенджин с характерным шлепком ударяет ею по голове друга, который смешно ойкает, от чего Хван заливисто смееться, падая на ковер. Джисон обиженно выдыхает и пинает валяющегося на полу Хенджина по ноге. — Если серьезно, я правда рад за тебя, Хендж, — убрав улыбку с лица, говорит Хан. Развалившись звездой на полу комнаты, Хван убирает ладони под голову и, мечтательно улыбаясь, говорит: — Я отдал ему свое тепло, но почему-то совсем не чувствую себя замёрзшим, — поворачивая голову в сторону ошарашенного друга, — это странно? — Да ты совсем сбрендил, родной, — хихикает Хан, но успокоившись, с серьезным лицом продолжает, глядя прямо в глаза Хенджина, — ты будешь чувствовать себя по-разному с ним и это абсолютно нормально. Хенджин закрывает глаза и молчит. После разговора с Джисоном он чувствует лёгкость — нет той привычной тяжести в груди. Она в принципе стала появляться намного реже, что, несомненно радовало. В последнее время жизнь идёт будто в правильном, здоровом направлении. Хенджин начинает чувствовать себя живым не только, когда мёрзнет, ведь теперь он и не мёрзнет вовсе. И он так счастлив, что смог побороть эти приступы, эту зависимость от холода, эту обречённость. Он выдыхает с улыбкой на губах и шепчет тихо, но так, чтобы Хан его услышал: — Спасибо.🧤🧤🧤
— Ты точно не замёрз? — подняв одну бровь, спрашивает Сынмин, которого Хенджин отчаянно пытается замотать в шарф. — Нет, — ярко улыбнувшись, показывает одну перчатку на руке, — с ней мне всегда тепло. Сынмин закатывает глаза и отводит взгляд, чтобы не смотреть в лицо Хвана. В последнее время он часто замечает за собой, что дольше положенного смотрит на их парную перчатку, переплетённые руки, на улыбку и глаза Хенджина. Ким старается одергивать себя, но глаза непроизвольно снова застывают на выделяющихся на щеках ямочках и морщинах около улыбающихся глаз. Хенджин стал чаще улыбаться. Ему так тепло и спокойно на душе, что по другому и не получается. Сынмин вселяет в него с каждый днём всё больше и больше различных чувств, заставляя ощутить весь спектр, а в большинстве своем — именно влюбленность. И от этого так хорошо, что сердце больше и не барахлит, как раньше, а наоборот — шевелится в разы быстрее. Он отходит от смутившегося парня, чешет затылок и снова улыбается. Ему нравится смотреть на Сынмина: на его темно-русые волосы, карамельные глаза, теплую улыбку и розовые, — от их близости, — щеки. Нравится, что рядом с ним он, наконец, стал чувствовать себя живым. — Эй вы, педики! — кричит сзади незнакомый голос, за которым следует громкий смех, прекращающий их идиллию, — что, хвастаетесь ходите, что даёте друг другу в жопу? Хенджин не оборачивается, сжимая руки в кулаки, уже прикидывая в голове план, как скорее отсюда уйти. Он тянется, чтобы взять Сынмина за руку, но тот делает шаг вперёд, с нахмуренными бровями крича в ответ: — А ты завидуешь? Группа парней подходит ближе, с ненавистью глядя на Кима. Тот, который кричал, плюет ему в лицо, улыбаясь своей кривой улыбкой, и раскрывает руки, ожидая оваций от своих приспешников. Хенджин смотрит на это все, чувствуя зарождающуюся тяжесть в груди, и хочет потянуть Сынмина за собой подальше оттуда. Но Сынмин лишь со злостью вытирает слюни со своей щеки, хватая парня перед ним за грудки. — Что, шлюшку свою защищаешь? — не унимается он, с нахальной ухмылкой наблюдая за злостью на лице Кима. Сынмин не любит драки. Казалось бы, он ведь даже не чувствует боли, когда его бьют, но разве кулаки — это решение конфликта? Ким всегда был сторонником компромиссов, разговоров по душам и тактильных примирений. Тогда что становится причиной для него ответить им? Он ненавидит, когда лезут к кому-то просто так, ненавидит, когда люди считают, что имеют право обзывать ни в чем не повинных. Мало того, что эти парни полезли без причины к нему самому. Они ещё и тронули Хенджина. Сынмин толкает юношу в кучку его друзей и вытирает свои руки, будто трогал что-то грязное. Хенджин хочет подойти ближе и попросить его уйти отсюда и не начинать устраивать концерты, но не успевает открыть рот — на Кима наваливается один из парней, с характерным хрустом ударяя того в нос. Хвану тяжело дышать: в груди ноет от тяжёлой боли, голова кружится, — от чего он теряется в пространстве, — начинает тошнить. Он так быстро привык к жизни без приступов, что забыл каково это — снова почувствовать себя больным. Хенджин тянется вперёд, чтобы помочь Сынмину, вытирающему хлестающую из носа кровь, но шатается и, не в состоянии сдвинуться с места, остаётся стоять. Он сует руку в карман пальто, пытаясь нащупать нитроглицерин, но с ужасом понимает — его нет. Слишком беззаботно отнесясь к своей вновь здоровой жизни, он решил, что и таблетки ему больше не понадобятся. И сейчас, стоя в эпицентре самой ужасной ситуации в его жизни, он не понимает, что ему стоит сделать. Дышать становится с каждым разом всё тяжелее, а по вискам сильнее бьёт пульсирующая боль. Он хочет успокоить это все, взять Сынмина за руку и уйти. Но не может даже сдвинуться: от страха прямо сейчас протянуть руки своей старой подруге — смерти, — от потери в пространстве и боязни за Кима. Пот течёт ручьем. Он поднимает глаза, видя обеспокоенное лицо Сынмина, и с усердием улыбается. Ким хочет подойти к нему, но один из парней тянет его назад за шарф, так любезно замотанный Хенджином. Они тянут друг другу руки, пытаясь схватиться. Хенджин хрипло зовёт Сынмина и чувствует жуткую усталость. Глаза невольно закрываются, по голове будто бьют чем-то до ужаса тяжёлым. Из всех приступов, проходивший у Хвана, — этот самый сильный. Он списывает это все на отсутствие лекарства, и, поддаваясь желанию, закрывает глаза. Сынмин вырывается из хватки и успевает подхватить падающего Хенджина на руки.🧤🧤🧤
— Твою мамашу, — кричит Хан, врываясь в белую палату, — что случилось? Минхо вбегает за ним, тихо закрывая дверь, и просит Джисона быть потише. Сынмин поднимает на них уставший взгляд, вопросительно выгиная бровь. Он сидит тут уже около двух часов, сгорбившись над спящим Хенджином и сжимая его руку в своей. Врачи не смогли уговорить его подождать в коридоре — он не отпускал руку Хвана с момента, как вызвал скорую. — Приступ, — объясняет Ким вошедшим парням, тяжело выдыхая, — врачи настоятельно рекомендуют делать операцию. — Но ведь у него уже давно их не было, — рассеяно отвечает Хан, становясь по другую от Хенджина сторону, — он не захочет делать операцию. — Я с ним поговорю. — Но он не хочет этого. — Если откажется, я не стану заставлять, — хмуря брови, Сынмин опускает взгляд на спокойное лицо Хенджина. Он гладит пальцами его ладонь, мысленно моля Хвана поскорее проснуться, — это моя вина, простите. — Эй, — зовёт Хан, заставляя Кима посмотреть на него. Джисон смотрит в ответ с какой-то нежностью, — его приступы — это то, чего никто из нас никогда не ожидает. Неважно, что тогда произошло, ведь ты помог ему, привез сюда и хочешь уговорить сделать операцию, на которую он срать хотел лет с семнадцати, — с грустной улыбкой говорит Джисон, смотря то на Хенджина, то на Сынмина, — ты ни в чем не виноват. Ким кивает, веря тому, что ему говорит Хан, ведь он знает Хенджина намного дольше, чтобы делать какие-то выводы. Сынмин рассматривает умиротворенное лицо перед собой, не выражающее никаких эмоций. Он уже успел соскучиться по вздёрнутым домиком бровям, ослепительной улыбке и его шоколадным глазам. — Я тоже себя винил, — подаёт голос Минхо, на которого оборачиваются оба парня, — в начале нашего знакомства я предложил ему сходить после пар вместе и забыл об этом. Хенджин прождал меня около двух часов возле универа и словил приступ. И он ни разу не сказал мне, что считает виноватым. Хан берет Минхо за руку и продолжает мысль: — Он никогда не посмеет обвинить нас в своей болезни. Это его сердце и его проблемы. Мы для Хенджина лишь те, кто будет рядом столько, сколько можно, но никак не те, от кого он с лёгкостью откажется из-за своих же приступов, — выдыхает Джисон, смотря прямо в карамельные глаза Кима. — Особенно ты, Сынмин. Сынмин с громким шумом хватает носом воздух и закрывает глаза. Он прекрасно понимает, о чем ему говорит Хан и не может сдержать тихого хихиканья, ещё сильнее сжимая руку Хвана. Двое парней с улыбкой смотрят на него. — Он удивительный, — снова опуская взгляд на лежащего Хенджина, говорит Сынмин. Хван вздрагивает, хмурясь. — Я вас слышу, идиоты, — с трудом разлепляя глаза, хрипло произносит он. — Поэтому так покраснел, а? — возвращая свою яркую улыбку на лицо, кричит Джисон, двумя руками хватая Хенджина за плечи. «Ничего я не покраснел» — ругается в ответ Хван, отбиваясь от друга. Минхо бросает взгляд на мирно ждущего Сынмина и, зовя Хана сходить с ним за напитками, тянет того за руку к выходу из палаты. — я скоро вернусь, Хван Хенджин! — успевает крикнуть Джисон, прежде чем скрыться за дверью в коридоре. Хенджин устало переводит взгляд на их с Кимом переплетённые руки и улыбается. Он рад видеть его целого и невредимого, переживающего за его состояние и с ответной улыбкой, сжимающего его ладонь. Сынмин заставляет его сердце порхать как бабочка, двигаться быстро, почти выпрыгивать из груди. Хвану нравится это чувство, нравится ощущать биение сердца от влюбленности, а не нехватки воздуха. Они молча смотрят в глаза друг друга, когда Хенджин все же понимает — он не хочет отпускать его. Не хочет так быстро сдаться в руки смерти, перестать бороться за свою жизнь, оставлять Сынмина здесь. Он хочет продолжить жить спокойно, рядом с ним и держать его в тепле, как и обещал. Пить с ним каждое утро мятный чай, следя за тем, чтобы Сынмин больше не обжигал свой язык, гулять на холоде, укутывая его по погоде, чтобы он не заболел, и обнимать его до конца своей жизни. Поэтому Хенджину приходится принять сложное, но необходимое решение. — Я согласен на операцию.🧤🧤🧤
— Хван Хенджин, — позвал лечащий врач, зайдя в палату, — поздравляю, сегодня можете отправляться домой. Операция по шунтированию прошла успешно, если закрыть глаза на уродливые шрамы на ногах и грудине. За десять дней пребывания в больнице после операции Хенджин не получил ни одного приступа, начал дышать как-то свежее и глубже, наслаждаясь каждым вдохом, и, наконец, попрощался со смертью. Сынмин навещал его каждый день, рассказывая разные истории, произошедшие в кофейне, и о каком-то парне, не отлипающем от Феликса, о том, как часто Джисон и Минхо начали заходить к ним на работу и просто болтать. И о том, как без него Сынмину холодно. Хенджину хотелось скорее выйти отсюда, чтобы нормально обнять Кима, прижимая к себе, не боясь, что это будет их последнее объятие. — Здравствуйте, — с яркой улыбкой начал Хван, обращаясь к врачу, — спасибо вам огромное. — А ещё у вас посетители, — улыбается мужчина, отходя от двери. Сынмин выглядывает из-за плеча доктора, улыбаясь Хенджину и пряча что-то за спиной, — собирайтесь, мальчики, и можете идти, — говорит врач, перед тем, как уйти. Ким заходит в палату, показывая букет цветов, которые прятал за спиной. Он молча подходит к кровати, садясь на нее, и со смущенной улыбкой протягивает букет Хвану. Завороженно следя за всем этим, Хенджин забирает цветы, утыкаясь в них носом, чтобы понюхать и не показывать свои розовые щеки. — Если ты позволишь, я объясню, — склоня голову, просит Сынмин, и после неловкого кивка продолжает, — я прочитал статью, где было написано, что розово-красный букет имеет много значений, но одно из них — жизнь и свобода. И я хочу, чтобы эти цветы для тебя значили твое новое свободное начало без мыслей о смерти, — заправляя прядь волос Хенджина за ухо, говорит Ким. — А фрэзия означает доверие. Когда ты дал обещание держать меня в тепле, я безоговорочно доверился. И сейчас я хочу дать тебе обещание, что буду держать твою руку до тех пор, пока ты сам не захочешь ее отпустить. Хенджин кладет цветы рядом на кровать, крепко хватая руку Сынмина, переплетает их пальцы. Он улыбается так сильно, как никогда в жизни. Сынмин наклоняется ещё ближе, целуя его в край улыбки. Хенджин шумно хватает воздух и, опустив взгляд на губы Кима, наклоняется сам. Поцелуй выходит нежным, с запахом мяты и лекарств, нарастающей страстью между ними двумя и пальцев, щекочущих ладонь. У Хенджина кружится голова от такой близости. Сынмин отстраняется первый, пытаясь отдышаться, и, поправив выбившиеся из хвоста Хвана волосы, хихикает. Хенджин продолжает влюбленно улыбаться, наблюдая за ним. — Я надеюсь вы не занимаетесь тут чем-то непристойным! — кричит Джисон, залетая в палату, пока Феликс отчаянно пытается его поймать. Под смех стоящих за ними Минхо и Чонина, Хенджин кидает в Хана подушку, прося закрыть дверь обратно. Бросив многозначительный взгляд на парней, Джисон все же уходит, забирая подушку с собой. Сынмин смеётся, заражая смехом и Хвана.