révérence

      Закончился очередной день репетиции тура. Хочется привалиться к ближайшей стене и так и уснуть, что Хек и планирует сделать в ближайшее время. У него в голове перемешались все хореографии и лирики за последние пару часов, но — он знает — наутро все будет в порядке. Стоит лишь привести разум в порядок нормальным сном и вкусным ужином. Ничего не стоит восстановить силы именно так, как рекомендовал ему терапевт — сон и еда. Надо бы вызвать такси до ближайшего ресторана. Самгепсаль на ужин — то, что доктор прописал.       — Ребят, никто не хочет перекусить? — разворачивается он к парням, собирающим свои вещи. Парочка отмахиваются — хотят прямо сейчас завалиться спать, кто-то уже договорился заказать еду и поесть дома, несколько человек раздумывают.       — Соглашусь на самгепсаль, — раздается голос Марка.       У Хэчана скручивает живот, когда он видит, как Ли поворачивается к Юте и кивает в его сторону. Японец скользит взглядом сначала по Марку, потом — по Донхеку, явно не оценивая — но отчего-то парню так не кажется — и словно разрешая. Какого черта? У него еще нужно отпрашиваться?       — Поехали?       Марк оказывается рядом слишком быстро, Хек не успевает среагировать и все еще возится с сумкой. Парни по одному выходят из зала, пока он запихивает вещи. Ли топчется рядом в ожидании, по очереди говорит каждому «Классно сегодня поработали» и «Удачи всем на концерте», перекидывается с кем-то шуточками и, наконец повернувшись к Хэчану, говорит:       — Жаль, Юта-хен с нами не захотел, но можем и вдвоем поесть.       «Не захотел». То есть это было не выпрашивание разрешения, а предложение поехать вместе. Ладно, теперь Хек чувствует себя идиотом. Он решает, что не так и важно, как будут собраны вещи, если сумке все равно лежать у кровати до утра. Парень знает, что доберется до прачечной только завтра, так что пока можно об этом не переживать. Хек просит менеджера закинуть вещи в его комнату — «Да, сегодня буду ночевать в общежитии»; он предлагает отправить на машине и сумку старшего — «Да, хен, Марк живет там»; Ли составляет небольшой список, что ему нужно из перекусов, чтобы менеджер прихватил это все в магазине по пути — «Да, я знаю, но утром у меня совсем не будет на это сил. Ты сегодня слишком болтливый, хен, сделай как я прошу, пожалуйста. Я устал».       — Может, не поедем никуда? Закажем в общежитие, раз ты все равно там останешься сегодня. Лучше так, чем уснуть в ресторане, — улыбается Марк, пока они спускаются к такси. Хек отмахивается. — Как хочешь, мое дело было предложить.       — Я давно никуда не выезжал.       Марк пристально смотрит на младшего. Они сейчас оба с темными волосами и синяками под глазами, уставшие. Промоушен всего, чего только можно, который, кажется, не заканчивается с прошлой весны — сначала дримы, затем иличиль, затем снова дримы, то один тур, то второй, а затем и общий камбэк, концерты всей группой, концерты по отдельности, — измотал их настолько, что сил с трудом хватает на тренировки.       — Ну да. Конечно. Примерно сотня концертов не в счет.       Донхек смеется. Марк прав. Он подобрал не совсем верное слово. Наверное, лучше будет сказать, что он давно никуда не выбирался спокойно поесть и поболтать с друзьями. Это, разумеется, не одно и то же.       — Как там госпожа Ким?       На имя своего терапевта Хек реагирует немного нервно — все-таки непривычно, что кто-то знает о ней, хотя от Марка ничего не скроешь. Парень кивает, мол, все в порядке, добавляет, что это как раз она советовала ему ужинать после тренировки и крепко высыпаться. Старший шутит, что он зря отдает ей так много денег за советы, которые может дать ему его мама. Хек снова смеется.       — Да, наверное. Иногда надо услышать это от постороннего человека, знаешь?       Они стоят на улице. Ветер продувает легкую ткань одежды насквозь. Уже почти наступила зима, большая часть людей одевается тепло и обматывается шарфами, но Хэчан почему-то не заметил смену сезонов и не уследил, когда нужно заменить осеннюю куртку на зимнюю. Марк, приметив, как парень мерзнет, протягивает ему шапку — «Хотя бы голову на застуди. Скоро концерт», — но тот отмахивается — «Уже скоро такси подъедет». Когда они заваливаются в машину, Хек просит включить печку и отогревается в теплом воздухе.       «Столик на двоих». «Да, пожалуйста, гриль для самгепсаля». «Приготовим сами, конечно». «Если можно, двойную порцию кимчи и салата». «И вам спасибо». Они присаживаются за дальний столик, который предложила им хостес, и разговор не клеится уже с первых фраз.       — Наверное, нам лучше просто помолчать, — прикрыв глаза, улыбается Хек. Он вдыхает разнесшийся по заведению аромат жареного мяса и приправ. — Когда поедим, мозг будет лучше варить.       Марк кивает. Он знает, что отчасти — лишь отчасти, на крошечный один процент от одного процента — дело не в усталости. Мышцы ноют. Хек так и сидит с закрытыми глазами, привалившись спиной к стене позади себя и уперевшись в нее затылком. Его волосы снова отросли, снова стали темными, снова немного вьются. Ли считает про себя — парню уже двадцать три, а он все такой же, каким был десять лет назад. Наверное, время берет свое только в его случае: усталость и рассеянность, — а остальные остаются прежними или, если быть предельно честным, становятся даже лучше. Хэчан однозначно похорошел.       Когда им подают блюдо с мясом и ставят на стол небольшой гриль, Хек открывает глаза и быстро промаргивается — сгоняет сонливость. «Большое спасибо». «Салат сюда, пожалуйста». «Спасибо, вы так добры». «Конечно, для кого автограф?» Марк рад, что его то ли не узнают, то ли игнорируют. Он видит в руках у девушки-официантки фото Хэчана с какого-то из их старых туров, даже не может припомнить, с каким именно юнитом. «Спасибо, и вам хорошо провести вечер». Младший тяжело вздыхает и замечает, что девушка не подключила гриль. Он крутит рычажок и тянется за палочками, передавая Марку ножницы.       — Это твоя зона ответственности.       — С тебя порция кимчи. — Хэчан криво усмехается и толкает в сторону Ли маленькую тарелочку. — Жалко, что мы не в Чолла-Пукто.       — Любишь их пибимпап? — Хек следит за движениями Марка, как тот сосредоточенно переворачивает кусочки мяса и разрезает их на более мелкие.       — Не, — Ли мотает головой, смотрит, как постепенно тает жир на гриле и слышит его негромкое шипение. Хэчан в это время уплетает рис и внимательно его слушает. — Вообще их рестораны нравятся. А еще там всегда лучший панчхан. — Хек на это согласно хмыкает.       Они едят в тишине. В последнее время таких вечеров становится все больше. Не в том смысле, что ребята находят время для приятных ужинов в компании друг друга — в лучшем случае все ограничивается заказом еды на дом или вылазкой больше чем в двадцать человек раз в полгода-год, дабы отпраздновать тур или удачное продление контракта. Они все чаще едят молча, именно вот так, по вечерам, уставшие и разморенные, со смазанным мейком после выступлений или без косметики вовсе, в растянутых спортивках и мятых худи, на подошве кроссовок пыль и грязь.       — Рис божественный, — закатывает глаза Хек и тянется за кусочком мяса. Марк отбивает его палочки своими. — Что?       — Не готово еще.       — Это уже третья порция, хен, успокойся. — Хэчан берет себе немного, кладет на салат и, задумавшись, туда же добавляет немного кимчи. Старший только улыбается.       От этой улыбки становится теплее. На самом деле, он уже давно не видел, как бы Ли был настолько приветлив к нему. Не злился, разумеется, не отталкивал, но словно держал дистанцию. Хек не понимает, почему то, что он чувствует сейчас, снова это разливающееся в груди тепло, словно от горячего сладкого напитка, в какой-то момент перестало существовать. Между ними. Между ним и Марком. Он не хочет заводить разговор на эту тему, но в такие вечера, когда ему хорошо рядом с Ли, мысли сами лезут в голову. Хэчан был бы рад выгнать их парой рюмок соджу, но только делает еще один глоток воды. Примерно через час лучше бы начать выдвигаться в сторону общежития. С пробками они будут ехать туда чуть меньше часа. Нужно будет арендовать машину.       Хэчан понимает, что не хочет вернуть то, что у них было. Объективно, он уже это все перерос и пережил, забыл обо всем, потерял любые точки соприкосновения, оставил между ними лишь две категории: «напарники» и «друзья». Ли не жалеет, не грустит, не плачет вечерами в подушку — нет, он правда этого всего не делает. Но вот в такие моменты, в те секунды, когда что-то напоминает ему о том времени, любая мелочь — то, как Марк нарезает самгепсаль и рассуждает про поездки по Корее, как они негромко чокаются стаканами с обычной водой, сопровождая это тихим «cheers» — заставляет его чувствовать себя так, словно он потерял что-то важное и никогда больше ничего подобного не найдет. Пытаться гонять эти мысли в голове — себе дороже, тогда можно потерять и дружбу, настолько хрупкую, что лишний раз лучше ее даже не трогать. Вообще они все в последнее время стали какими-то, наверное, более напряженными. Ребята понимают, что этот год — последний, когда они будут в полном составе. А выступать им и вовсе уже, скорее всего, вдевятером больше не предвидится на ближайшие лет семь. Останутся ли они после всего этого вместе? Останется ли между ними всеми вообще хоть что-то, что не покрывает контракт? И сможет ли сам Хек найти потом что-то, хотя отдаленно напоминающее то, что было у него все предыдущие годы?       На самом деле у Хэчана нет оснований так думать. Впереди долгая жизнь, в ней будет много любви и счастья, еще больше друзей и вкусной еды, шумных вечеров, тихих ночей. Сезоны будут сменять друг друга и все будет постепенно снова и снова рушиться и приходить в норму. Растения каждую зиму умирают, чтобы заново возродиться. Хэчан не позволяет себе проецировать такую красивую метафору на себя — тут-то он уверен, что после настоящей смерти не сможет весной снова стать живым, — но ему приятно думать, что все и всегда в конечном счете налаживается. Даже человек, от которого, на первый взгляд, не осталось ничего, на нем ни единого живого места, в его душе — ни островка света, — даже такой человек может стать прежним, Хек в этом уверен.       — Не хочешь съездить на Чеджу? Ну или в Чолла-Пукто, раз уж мы о ней вспомнили?       Слова вылетают из его рта прежде, чем Хек успевает сообразить. Марк замирает и перестает жевать. Он запивает все водой прежде, чем проглотить и сказать:       — Что?       Хэчан не очень хочет повторять свое предложение. Это будет звучать вдвойне глупо, словно он навязывается или типа того. Парень напротив него озадаченно смотрит — возможно, Ли и правда не услышал его слова. Хек даже не уверен, что такой исход лучше — тогда выходит, что он его не слушал.       — Я сказал, что можно бы съездить куда-то. Когда будет время.       — У нас тур, — строго отвечает старший, возвращаясь к рису и кимчи.       — Я же сказал — когда будет время.       Когда Марк поднимает на него глаза, Хэчан видит в них отстраненность. Возможно, это вызвано их общей усталостью — один не может нормально говорить, а второй — нормально слушать, — но сейчас кроме раздражения такое поведение старшего ничего не вызывает. Госпожа Ким всегда советовала ему не зацикливаться на чужих эмоциях и не принимать их на свой счет, даже если, казалось бы, других объектов, на которые могут быть направлены злость, обида или что-то иное, рядом нет. Хек повторяет про себя мысль, что они оба устали и хотят спать. В такие вечера обычно болтают о всякой ерунде, вроде того, какая вышла новая дорама или какую игру ребята купили на плойку. Хэчан повторяет как мантру про себя — «Не смей заводить разговор. Не смей вспоминать прошлое», — но мысли обрушиваются на него ушатом холодной воды. Парень глубоко вдыхает и возвращается к еде.       — Хорошо, я… предложу другим ребятам. Может, они тоже захотят.       Хэчан про себя скалится. Интересно, под другими ребятами Марк имеет в виду Юту-хена или ему действительно не наплевать на оставшихся мемберов. Ли внутренне хвалит себя, что не произносит этих слов вслух. Это лишь первичная реакция его уставшего сознания — ни ему, ни Марку сейчас ссора ни к чему, тем более в людном месте. Самгепсаль заканчивается после еще двух неловких попыток завести разговор. Старший предлагает выдвигаться в сторону общежития, Хэчан кивает, ищет на карте свободную машину поближе, а Марк оплачивает счет как старший, хоть приглашал и Хек.       Он не должен вспоминать их, когда они были вместе. Хек и не вспоминает. Такое случается редко. Он не сожалеет. Возможно, лишь самую малость — только потому, что потратил всю молодость на работу, что первый поцелуй у него случился с одногруппником лишь потому, что он больше никого не знал, никто не был ему настолько близок в тот момент и никто бы настолько хорошо его не понял. Марк просто был рядом. Это не плохо, на самом деле большая часть живущих вместе пар именно так и образовалась — люди просто оказались в нужное время в нужном месте и решили, что подходят друг другу. Хэчану правда интересно: он не видел вокруг себя других людей потому, что так сильно был влюблен в Марка, или рядом и правда никого не было, и потому он и влюбился в единственного близкого ему человека? Он думает об этом уже пару лет, благодарит себя, что эта паранойя не портила ему то время, что они провели вместе — тогда он не был, наверное, слишком умен, чтобы переживать о подобном. Никто из них не был.       Они ничего не решали. Они лишь испуганно смотрели друг на друга, перебрасывались многозначительными взглядами, а потом, когда появлялась возможность, прятались в гардеробной или туалете, целовались так поспешно и неумело, что губы вмиг краснели, и такие же алые пятна покрывали и щеки с шеей. Хэчану это нравилось, было весело иметь тайну, которую ты не мог никому рассказать. Его детская непосредственность по-своему сыграла им на руку — так серьезно, как к хранению их общего секрета, он не подходил ни к одной задаче. А еще все эти слова, которые бросал Марк тут и там, оставлял легкими укусами на его теле, влажными дорожками выводил на шее и груди — кто-то из них двоих явно слишком отчаянно упал в эти отношения. И почему-то Хек уверен, что — как младший — был тем самым идиотом, которому пара лет того, что сейчас укладывалось в одно яркое, но смазанное воспоминание, подпортили жизнь и ожидания от других людей. Он не хочет в каждом искать подобие Марка, но невольно сравнивает, думает, а как бы поступил в этом случае Ли, что бы он ему сказал, как бы обнял и где бы коснулся. Это, пожалуй, худшее.       Голова кружится от этих воспоминаний. На карте горит уведомление, что до автомобиля триста метров. Нужно лишь повернуть за угол — он стоит на парковке перед жилым домом. Когда парень подходит к Марку у самого выхода из ресторана, он по привычке кладет тому руку на талию, как делал это все предыдущие годы. Почти сразу Хек отдергивает ладонь, словно дотронулся до горячего утюга, и, извиняясь, смотрит на парня. Тот будто не заметил, кивает хостес и выходит в вестибюль. Ветер гуляет по полу, раздувает легкие занавески у самой двери. Руки Хэчана и правда горят, кожа налилась кровью и немного вздулась, словно покрылась волдырями — наверное, это реакция на острый перец в панчхане или просто нервное. Хек подходит к автомату с напитками и решает купить себе еще бутылку воды.       — Ты сегодня ночью свободен?       Снова слова вылетают из его рта прежде, чем Хэчан успевает подумать. Он стоит к старшему в пол-оборота, но хорошо видит его боковым зрением. Марк держит руку в кармане — он тянулся за электронной сигаретой — и не смотрит на младшего. Его взгляд прикован к развевающейся ткани. А затем, когда на улице проезжает автомобиль с горящими фарами, отвлекает его внимание и заставляет сощуриться от яркого света, парень приходит в себя. Марк не поворачивается к Хэчану лицом — он так и стоит чуть впереди, ближе к выходу — и говорит:       — Нет.       — Я не имел в виду ничего…       — Я буду у Юты-хена, — перебивает старший. Занавеска все так же колышется на ветру, из-за особо сильных порывов задевает самым краем щеку Марка.       — Не обязательно было мне это — мать его — говорить, — цедит Хек и, кивнув самому себе, добавляет: — Пойдем к машине.       Он достает из автомата лимонную газировку, убирает бутылку в карман куртки и снова достает телефон, чтобы разблокировать автомобиль.       — Не переступай черту. — Марк стоит у самых дверей. Датчик работает с переменным успехом, и они то открываются, то закрываются снова. Ветер между ними гоняет свежий и уже почти зимний воздух.       — Я этого никогда не сделаю, ты же знаешь.       Датчик снова срабатывает, дверцы больше не закрываются. Занавеска бьет по стене, и Хек, проходя мимо парня на улицу, небольно толкает того плечом. Сквозь ткань не чувствуется ничего — никакого тепла кожи, никакой мягкости мышц. Марк словно и не человек вовсе — закрылся от него, сейчас улыбается еще меньше, даже глаза будто бы пустые — и Хэчан невольно вздрагивает.       — Сил моих, блять, на это нет, — бормочет он себе под нос. Автомобиль оказывается ближе, чем Ли думал. Наверное, если идти такими широкими со злости шагами, можно и половину Сеула преодолеть за пару часов.       Хэчан не хлопает дверцей, когда усаживается внутрь. Марк следует за ним, пристегивается и немного опускает кресло. «Этот придурок Ли!» В груди все бурлит, но нет сил, чтобы выплеснуть это наружу. Черт с ним, ему нет никакого дела до похождений Марка. Хек чувствует отчаяние вперемешку с усталостью. Он по сотне раз на дню смиряется со своим положением бывшего несостоявшегося любовника, даже уже обо всем забыл. Почему именно сейчас вспомнил и именно сейчас расстроился как маленькая девочка?       — Неужели так сложно провести со мной, блять, время? — бормочет Хэчан себе под нос и выворачивает на дорогу. Марк рядом вздрагивает.       — Хек, я же сказал…       — Да понял я все, заткнись.       Хек непривычно для самого себя грубит. В крови ни капли алкоголя, но парень словно разучился мыслить здраво и только может попеременно вжимать педали в пол. Он правда пытался не поднимать эту тему — пытался же? — не его проблема, если все все равно вылезло наружу. Это что-то вроде острой необходимости обсудить вопрос, или просто судьба над ним так смеется и подкидывает очередной повод для разговора? Он же просто хотел снова встретиться с другом, поесть вместе с ним, обсудить жизнь и — совсем немного — разобраться в прошлом. Даже если Хэчан так плох в коммуникации, в сдерживании гнева и в облечении мыслей в слова — разве это повод, чтобы… Чтобы с ним происходило все то, что происходит? Ему просто, мать его, нужен его друг, которого он потерял — и не так важно, по чьей вине. Он просто хочет вернуть его.       — Я же не прошу тебя изменять ему. Просто проведи со мной время. Как раньше.       Слова выскальзывают сквозь плотно стиснутые зубы. Голос звучит от этого глухо, в нем не слышно такой любимой друзьями Хека нежности и мягкости. Марк смотрит на парня, не зная, как реагировать на его резкую смену настроения. Ему не хватает слов, чтобы описать то, что он видит. Ли не привык сталкиваться напрямую с человеческими слабостями: Юта никогда ничего подобного не показывает, а когда они с Хэчаном были вместе — он проговаривает про себя это слово по буквам, повторяет «мы», тянет 우리, которое почему-то сейчас кажется особенно важным, — парень был молчаливым, да и, наверное, Марк бы и сам не заметил, даже если бы ему сказали обо всем прямо.       — Как раньше уже не будет, Хек. Прости.       Младший не отрывает взгляда от дороги. Он внимательно следит за перестановкой автомобилей, сигналами светофора и дорожными знаками; про себя негромко повторяет номера впереди идущих машин, считает черные и красные — первые выигрывают, — отвлекается как может. В нем попеременно клокочет злость и на плечи наваливается вселенская усталость. Все-таки госпожа Ким была права — нельзя было так быстро отказываться от лекарств. Если подумать, то все дело в большой нагрузке из-за тура. Так бы он ни в жизнь не сорвался на Марка, как бы сильно ни злился.       Донхек знает, что если в обычный день — не такой нервный, как сегодня — крепко-крепко закрыть глаза, зажмурить их и свести брови, словно пытаясь что-то рассмотреть на оборотной стороне век, можно и правда увидеть прошлое. Он может заметить, если посмотреть в уголок глаза, словно за его пределы, все те моменты, в которые чувствовал себя счастливым. И Хэчану искренне не нравится то, что большая их часть связана с Марком, а даже не со всеми ребятами. То, как Ли обнимал его во сне, потому что боялся кошмаров; как они целовались на лестнице по пути в зал для репетиций; как старший воровал для него из столовой лишнюю порцию розового молока, утверждая, что Хек не выпил положенную ему за обедом. Они были счастливыми, у них, как он думал, было все. Почему же это прекратилось? Что и кто из них сделал не так?       Хек знает о Марке буквально все. Они не то что росли вместе — они срослись навечно корнями и конечностями, все их беды и переживания были славной почвой для продолжения дружбы. Все эти ссоры, крики, плачи на плечах друг у друга, разборки, а потом хохот в парке, шутки на репетициях, подколы за ошибки на уроках японского — все смешалось в сознании Хэчана и не давало продохнуть. Он столько сделал для него. Они оба многое сделали друг для друга за эти годы.       Парни едут молча почти всю дорогу. На фоне не играет даже радио. Тишину иногда прерывает звук уведомлений телефона Марка — Хек старается не скрипеть зубами от осознания того, что все сообщения от Юты. Он в этой истории виноват меньше всех. В голове Хэчана пусто. Он напевает то одну строчку из старой песни, то другую, пытается понять, когда успел выучить французский — там что-то о молодости или даже юности, о том, как страшно терять то, что было тогда, когда тебе едва стукнуло восемнадцать. Как бы глупо это ни звучало — сейчас у Хека на руках нет ничего. Наверное, лучше сказать иначе — ничего такого, что бы он считал достаточно ценным. Он любит петь, выступать, любит одногруппников и всех тех, кто его окружает, — но это, наверное, все-таки не то. Ему всегда казалось, что для того, чтобы быть по-настоящему счастливым, нужна будет одна лишь малость. И этой незначительной деталью всегда был человек, не кто-то конкретный, а просто дорогой и важный, тот, с которым до конца и на всю жизнь. Несколько лет назад ему казалось, что таким человеком и правда может стать Марк. А сейчас? У Ли свой и другой «тот самый», а у Донхека — ничего. Он питает симпатию к случайным парням, которые ничего для него все равно в итоге не значат. Неужели он потерял то, что могло стать самым важным в его жизни?       — Но почему он тебя получил, а не я? — шепчет Хэчан, когда автомобиль останавливается на красном сигнале светофора. — Это же я был с тобой все то время, когда тебе было плохо. Разве нет?       Марк не отвечает. Он хмурится, глядя в окно со своей стороны, словно бы рассматривает яркие вывески и рекламы новых дорам и вебтунов. Скоро выйдет новый сезон сериала, который он смотрел пару лет назад — надо бы его продолжить, если, конечно, найдется время. А еще не было бы лишним не игнорировать попытку Хека заговорить, но вот только отвечать совершенно не хочется. Он не понимает, почему нужно снова и снова мусолить то, что обычно обсуждению не подвергается.       — Это я вытаскивал тебя из той ямы, а не он. Он пришел на все готовое, черт, — Хэчан несильно бьет по рулю. — Он получил тебя таким, каким сделал я.       У Марка в груди больно сжимается сердце. Он слышит короткий резкий вдох со стороны парня и то, как тот задержал дыхание, словно боится сказать еще что-то столь же неправильное. Извинения или объяснения не следует — Хэчан газует на зеленый и неторопливо и аккуратно перестраивается в нужный ряд. Такие слова — «такой, каким тебя сделал я» — бьют особенно больно, словно он и не личность вовсе. Ли хочет попросить остановить автомобиль прямо там, где они сейчас — посреди шоссе, — но не видит ни одного кармана. Никогда еще мысль выпрыгнуть из машины на ходу не была такой привлекательной, но Хек предусмотрительно заблокировал все двери.       Ли поворачивается к младшему, пока тот не может отвлечься от дороги, и позволяет себе его рассмотреть внимательнее. Ему правда хочется понять, что может двигать человеком, который говорит такое. Марк смотрит на Хека и ничего не может о нем вспомнить. Ничего такого, что бы могло волновать его — речь не о каких-то проблемах парня или предпочтениях в еде, он хочет копнуть если не глубже, то хотя бы уйти на другой уровень их прошлых отношений. В сознании всплывает одна случайная сцена. Он точно знает, что ему нравилось наблюдать за тем, как парень красиво и даже по-своему нежно хмурился, когда старший гладил его, лишь слегка задевая член. Он лежал на спине, Марк — рядом, на боку. Левая рука под спиной Хека, правая — гуляет по его животу, размазывает капающий прекам. Во рту накопилось много слюны от вида Хэчана, негромко, словно в бреду шепчущего «Марк-хен».       Ли отчетливо помнит саму сцену, картину, словно кадр из кинофильма, но абсолютно ничего не может сказать о том, что он тогда чувствовал. Он помнит, как Хек не давал ему целовать родинки на его пояснице — а Марка необъяснимо тянуло к ним. Наверное, будь в нем больше настойчивости и внутренней силы, парень прижал бы к себе младшего и не отпускал, пока тот не сдастся, оставил бы поцелуй на его коже, лизал бы и кусал, нежно прикасался пальцами и потом, уставший, ослаблял бы хватку, позволял уйти в душ или на кухню за стаканом воды. В то время такой момент и правда казался важным. Но сейчас за этими воспоминаниями — ничего, абсолютная пустота, словно с полки забрали последнюю книгу или коробку молока, и из-за этого целый стеллаж закрывается. Скорее всего, всем известно, что пополнения товара не предвидится, так зачем зря занимать место — и мебель выносят из помещения.       Постепенно так весь зал освобождают от воспоминаний о Хэчане, туда приносят новые вещи, на которых написано имя Юты; память Марка заполняется важными деталями о нем, что он любит есть, как высоко стонет, как морщит нос, сколько кладет сахара в кофе и после какого вкуса пива хмелеет быстрее. От Хека — к его удивлению и неприятному ощущению в груди — не остается ничего. Видимо, так и заменяется один возлюбленный другим, так и очищаются наши сердца от прошлых влюбленностей, словно тот человек нам такой же чужой, как и любой прохожий на улице. Марк с уверенностью может назвать любимое блюдо Хека, еще пару милых деталей, о которых не могут не знать друзья, но он совершенно не помнит, какой он. На ощупь. На вкус. На цвет.       — Мне… хорошо с ним… сейчас. — Слова нарушают тишину прежде, чем старший успевает о них подумать.       Донхек тяжело сглатывает. Хорошо. Если Марк так говорит, если он правда так считает — он не будет вмешиваться. Возвращаться к бывшим — последнее дело, но бегать за бывшими — и того хуже. Все то время было по-своему прекрасно, несмотря на то, что — как думает Хек — все по-своему шло по пизде. Спустя десять минут молчаливой езды, они останавливаются у подъема на парковку. Хэчан глушит двигатель, поворачивает печку почти на максимум и снимает блокировку с дверей. Резкий щелчок разрезает гудящую тишину.       — Я думаю, что из-за своей упущенной юности — знаешь, постоянные тренировки, репетиции, учеба, куча дел, которыми не должен заниматься мальчишка на исходе подросткового возраста — я выбрал тебя потому, что думал, что иного шанса не подвернется. Ты знал меня тогда — как мне казалось — всю жизнь. Для меня пара лет в агентстве и были всей жизнью. Мне некогда было разобраться, что именно я к тебе чувствую, не обманываю ли тебя и не обманываюсь ли сам. Если честно, я до сих пор так и не понял — что это было.       — Хочешь сказать, что я «подвернулся»?       Хек поднимает взгляд на Марка. Парень сидит на пассажирском сидении, закутавшись в свою куртку и уткнув нос в шарф — на улице ночью очень холодно. Хэчану видны только его большие круглые глаза и растрепанные темные волосы. Младший мотает головой.       — Ты мне правда дорог. Как друг, как воспоминание детства, как первая любовь. — Марк вскидывает брови. Шарф, обмотанный вокруг нижней части его лица, сползает, и лампочка в машине подсвечивает роднику на его щеке. — Именно так, я не буду отрицать очевидное. Но я понимаю, что все это — лишь стечение обстоятельств.       — Любое общение людей и их связи — стечение обстоятельств, ты так не думаешь?       Хэчан задумчиво отводит взгляд.       — Возможно, ты прав.       Снег липнет на лобовое стекло, но Хек не решается включить дворники. Теперь ему кажется глупой та небольшая истерика, которую он устроил несколькими минутами ранее. Он даже не выпивал сегодня — как поступает уже многие дни, — но сознание все равно немного мутное, парень не может как следует сосредоточиться на мыслях или даже схватить их за самый хвост. Все словно плавает в сладком сиропе, и Хеку самому от этого тяжелее двигаться. Нежные мармеладные кубики, как в его любимом соке, больно бьют острыми углами по плечам и груди.       — Каждый раз, когда я выпивал, ты целовал меня. Из-за этого у меня выработался рефлекс, как у собаки Павлова. Стоило мне — даже несколько лет спустя — ощутить легкое головокружение и слабость в ногах, я тут же ожидал, как ты поцелуешь меня. — Парень смотрит на снег с обратной стороны стекла, на то, как он в свете уличного фонаря кажется темным и непрозрачным, словно состоит не из воды, а угля. — Мои колени дрожали в предвкушении того, чему не суждено было случиться. — Хек хмыкает. — Наверное, я уже не любил тебя тогда и вряд ли бы согласился на секс с тобой, но этот чертов рефлекс — то, что осталось после тебя со мной навечно.       Марк вопросительно смотрит на Хэчана. Он за весь вечер выпил только несколько стаканов воды. Нет, конечно, в этом не было настолько большого смысла, который пытался придать ему Марк, но где-то на уровне подсознания крутилась мысль: «А вдруг это важно?» Вдруг важно то, что Ли избегал в его присутствии выпивать — даже на встречах группой он ограничивался кофе, сколь бы глубокая ночь не была в это время.       — Если удается кого-то подцепить, я стараюсь не пить, чтобы не начать приставать, — кивает Хек, все еще продолжая следить за снегом.       — Ты кого-то…       — Намного реже, чем ты думаешь. Это даже не является проблемой, все нормально. Так, один раз заболтался с парнем-трейни. — Хэчан заметил вопросительный взгляд Ли. — Ему двадцать два.       Марк молча кивает. Он думает о том ощущении, о котором говорил Хек, но не может понять, как можно связать легкость в груди с сексом. У него ничего подобного нет, ни с Ютой, ни с Хэчаном. Марк не расположен строить ассоциации, он слишком в этом плох, а потому не знает, что для него секс с Накамото, кроме как приятное и полное эмоций времяпрепровождение. Наверное, тот думает так же.       Хек достает телефон и смотрит на время. Он говорит что-то о том, что уже пора возвращать автомобиль с аренды — намекает Марку вылезать из машины. Старший повинуется и тут же попадет под снегопад, натягивает шарф повыше на лицо, шапку — пониже на уши. Пока Хэчан проводит манипуляции с телефоном, Ли так и топчется на месте, словно должен дождаться парня, словно войти в здание они должны непременно вместе. Наконец Хек кивает, осматривает занесенного снегом Марка и тихонько хмыкает. Сырость, которая пропитывает его тело словно насквозь после того, как все это тает в теплом лифте, не дает покоя. Хочется стянуть с себя одежду и бросить ее на пол большой влажной кучей, от которой лужицей расползется вода во все углы прихожей, и собака подбежит, начнет ее слизывать и чихать от того, как со снегом смешался парфюм хозяина.       Юта здоровает с ним, стоит Марку войти в его комнату. Он тянет его на себя с кровати, заставляет подняться, оторваться от книги и поцеловать. Ему немного неприятно от того, как ощущается на руках влажность, как прилипает к спине пропитавшаяся редкими упавшими за шиворот снежинками футболка. Накамото быстро отвечает, хоть и чувствует растерянность; гладит и сжимает, хоть и не может уловить настроение; постанывает и протестующе мычит, хоть и наслаждается холодными пальцами Марка у себя на бедрах. Юта легко умеет подстраиваться под чужое настроение — всю жизнь умел, — а потому ему сейчас совершенно несложно сделать то, что от него ждут и хотят.       Ли роняет их на кровать, тянет парня за собой, не разрывая поцелуя и расстегивая джинсы. Марк правда пытается не думать ни о чем постороннем. Ему нравится, как его касается Юта, как осторожно сжимает его плечо, другой рукой ведет вдоль бедра и небольно царапает ногтями — раньше от подобного Ли почти задыхался, давился стонами и просил повторить, хоть и не всегда было настроение на «всякие штуки с болью». Сейчас же он снова и снова прокручивает в голове одну и ту же сцену. Он и Хек. Они лежат на кровати. Хэчан на спине, Марк на боку. Одна рука старшего под спиной парня, другая — на его животе, плавно скользит ниже, к члену. Когда его так же оглаживает Юта, Ли дергается и весь внутренне сжимается до состояния маленького тесного шарика, как нейтронная звезда, крошечная горошина весом в целую галактику. Он тяжело падает Накамото в руки, и тот не может с этим справиться.       Юта хочет спросить, все ли хорошо, что он сделал не так и как может это исправить. Но Ли тяжело дышит, хватается за горло, словно у него приступ паники, и не может вынести того, как правильно ложатся ладони Накамото на его плечи — как и его на плечи Хэчана когда-то. Неужели расставаться с прошлыми влюбленностями это так: находить в других то же, что у тебя было раньше, что тебя привлекало и что держало рядом с посторонним тебе человеком. Стал ли он лучше за это время — как думал, — если — как оказалось — все равно думает о прошлом, а не двигается вперед.       Застывший рядом с Марком Юта старается не шевелиться. Он видит, как Ли о чем-то задумался и гоняет в голове мысль, как мячик для пинг-понга, бьет ею о стенки черепной коробки и в этом шуме пытается найти какой-то смысл. Накамото мягко поднимается с кровати и идет на кухню, наливает стакан воды и несет его обратно в комнату — Марк все там же и все в той же позе.       — Попей, пожалуйста. — Юта протягивает стакан, и Ли пьет, не отрывая пустого взгляда от угла комода. Такого с ним раньше не было. — Все в порядке? — Парень кивает. — Мне лучше оставить тебя? — И тут Марк поднимает взгляд на японца.       Когда Юта смотрит на Ли, он видит словно другого человека. Он не знает, как помочь ему и стоит ли вообще помогать — ему кажется, что его помощь отвергнут, стоит ее предложить. Марк переплетает их пальцы и тянет Накамото на себя, укладывает поверх собственного тела, заставляя вжать в матрас. «Можешь теснее?» — едва слышно шепчет парень, прижимая к себе старшего. Японец упирается локтем в кровать под Ли, жмется грудью к груди, сплетает их ноги и укладывает голову в сгиб шеи, вдыхая тяжелый аромат парфюма. Рука Марка заползает ему под футболку и ложится на спину, недвижимая.       Когда за окном стихает снегопад, они отлипают друг от друга. Ли не говорит ни слова, а Юта не спрашивает. Когда вода в душе перестает шуметь, они идут туда вместе. Марк прижимает парня к стене кабинки и жадно целует, а Накамото — возможно, без достаточно желания и наслаждения — отвечает и позволяет грубо обнимать себя поперек талии. Когда они вываливаются из дышащей паром ванной комнаты, им встречается Хэчан. Ли отводит взгляд и возвращается в свою комнату, а Юта, с россыпью алых засосов на груди, здоровается с парнем и желает ему спокойной ночи, ощущая спиной холодные капли воды, падающие с кончиков бледных волос.       Он чувствует, как совсем немного болит поясница, как наливаются кровью синяки на ягодицах и бедрах, как зудят засосы на груди. Накамото ни в чем не винит Марка — тот по меньшей мере пару десятков раз спросил, можно ли сделать одно и другое, не больно ли парню, не слишком ли он груб, не боится ли тот его и насколько сильно любит. Юта не уступил ему, не позволил сделать это с собой, не разделил то же самое чувство — он просто сделал то, что сделал. Вряд ли японцу удастся найти подходящее слово, ему не хочется, чтобы в нем был неправильный оттенок. Наверное, это тот самый случай, когда ты просто способствуешь тому, чтобы что-то случилось, вкладываешь в это и свои силы, следуешь за тем, кто ведет, как второй партнер в бальном танце, а потом смотришь на результат — пара укусов на боках, ровные линии от ногтей на спине и ягодицах, пока еще бледные синяки, яркие метки на груди в районе сосков — и не чувствуешь ни разочарования, ни радости. Случилось то, что случилось, и никто не вынес из этого ничего ни плохого, ни хорошего.       Юта не решается спросить разрешения ночевать сегодня в комнате Марка, поэтому заходит в нее без предупреждения, укладывается в его кровать без белья, по старой привычке, и прижимается к парню со спины. Тот хватается за его руки на своей талии и крепко держит. «Можешь ночевать здесь всю неделю?» «Нам скоро уезжать в тур». «Хотя бы до отъезда?» «Как скажешь». «Мне не нужно одолжение». «Это не оно». «Тогда спасибо». «Как скажешь». Осторожный поцелуй за ухом, мягкое движение пальца по коже живота и полу-игривое прикосновение к коже, тут же покрывшейся мурашками, чуть ниже, в области лобка. Марк быстро вдыхает и запрокидывает голову назад, на плечо Юты. «Тебе лучше поспать». «Зачем тогда начал?» «Я ничего не начинал, правда, поспи». Согласный кивок и негромкое «И тебе спокойной ночи».       Накамото сквозь тонкую кожу на животе Марка чувствует его мышцы. Они ходят от каждого вдоха, перекатываются, а из-за силы тяжести все словно собрались на одном боку, хоть и достаточно плотные. Юта ощущает, как с той стороны, которая соприкасается с матрасом, их будто немного больше, и дивится тому, какое же все-таки тело Марка забавное. Его темные волосы лезут японцу в лицо, но он даже не смеет жаловаться и спокойно спит.       Через две комнаты от них всю ночь за книгой проводит Хэчан. Когда снегопад снова начинается, он выключает настольную лампу и отправляется спать под утро. Ему впервые за долгое время снится сон: он лежит на спине, Марк — рядом, на боку, одна рука парня у младшего под талией, вторая — на животе.