***
Было около одиннадцати ночи. Мы бодро, но без спешки шагали по песку, не сбиваясь с пути. Я, Рэймсс и Реммао. Все, кроме недавно казнённой за воровство Дии. Интересно, кто-нибудь по ней скучает? Я так не думаю. Одетые традиционно в чёрное, но со светлыми накидками сверху, ибо в тёмном на солнце жарко, у нас были закрыты лица: у моих друга и наставника – только наполовину, тонкой тканью, защищавшей от ветра и песка, а у меня – почти полностью, вуалью золотых цепочек, так что были видны только глаза, подведённые сурьмой, и лоб. Шли уже два дня, по прогнозу наставника оставалось около четырёх дней. Открытая местность, на много километров всё видно – ни души, оттого мы больше не беспокоились о слежке. Но оружие – небольшой кинжал, всё же лежал в сумке у каждого. На всякий случай. Я с завистью поглядывала на сандалии на ногах мужчин – было жутковато идти босой по песку, неизвестно ведь, кто может из него выползти. Змеи, скорпионы, прочие ядовитые твари... Споткнулась на ровном месте, запнувшись о свою же ногу. От падения меня спасла быстрая реакция Реммао и его сильные руки. — А я говорил, не стоило тебе идти, — запричитал он недовольно и, удостоверившись в том, что я стою ровно, отпустил. — Пустыня – не место для ослабшей юной девушки. Она никого не щадит. Я разозлилась: наставник не переставал повторять мне это с первого дня паломничества. Отговорить пытался, мол, никто не заставляет идти, а ты, Эвтида, слаба от горя, не справишься. Надоело слушать упрёки. Исмана уже не вернуть, а я жить полноценно должна... он бы этого хотел. — Ну перестань, Рем! Сколько можно, попрекаешь и попрекаешь... — Она права, — поддержал меня Рэймсс. — Ворчишь – назойливо, точно осиный улий. Эва отлично справляется. Я торжествующе улыбнулась, но, увидев мрачно нахмуренное лицо наставника, сразу же непроизвольно скопировала его выражение. Хотела было вспылить окончательно, но Рэймсс взял меня за руку, видя мой настрой, и я угомонилась. Какое-то время шли молча. Я поёжилась от ночного холода, натягивая накидку на плечах повыше, к шее. Смотрела себе под ноги, наблюдая за собственной поступью, в надежде хоть как-то предвидеть внезапное появление мерзкой живности. Рэймсс резко остановился. Я поняла это только пройдя ещё несколько шагов, когда он дёрнул меня, по-прежнему держа за руку. Непонимающе-раздражённо глянув на него я покосилась и на его брата: Реммао стоял на месте, уставившись на горизонт. Я перевела взгляд туда, куда они оба смотрели, и от удивления открыла рот. На нашем пути было видно некое подобие оазиса. Не туманное и далёкое, а вполне ясное и досягаемое. Теннистые верхушки пальм предвещали комфортный сон не под прямыми лучами солнца. До этого, стоит сказать, мы спали где придётся, и да – прямо на песке. Я нерешительно спросила у наставника: — У нас помутнение зрения, рассудка? Прям у всех разом? Реммао наконец отмер, оживляясь. — Нет, миражей ночью не бывает, — он взглянул сначала на алую звезду в небе, а потом снова на зелень вдалеке. — Нам по пути. Идём спокойно, это не так близко, как кажется. И мы шли. Долго и упорно, подначиваемые заветной целью. Пришли на утро. Меня уже изрядно клонило в сон, а солнце говорило о том, что для сна самое время. Сухенькие пальмы стояли кривым кругом, образуя внутри него дырявую тень. Усевшись под одной из них я удручённо заявила: — Могло быть и хуже... Рэймсс и Реммао сели напротив, устало стянули ткань, прикрывающую лица, на шею. Следуя их примеру я сняла золотую вуаль с лица, но лишь наполовину, оставив одну петельку на ухе. — Довольствуйся тем, что имеем, правильно, — расщедрился на похвалу наставник, выуживая из сумки наш сегодняшний ужин. — Всяко лучше, чем спать под солнцем и выслушивать твоё недовольство этим. А нет, показалось. Не расщедрился. Последним и единственным приёмом пищи на сегодня стал – о, какая неожиданность – хлеб. Но на этот раз мякиш, а вчера была чёрствая корка. Мм-м, деликатес! Реммао дал каждому из нас совсем понемногу, кусочки с три пальца размером. Конечно, хотелось ещё, хотелось уплести всю буханку, свежих фруктов и овощей хотелось, сладостей и орехов, а как я скучала по мясу – жареному в маслице, с пряностями, такому нежному и мягкому, сочному, с румяной корочкой... Но я лишь сделала три глотка воды, жадно прислонившись к горлышку фляги. Наставник вдруг достал ещё что-то и протянул мне. Я, не веря своему счастью, взяла из его руки финик. Глаза загорелись от голода, слюна наполнила рот. Нервно улыбнулась: — Что это, Реммао? Он обыденно пожал плечами. — Еда. Больше нет, не раскатывай губу, — его шутливый настрой быстро испарился, и он строго посмотрел на своего брата, хотя говорил всё ещё со мной. — Съешь, тебе нужнее, — и вновь взгляд на меня – внимательный и не терпящий возражений. — Уже с ног валишься, того и гляди упадёшь замертво. Я обратилась к Рэймссу с немым вопросом и он, подобно наставнику, кивнул, призывая съесть сухофрукт. Стало совестно. Что это? Сострадание, несвойственное черномагам, длительная усталость? А может, это то самое воздействие пустыни в период паломничества? Да, я определённо поэтому не могла не поделиться едой. Не потому, что эти двое мне дороги. Нет. Психованно поджав губы, я руками разделила финик натрое. Две части протянула мужчинам. Они колебались долго, прежде чем всё же приняли угощение. Рэймсс выглядел менее удивлённым, чем Реммао, сказавший с доброй насмешкой: — Что это с тобой, на солнце перегрелась? Откуда такая щедрость? Они, улыбаясь, закинули в рот кусочки финика. Сделав то же самое, я неожиданно для себя честно призналась: — Я не могу лечь спать сытой, когда вы голодны. Наставник только задумчиво хмыкнул, подмечая что-то для себя. Да какое там «сытой»... Разве можно наесться одним фиником? Но от этой взаимной делёжки почему-то стало приятно и чувство голода куда-то улетучилось. Я бы сказала, насытилась добром. Вдруг осознала, глядя на своих спутников, что это ощущение посетило не только меня. Они выглядели ещё более озадаченными. Может, это и есть влияние пустыни на шезму? Это имели ввиду старшие черномаги, когда на моём первом съезде рассказывали у костра байку, мол, этот священный путь, как всякий совместный ритуал, обращает в пепел всю вражду меж нами? Забавно, ведь в обычное время все наши друг другу глотки перегрызть готовы, а тут прям... Как это говорят?.. Обстоятельства сближают. Не говоря ни слова я, подложив под голову сумку и накрывшись снятой с себя накидкой на манер одеяла, легла спать. Сказала вместо пожелания спокойного сна: — До вечера. И уснула, чувствуя, как кто-то заботливо накрыл мою голову капюшоном.***
Мне снился сон. Туманный и неясный. Будто я всё там же, возле пальм, стою и не могу пошевелиться, наблюдая, как вокруг меня клубится песчаная буря, сквозь которую не видно даже солнца, подбираясь всё ближе и ближе... — Дарующая жизнь. Я наконец вышла из оцепенения, обернувшись на мужской голос. За спиной, совсем рядом со мной, стоял Аш. Его короткие волосы трепыхались от сильного горячего ветра, мышцы всего тела были напряжены, а брови сведены к переносице. Он смотрел за моё плечо, куда-то вдаль, напряжённо. Аш был зол. Не на меня – на то, что он видел позади меня. — Аш?.. — мой голос дрожал. Атмосфера сна тяжелела, сгущалась. Со всех сторон нас стала окружать вязкая, тягучая тьма моего страха. Животный ужас сковал тело железными тисками, не давая дышать. Сердце щемило болью перенапряжения от слишком быстрого биения. Мужчина наконец обратил на меня внимание. Происходящее вокруг его больше совсем не волновало. Аш посмотрел мне в глаза без тени улыбки, пугающе серьёзно. Бережно прикоснулся к моей щеке, едва касаясь погладил тыльной стороной ладони. — Тебе грозит опасность. Вам всем грозит, — его глаза загорелись приказным красным. — Беги, — мужской голос растворялся в песчаной буре, настигшей нас, но я расслышала его крик, стрелой пронзивший густой ветер и моё сознание. — Убегайте отсюда, живо! А потом меня поглотила тьма моего же страха. Я проснулась, резко вырванная из сна. Подскочила на месте, чувствуя, как с живота соскользнуло что-то пушистое. Испугалась пуще прежнего. Пригляделась... Этим «чем-то» оказалась обыкновенная пустынная лисица, которая, видимо, пробегала мимо и, обнаружив что-то мягкое и тёплое – а именно, мой живот, решила комфортно поспать. Я тихо рассмеялась, чуть ли не плача от абсурдности ситуации и облегчения. Неподалёку от меня мирно спали Рэймсс и Реммао. Небо освещало закатное солнце. Вечер беззаботно успокаивал. Просто сон... дурацкий кошмар... Незванная гостья, обиженно прижав большие уши, виляла хвостом и недовольно звонко фыркала, разбуженная мной. Я осторожно протянула к ней руку. Понюхав её, лиса чихнула и прытко убежала восвояси. Я проследила за ней, улыбаясь, но улыбка моя быстро исчезла, а сердце ушло в пятки, стоило мне увидеть, в сторону чего она бежит. К нам стремительно приближался силуэт двух людей, едущих верхом на животных. Слишком быстрых для верблюдов. Я в панике разбудила мужчин. Трясла их за плечи, почти крича: — Просыпайтесь, ну! Вставайте, просыпайтесь, быстрее! — В чём дело? — недовольно, сонно отозвался Реммао. Я рвано дышала, никак не справляясь с собой. — Там... Та-ам люди... на лошадях! Он тут же встал, засуетился, собираясь. Рэймсс, делая то же самое, предположил: — Может, торговый караван? Наставник помотал головой. — Нет, Эва верно увидела, что лошади. А на них только охотники да фараон ездят, — он накинул светлый капюшон на голову. Обратился ко мне. — Прикрой лицо. Дрожащими руками я надела золотую вуаль и спрятала волосы под капюшон. — И что делать? — сказал Рэймсс, которого уже начало одолевать переживание. По голосу слышно было. — Молчать, держать оружие на готове и идти своей дорогой, — Реммао внимательно проследил за движениями лошадей. — Всего двое, не страшно. Скачут с востока на юг... а мы идём с юга на север. Могли избежать встречи, если б вышли чуть раньше. Меня прошибло словами из сна. Дура! Какая же я дура! Почему сразу не поняла? Египетским языком ведь сказано было: убегайте... Плевать, что черномаги снов не видят. Я видела предзнаменование. Мы шли, стараясь ничем себя не обнаружить. Держали кинжалы в руках в сумках. Наставник шёл ближе всех к бегущим шагах в пятидесяти от нас лошадям. Теперь мы чётко видели фиолетово-белые охотничьи одежды на наездниках. Реммао сказал вполголоса, не поворачиваясь к нам, следя за угрозой: — Если со мной что-то случится, вы знаете, куда бежать. Не смейте возвращаться в поселение, это самоубийство. Рэймсс ожидаемо стал возражать: — Что ты говоришь? Ничего с тобой не... Он осёкся, перебитый своим братом. — Дию я не уберёг, — говорил он голосом, которого я ещё не слышала – болезненным, сквозящим чувством... вины? — Не хочу и вас потерять. Откровенность, звучавшая в голосе наставника и презираемая им, давалась ему с трудом. Не знаю, может, и впрямь пустыня чудеса творит, или Реммао понял, что если не скажет это сейчас, то, возможно, не скажет никогда. Я стояла как вкопанная, боясь спугнуть его настрой. Глядя на Рэймсса в попытке понять, как себя вести, я увидела, что его глаза блестят печалью, а сам он в ещё большем смятении. Охотники отклонились от своего пути и двинулись к нам. Для разговора у нас оставались секунды. — Сет доверил мне учеников – послал вас на попечение, — заговорил наставник, скрипя зубами, быстро-быстро, схватив младшего брата за плечи и встряхнув его, чтоб пришёл в себя. — И больше я не подведу его доверие, — он отпустил Рэймсса и обратился к нам обоим. — Я всегда учил вас, что каждый шезму сам за себя. Но теперь говорю: берегите друг друга. Ясно? Его псевдо-прощальные слова пугали меня больше нашего положения. А положение было ой какое плачевное: мы в облачении шезму один на один с двумя охотниками на открытой местности, где не сбежать, не затеряться и не спрятаться. Мы не успели ничего ответить Реммао, нас настигла доселе проходящая мимо угроза. Наездники дёрнули за поводья, останавливая лошадей рядом с нами. Алая звезда стала молчаливым равнодушным наблюдателем разворачивающейся сцены. На запряжённых конях сидели двое крепко слажённых мужчин. Я сглотнула, увидев кинжалы на их поясах. Сжала свой покрепче. Один из охотников спрыгнул с лошади и подошёл к нам. Воздух стал ужасно тяжёлый. Мужчина сложил руки за спиной, пристально оглядел нас и сказал обманчиво-доброжелательно: — Доброго дня, путники. Мы из третьего царского отряда, — какое счастье, служат не с Аменом. — Везём весть Верховному эпистату. Вы куда путь держите? Реммао легко далась фальшивая приветливая улыбка. — В Маду, — сказал он, по видимому, первый пришедший в голову город верхних земель. Маду находится выше Фив, из которых мы идём... Есть шанс, что поверят. Хотя, конечно, глупо идти туда через пустыню. Охотник понятливо кивнул. — Вот как... Вы уж не серчайте, да только Неферут – юная, — он присмотрелся к моим запястьям, пытаясь понять, есть ли на одном из них брачный браслет. Его не было. Я боязливо опустила голову. — А в добавок – незамужняя, одна в пустыне с двумя мужчинами вызывает больно много беспокойства о себе. Наставник сделал оскорблённый вид и заговорил со слегка напускной важностью: — Что вы! Я – её отец, а он, — он указал на Рэймсса, держащего меня за руку в тот момент. — Жених, мой будущий зять. В Маду мы идём, чтоб их поженить. Охотник задумчиво осмотрел нас ещё раз, не скрывая подозрения. Из-под наших светлых накидок виднелись чёрные одежды, и его взгляд зацепился за них, в одно мгновение наполнившись осознанием. Мужские губы расплылись в хищной ухмылке. Он с душетрепещущим лязгом вытащил кинжал из ножен. — Правдоподобно, но... — сказал охотник, медленно надвигаясь на нас. — Ваши одежды слишком чёрные для простых путников. А ты слишком молод для отца взрослой девушки, черномаг. Его дружок спрыгнул с коня и так же приготовился к бою. Нет – к поножовщине. Да, зачастую охотники не церемонятся. Не щадят. И не ждут суда, чтобы убить. Мы понимали, что без крови не обойтись, но вытаскивать оружие не спешили, не желая терять элемент внезапности. Обнажили кинжалы вслед за Реммао лишь когда один из мужчин сделал ожидаемый выпад в нашу сторону. Наставник опередил его, оказавшись ловчее, и убил, перерезав горло. Лошади встали на дыбы, реагируя на шум и резкие движения, а после, испугавшись, убежали, не зная, что вскоре потеряются и останутся в песках навсегда. Как, впрочем, и их хозяева. Желание убить прежде, чем убьют меня, вытеснило страх и оцепенение. Я не знаю, чем руководствовалась, когда синхронно с Рэймссом обступила оставшегося в живых охотника с двух сторон. Инстинктами шезму? Возможно. Холодная сталь в моей руке легко и плавно пронзила спину не успевшего даже что-либо понять мужчины. Рука моего «жениха» сделала тоже самое с его сердцем. — Кажется, кое-кто так и не доберётся до Фив. Какая жалость... — и не имеет значение, кто именно это сказал. Я никогда раньше не убивала, но почему-то не поразилась своей жестокости и хладнокровности. Всё же я привыкла к смерти благодаря некромантии. И да, этих людей совсем не жаль... ведь им не было жаль меня. С малых лет взращиваемая во мне наставником готовность убивать, борясь за жизнь, принесла свои плоды. С их стороны глупо было нападать на троих вдвоём. А глупцы всегда погибают первыми. — Выходит, — сказала я тихо, нервно посмеиваясь. — Весь драматизм был зря? Рэймсс цокнул языком, привычно отвечая: — Язва. Секунда молчания, вторая, третья... И мы все втроём рассмеялись. Глупо, но зато с облегчением. Наверное, так мы справлялись с пережитым страхом и напряжением. — Главное, что все целы, — неправдоподобно сказал Реммао. Я укоризненно покачала головой: — Переигрываешь. Он согласно кивнул. Пронесло. Боги, пронесло... мы живы... Я посмотрела на звезду-ориентир. Почему-то благодарно улыбнулась, чувствуя в уголках глаз непрошенные слёзы, но сразу же смахнула их и мысленно отругала себя за мягкотелость. Подумаешь, чуть не умерла... Это вовсе не повод реветь. Когда мы все отдышались и пришли в себя, я смогла трезво оценить масштабы произошедшего. Двое мёртвых по нашей вине охотников, чья кровь смешалась с песком и чьи тела скоро будут кормить падальщиков. Сжатые в их руках кинжалы, сумки... Обыскав, ничего интересного, а уж тем более – письма, обращённого к Амену, не обнаружилось. Охотник солгал нам. Должно быть, чтобы припугнуть. Наплевать, впрочем. Я нахмурилась, озадаченно рассматривая плоскую круглую металлическую баночку неизвестного содержания, которую выудила из сумки. Неприметная надпись на крышке гласила «листья акации, финики и мёд». Открыв, внутри обнаружилась приятно пахнущая мазь. Ни на какое известное мне лекарство она не была похожа. Стало любопытно. Я протянула баночку наставнику, вопрошая: — Что это? Он с интересом взял предмет из моих рук, повертел, принюхался и поднял брови. Рэймсс, глянув украдкой на объект изучения, сразу же отчего-то пристыженно отвёл взгляд. Прочтя глазами состав содержимого на крышке, Реммао закрыл баночку и принялся объяснять с лукавой улыбкой: — Как бы объяснить... Мажешь этим, где надо, и не несёшь дитя, — он всучил мазь обратно мне в руки. — Возьми, пригодится. Я почувствовала, как заливаюсь жгучим румянцем под золотой вуалью. Ну конечно, штука для плотских утех, как я сама не догадалась... Исман, да прибудет его Ка на полях Иаллу, когда-то читал мне нотации о том, чтобы я, если по мужикам пойду, не принесла в подоле, и тихонько намекал взять мазь, от которой, прямо говоря, мужское семя не приживается. Отмахивалась тогда, а на сей раз постыдилась чуток, подумала... да и положила себе в карман, когда Реммао с Рэймссом уже отвернулись и зашагали дальше. Поспешила за ними, о своём думая. Мало ли, может и правда пригодится средство это. Всё же мне было шестнадцать, когда я о нём узнала, а сейчас уже семь лет прошло, но всё ни разу и не знала мужчины. Помню, когда в Гермополе жила, с девушками моих лет болтала украдкой – наставник не одобрял ни под какими уговорами дружбу с «чужаками». Они учились на жриц то ли Исиды, то ли Хаткор, и все давным-давно со своей невинностью распрощались, а на меня смотрели косо, как на прокажённую. Однако я не собиралась кувыркаться с кем попало просто для того, чтобы заслужить уважение тех людей, до которых мне дела нет. Хотя попробовать хотелось, да только человека подходящего не находилось. Знала я, к слову, и таких моих ровесниц, которые в свои двадцать три уже не Неферут, а матери троих детей. Несчастные женщины, да, но их дети – ещё несчастней. Мыслей и тем для разговоров было много, а дороги до сердца Ливийской пустыни оставалось сравнительно мало. Так и дошли – со смехом, историями из жизни и проклятым песком, лезущим во все щели.***
Ночь, костёр и оазис, распростёршийся посреди песков. Откуда он там взялся? Мы тоже не знаем. Вот оно – чудо – единственное на всю Ливийскую пустыню прохладное чистое озерцо и густые зелёные заросли вокруг него там, где нет ничего, кроме засухи. Именно в этом месте собирается вся община шезму каждый год, подобно здешним растениям процветая вопреки невзгодам. Алая звезда погасла с последним пришедшим черномагом. Все вокруг вели оживлённые беседы, однако через самое интересное нам только предстояло пройти. Наш состав постоянно меняется, так что знакомые лица я редко узнаю, но здесь все всегда приветливы и дружелюбны. Да, мы частенько враждуем, бывает и так, что убиваем друг друга, искусившись деньгами, но это порицается как братоубийство, да и помогаем мы друг другу ничуть не реже. А во время поломничества в пустыне не смеем и думать о конкуренции – перед нашим покровителем все равны. Эта встреча полна... необычных традиций. В самом начале мы впервые за все дни дороги сюда можем умыть лицо, шею, руки до локтей и ноги по щиколотки. С этой целью к священной воде оазиса подходят сначала младшие, потом старшие. Стариков средь шезму днём с огнём не сыскать – долго не живём, отлавливают нас быстро, а детей в это всё посвящают только с восемнадцати лет. Боги, какое блаженство – смыть с себя грязь, накопленную за долгий путь, избавиться на время от увесистой золотой вуали на лице... Наконец-то почувствовав себя чистой и свежей, я подошла к костру, вокруг которого уже собирались черномаги. Наставник сидел, как и все, в позе лотоса и с улыбкой говорил со своим, по видимому, давним знакомым. Я села рядом с ещё более умиротворённым, чем обычно, Рэймссом. С другой стороны от меня вскоре расположился незнакомый мне парень. Взглянув на него из-под ресниц, я дала ему навскидку лет двадцать восемь. Коротковолосый, черномазый. Неплохо слажённый... В общем, симпатичный. Надеялась, что мужчина не заметит моего любопытства, но он, как назло, встретился со мной взглядом и улыбнулся. Не дав мне сообразить, что сказать, он заговорил первым. — С прибытием, Эвтида. Вот это новости! Откуда этот тип моё имя знает, интересно? Видимся-то впервые, а я не представлялась. Не найдя, что ответить, я натянула неловкую улыбку и выдала, не думая: — И тебя. Недоумение, возникшее на лице парня, быстро сменилось широкой улыбкой и смехом. Я приподняла бровь, а он сказал весело: — Неужто правда не узнала? — на это я задумалась, рассматривая его, а мужчина тем временем уже успокоился и стал мне, как ребёнку, напоминать. — Вспоминай давай, каждый съезд виделись. Хек, разговоры... — тоже мне, отличительная черта. Хек я с каждым встречным по пятницам пью. — Татуировку уговаривал тебя сделать. О! Вот это он напомнил, так напомнил. В голове моментально вспыхнули картинки из прошлого, как мы с этим самым парнем, Рэймссом и Дией, упокой Анубис её душу, опустошали за ночь три кувшина, говорили обо всём на свете, не стесняясь в выражениях и да, как он каждый божий год уговаривал меня сделать тату. Зачем? Да делать нам было нечего и дури полно, но я была не настолько пьяна и легкомысленна, чтоб на это согласиться. Только вот я запомнила его с длинными, неизменно собранными в хвост волосами. Сейчас же они едва ли доходили до ушей. Прям другой человек стал. — Кахотеп! — набросилась я на давнего друга с объятиями, а он с готовностью обнял в ответ. — Зачем волосы отстриг? Тебя не узнать. Он смущённо почесал затылок. — Нуу, — протянул, подбирая слова. — Каждый, ставший жрецом, должен остричься. У меня отвисла челюсть. Парень, который в прошлом году выстраивал теории о том, что вся наша вера – это заговор правительства, теперь пошёл богу служить? Умом тронулся? — Ты? — я моргнула, чтобы мои глаза от удивления из глазниц не выпали. — Жрецом стал? Кахотеп гордо кивнул. — В храме Анубиса, да. А волосы отрастут ещё, не беда. Я улыбнулась, поджав губы, показывая своё восхищение, и локтём толкнула в бок Рэймсса, который, как оказалось, засмотрелся на огонь и прослушал весь разговор. — Рэйм, тут Кахотеп, поздоровайся. Он сразу оживился. Протянул ему через меня руку со словами: — С прибытием, друг. — И тебя, друг мой, с прибытием. Они обменялись рукопожатиями, давая понять, что оружия не держат. Я усмехнулась: так легко и улыбчиво вели себя, будто не целовались как-то раз под вином и не извинялись потом друг перед другом за эдакую «глупость». Когда все расселись вокруг костра и умолкли, один из старших черномагов, вполне возможно, что самый старший, стал говорить громко, дабы каждый мог услышать: — Мы приветствуем наших братьев и сестёр, — само собой, он имел ввиду духовное родство, хотя и кровное встречалось нередко. — И поздравляем всех вас с прибытием к нашей святыне, — черномаг развёл руками, обводя бескрайнюю пустыню. Мы всем кругом воскликнули в ответ «С прибытием!». Заговорил другой черномаг: — Ещё один год минул, мы вновь собрались всей общиной. Так пусть же и дальше наш обычай передаётся из поколения в поколение, прославляя нашего покровителя. Шезму прокричали в унисон «Да будет так!». Пришла очередь нашего наставника говорить. Его голос был спокойный и ровный, но непривычно радостный. — Поведаем же друг другу о своих деяниях за прошедший год. Кто чего достиг, что совершил, кого встретил, побывал где? У кого горе, а у кого радость? Знайте, что никто здесь вас не осудит и не пристыдит, ибо только здесь вас поймут. Откуда-то напротив послышался скромный голос мужчины средних лет: — Я впервые взял подопечных на обучение, — он с гордостью и теплотой во взгляде посмотрел на двух улыбчивых восемнадцати-девятнадцатилетних парня и девушку, ещё совсем наше ремесло не познавших. Другие старшие подбадривающе похлопали в ладоши. В том молодом наставнике было так много спеси и желания обучать, оберегать... Что-то мне подсказывало, скоро он столкнётся со всеми издержками своей профессии и будет горько сожалеть о её выборе. Сразу после первой выходки своих учеников, которые пока что наивно и со светлой надеждой смотрели в будущее, но которые начнут вертеться, как могут, едва окажутся в этом... болоте, под названием «жизнь шезму». Следующей похвалилась молодая женщина со спящим младенцем на коленях. — Я в этом году стала матерью. Многие поздравили её, я же молча посочувствовала. Среди шезму мало женатых пар, ведь каждый супруг может в любой момент погибнуть... А рядом с той женщиной не сидел её муж. Что до ребёнка... Дети черномагов, как правило, наследуют дар родителей. Каждое такое дитя, повзрослев, чаще всего становится одним из нас. Но находится мало смельчаков, решивших обзавестись потомством. Обычно, говоря о «смене поколений», мы имеем ввиду наставников и учеников. После женщины неожиданно заговорил Кахотеп: — А я окончил обучение и стал жрецом Анубиса. Все радостно заулюлюкали и засвистели. Мой друг легонько толкнул меня. Сказал одними губами: — Смелее, Эва. Я испепеляюще на него зыркнула, когда оказалось, что Рэймсс, сидящий по другую сторону от меня, смотрел так же выжидающе, как и Кахотеп. Исфет, а ему чего надо? Всё, что со мной произошло, он знает. Ожидай чего-то от меня кто-то один, я бы просто отмахнулась, но когда с двух сторон на меня давят любопытством, шанса отмолчаться не остаётся. Я никогда до этого не рассказывала ничего во все услышанья. Отбросив стеснение, набрала в лёгкие побольше воздуха и несмело начала говорить: — В этом году мне... пришлось жить в поселении охотников, — по кругу пробежал табун перешёптываний. — Я потеряла двоих близких, — с горестью вспомнила мёртвых Исмана и Дию. Рэймсс и Реммао, я заметила, погрустнели. — Но и обрела не меньше, — перед глазами возникли лица Ливия и... Аша. Мужчины, спасшего нас с Рэймссом от смерти. Таинственного странника, являвшегося мне во сне. Мы с ним не были близки. Ни в одном из смыслов. Но я хотела бы... Кахотеп с сожалением на лице коснулся моей нервно сжатой ладони. — Ты хорошо держишься. Рэймсс лишь печально рассматривал костёр. На остальных же мой рассказ если и произвёл впечатление, то уж точно не нагнал тоски. Чего я, в прочем, сделать и не намеревалась. Черномаги продолжали делиться новостями за всё время, что не виделись. Я вдруг словила себя на чувстве... презрения. Проклятые лицемеры. И почему раньше не замечала? Вернее, видела конечно, но не задумывалась... Всем ведь на самом деле наплевать друг на друга. Не только нам, да впринципе – людям. Каждый только за свою шкуру трясется, просто у нас исторически так уж сложилось, что вынуждены время от времени помогать своим ради всеобщего блага. Своего – в том числе. Не были бы мы никогда и ни за что духовным племенем, если бы не эти съезды, лично Сетом организуемые. А хотя... не силком же бог нас сюда тащит. Лишь путь указывает. А идём сами. По доброй воле. Как вообще так вышло, что «каждый шезму сам за себя» и «попался один – попались все» в одном своде неписанных законов уместились? У первых черномагов отсутствовало понятие о противоречиях? Так или иначе, как только последняя история была рассказана, черномаг, говоривший до этого первым, сказал: — Давайте помолимся нашему покровителю, как молились до нас наши предки. Да будет Сет милостив и да услышит он нас. Встав на колени, мы взялись за руки, образуя единый круг. Я, как и все, попыталась сосредоточиться на танцующем пламени костра. Постепенно мы стали плавно покачиваться из стороны в сторону, настраиваясь на ритуал. Как и было нужно, я думала о своей жизни, дабы успокоиться и расслабиться. О том, что меня гнетёт, что волнует, что нравится, что любимо мной... И об Аше. Проклятье... Это не то, совсем не то, о чём нужно сейчас думать! Гони эти мысли, вы с Ашем вряд ли ещё встретитесь, Эвтида. Хватит думать о нём, прекрати... Выкинь из головы, забудь! Исфет, почему не получается?.. И пока я пыталась прекратить воображать образ мужчины, все остальные уже давно настроились и вспоминали самых первых шезму. Пытались понять, что они чувствовали, как молились, чего желали и чем жили. Глаза каждого постепенно вспыхивали пламенем тонкой связи с чужой Ка. Мне больше нельзя было медлить, а времени очистить разум от посторонних дум не оставалось. Я могла лишь зацепиться за единственную яркую нить в своём сознании. По-прежнему держась за руки, мы стали раскачиваться теперь взад-вперёд, кланясь к земле. Никто не замечал моей потерянности – все были поглощены ритуалом. Удивительно, что мои мысли, отличные от чужих, не внесли дисгармонию. Я сосредоточилась. Раз не получается думать о том, о чём положено, буду думать о том, о чём получается. Меня всегда волновали красные волосы Аша. Неестественные, нечеловеческие, как и он сам. Не знаю даже, в хорошем или в плохом смысле... У него были заострённые, заячьи уши. Было в этом что-то дикое, почти животное. И ещё были у него проколы в обоих мочках с золотыми серьгами – продолговатыми шипами... Кулон на шее – клык. Интересно, пусть и страшно думать, какого животного, чей? Золотое оплечье – ускх, на половину прикрывавший мужскую грудь, казался донельзя лишним, его хотелось снять. Хлопковые штаны с причудливым узором, за поясом которых, ты никогда не узнаешь, скрывается ли кинжал. Бежевая накидка, капюшон которой Аш отбрасывал только когда мы оставались наедине. Интересно, почему... Глаза, горящие красным, точно огонь. Казалось, они способны сжечь. В пламени гнева или страсти – зависило от его настроения. Какой красивый у его глаз разрез был – в уголках чуть зауженный, но открытый, а взгляд – прямой, хитрый, лукавый, чуть опасный, но до лихорадки притягательный. Этот взгляд, изучая моё тело, чуть ли не раздевал, срывая одежду... Словно взаправду меня окутал запах Аша. Он пах страстью. Желанием, похотью. Но то – лишь верхние ноты, а шлейф другой. Скрытый, едва уловимый, нежный. Деликатный, интимный и мягкий. Пряный, тёплый, подобно одеялу укутывающий... Мои глаза загорелись янтарным. Костёр потух. Шезму расцепили руки и я в один миг со всеми упала лбом в песок, глубоко кланяясь. Глаза были закрыты. Теперь каждый молился в одиночку и невозможно было угадать чужие мысли. Нужно было просить о том, чего всем сердцем желаешь. И я, ругая себя, просила об ещё одной встрече с Ашем. Об ещё одном прикосновении. Ещё одной фразе. О взгляде, хотя бы. По спине вдоль позвоночника пробежали мурашки. Я вздрогнула, чуть не открыв глаза, когда услышала над ухом донельзя знакомый, тихий мужской смех. И тёплое призрачное касание на макушке, словно поглаживающее волосы... Я точно сошла с ума. Это ощущение развеялось, будто мираж, так же неожиданно, как и появилось. Подобно Ашу, исчезнувшему из моей жизни, заставив тосковать по себе. Сколько дней я уже в пустыне? Сколько дней пути назад предстоит? А если и там его нет... Если он сам – лишь мечта, несбывшаяся, далёкая и наивная, но моя?.. В звенящей тишине стал вновь слышен треск дров костра. Шезму понемногу стали подниматься. Отойти от ритуала всегда было трудно, но в тот раз я особенно остро ощутила жгучее желание не переставать думать о том, о чём думала. А образы эти в моей голове... не были пристойными. Щёки, нос и уши горели. Грудь неровно вздымалась. Губы пересохли. Между ног было неприлично мокро. Стыдно... Незримый, какой стыд! Какой ужасный, кошмарный позор – во время священного таинства думать о... таком! Я пристыженно, затравленно заозиралась по сторонам. Наставник был со старшими черномагами, Рэймсс – увлечён беседой с Кахотепом. Удачно, никто не заметил моего состояния. И не заметит. Я плавно ускользнула из круга и, сопровождаемая мраком ночи, обогнув оазис, скрылась из чьего-либо виду в густой высокой зелени. Выглядывала из-за финиковой пальмы, дабы убедиться, что осталась наедине с собой, когда поняла, что осталась наедине с кем-то ещё. Знакомые, сотню раз воображаемые мною тёплые руки обвили мою талию со спины, мягко притягивая к себе. Повернув голову, я встретилась со взглядом блестящих красным, насмешливых и довольных ситуацией глаз. Спины касалась твёрдая мужская грудь. — Аш? — с трудом выдавила я из себя, не в силах мыслить трезво от близости с ним. — Почему ты здесь? Говорил, что не шезму... — Верно, я не шезму, — согласился он, одной рукой обхватив меня поперёк талии – жадно, с силой, а другой убирая мои волосы на бок. Открыв для себя вид на голое плечо, изгиб шеи и ключицы, Аш наклонился ко мне, прижимаясь всем телом, и стал покрывать кожу хаотичными, жаркими, влажными поцелуями. Я запустила руку в его волосы, то стягивая в кулак, то поглаживая кончиками пальцев. Сказала шёпотом на выходе: — Но точно знаешь, что чужакам здесь не место... — Так я и не чужак, — ответил голосом с хрипотцой от возбуждения, изводившего нас обоих. Я не стала спрашивать о том, кто же он тогда. Мне было неважно. Всё на свете – неважно, когда Аш вот так обнимает и ласкает меня. Плевать, кто он такой. Плевать, если опасен. Важно лишь то, что тогда и он желал меня так же, как я его. То, что мы сейчас вместе, видим, слышим, касаемся друг друга без всякой возможности насытиться – вот, что важно. Слишком долго я этого ждала, чтоб оглядываться назад и останавливаться. Он был на взводе. Нетерпелив, горяч. Повернув меня к себе лицом и впившись в губы, требовал полного на себе сосредоточения. И я давала ему всё, всю себя, без остатка. Пусть берёт, забирает. Пусть хранит как трофей завоёванный. Он сбережёт, я знаю. Ведь в его руках надёжно, спокойно, безмятежно. Как и должно быть. Мы оказались на земле, я, сидя на нём, тихонько хныкала просяще, ёрзая. Ближе прижималась, глаза прикрыв блаженно, почти на нём лежала. На ощупь мазь из кармана достала, ему дрожащими руками протянула. Аш взял, открыл, два пальца обмакнул. Прокомментировал с ухмылкой: — Умничка какая. И пальцы ввёл в моё лоно. Больно, но... ох, Исфет, как приятно... Он меня целовал, шептал пылко, между раздвинутых ног моих изнывающую плоть поглаживая: — Бедная Эвтида... Извелась вся, думая обо мне, милая шезмочка? И так говорил, будто знал дословно, о чём именно я думала. — Не говори мне, что это невзаимно... Аш... — умоляла я, лицо за шеей его пряча. А он смеялся тихо, за ухом меня целуя и языком по мочке проходясь. — Милая Эвтида... — кончиком носа скулу щекоча. — Нежная девочка моя...— в уголок губ целуя. — Взаимны твои чувства, — в глаза, точно в самую душу глядя. Сердце ликовало. Чувство неземное, как сам Аш, магическое совершенно. И оно взаимно... Не могла я заподозрить в дурном умысле. Видела заботу в каждом касании, движении. Он забрал мою невинность. Сделал женщиной. Подарил боль, но сладкую, а вместе с ней – и наслаждение, которого не знала раньше и ни с кем другим бы не познала. Только ему одному могла отдаться. Проклятье, сколько нежности мне даже в грубости виделось... И мысль лишь одна была: пусть не уходит после, пусть рядом будет всегда. И страшно было, что на утро ночи этой не станет. И ревностно было от мысли, что он ещё с кем-то вот так телом и душой делился. Боги, как я оказалась здесь? Как вышло так, что я на мужчине рвано, резко, быстро двигаюсь, руками сильными на бёдрах направляемая? — Тише, шезмочка, — Аш попытался замедлить меня. — Не щадишь себя совсем... Больно тебе потом будет, не спеши так... А я, не беря во внимание, не сбавляла темп. Пусть будет больно после, пусть... Зато сейчас я на пике удовольствия. Он плавно насадил меня, обмякшую и вымотанную, на себя ещё несколько раз и излился внутрь, не беспокоясь о последствиях. Всё-таки не зря я ту мазь прихватила. И да, Реммао был прав – она пригодилась. Аш поглаживал мою голову, спину, терпеливо ожидая, когда я приду в себя. И когда я немного боязно заглянула в его глаза впервые после близости, то увидела в них что-то... родное? Что-то такое тёплое, приятное и привычное... Как странно... будто всю жизнь его знаю. Внезапно смутившись своей частичной наготы, я стала неловко одеваться. Аш расслабленно наблюдал за мной с некой досадой. Поднялся на ноги, чтобы помочь мне с завязками топа. Присмотревшись к шее, ухмыльнулся и достал из моего кармана золотую вуаль для лица. Молча надел её на меня, не встретив сопротивления. На мой немой вопрос ответил вкрадчиво: — Не для чужих глаз следы нашей близости. Я не привык делиться. Он намекал на алые метки, оставленные его губами на моей шее, которые теперь скрывали тонкие частые цепочки. Я пристыженно отвела взгляд, но Аш заставил вернуть его к нему, мягко повернув мою голову, обхватив лицо ладонями. — Жалеешь? Я усмехнулась, подмечая про себя обеспокоенность, промелькнувшую на короткое мгновение в его глазах. Склонила голову на бок, подставляясь под бережные касания, прикрыв глаза. Ответила тихо: — Только о том, что не сделала этого раньше. Аш, казалось бы, привычно рассмеялся, но на этот раз в его смехе, до этого порой меня пугавшем, сквозило чувство неверия и нежности. Я знала, он на неё способен. — Тогда дай руку, — он протянул мне раскрытую ладонь. Я недоумённо уставилась на его игривую лукавую улыбку. — Что ты задумал? Аш как бы невзначай пожал плечами и неожиданно выдал: — Может, поцеловать хочу. Пришёл мой черёд смеяться. — Нет, на тебя это слабо смахивает. Он изогнул брови, сказал с явным вызовом: — А ты дай и проверь. Приняв этот вызов, я вложила свою руку в его, уверенная, что это какая-то шутка. Но раскрыла рот, поражённая, не зная, как реагировать, что сказать, когда его мягкие губы уверенно прислонились к тыльной стороне моей ладони. И повторили своё действие ещё три раза, в разных местах. Сердце замерло, забыв, как биться. Да, этот спор остался за ним. Но он не упоминал, что, отпустив моё запястье, оставит на нём браслет. Из жемчуга – не речного, как многие носят, а морского – такой в подарок лишь жёны фараонов получают. В три ряда, довольно широкий. Между каждыми пятью бусинами – гладкие золотые монетки. Роскошный, но скромный. И всё же, наверняка слишком дорогой... — Не могу принять дар такой... — заколебалась, отступая. Аш настоял: — Оставь, — приложил усилия, чтобы не процедить следующее слово сквозь зубы. — Прошу. Я сломалась. Он просил... И я не могла отказать. Только открыла рот для слов благодарности, как услышала голос наставника из зарослей: — Эвтида! Ты где? Мы синхронно повернулись в сторону крика. Аш добродушно усмехнулся: — Похоже, тебя потеряли. Реммао раздвинул ветви мангового дерева, находя за ними меня. Я не успела даже оправдание придумать. — Вот ты где, — сказал он с облегчением, подходя ближе. — Мы тебя обыскались. Что делаешь здесь одна? — Одна? Я обернулась туда, где за несколько секунд до этого стоял Аш. Но его там не было. Что за?.. Какого?.. Уставилась в ступоре на то место, где видела его совсем недавно. Ладонь ещё помнила касания тёплых губ, а запястье по-прежнему венчал браслет – подарок Аша. Мне не причудилось, он был здесь, со мной... Но ушёл. Наставник осторожно коснулся моего локтя. Я, потерянная, резко повернулась к нему. — Всё нормально? Ты продрогла вся, — он осторожно повёл меня обратно, откуда пришёл. — Пойдём к костру, отогреешься. Видимо, Реммао решил, что мне нехорошо. И славно. Было на что списать подкашивающиеся ноги и дрожь в теле. У огня Рэймсс предложил выпить. Я помню только первые две кружки, поглощённые мной натощак и без закуси. Следующее воспоминание: я подставляю запястье под татуировочную иглу, а Кахотеп выводит на моей коже какой-то чернильный рисунок со словами, которые я не пойму и не вспомню до одного момента: — Эвтида, ты не говорила, что выходишь замуж...***
В поселение я вернулась с вполне миловидным тату цветка гибискуса и анкха, которое частично прикрывал новенький браслет. Я старалась не рассматривать его, чтоб не привлечь чужое внимание к обновке и чтобы впоследствии не пришлось объяснять, откуда она. По привычке складывая руки перед собой, теперь стала заодно прикрывать запястье. Первым делом, в первый же час прибытия, в мою хижину заявился Тизиан, доложивший, что Верховный эпистат хочет меня видеть. Не отдохнув с дороги, не омывшись и не переодевшись, я стояла перед Аменом, мечтая о том, чтобы он исчез из моей жизни, как исчезли его товарищи по службе из другого отряда, увлажнив своей кровью сухие пески. Он сидел за письменным столом, читая папирус и, казалось, не замечал меня. — Как в Гермополе? — сказал, не отрывая взгляда от иероглифов. — Всю работу выполнили? Я кивнула, утвердительно промычав. Чуть ли не стоя засыпала. Амен наконец снисходительно посмотрел на меня. Сказал сухо: — Исхудала. Ещё бы не исхудала... Как не исхудать, когда две недели из еды – глоток воды и крошка хлеба? Я отвела взгляд всторону. — Заработалась... Он понятливо кивнул. Затем свернул папирус и протянул его мне со словами: — Вижу, устала с дороги. Ступай, отдохни, а завтра перепиши эти записи, — и холодно добавил. — Осторожна будь. Шезму в этот лунный цикл развелось... Двое моих порутчиков не вернулись. Оу, так те охотники не лгали насчёт вестей для эпистата... Что ж, теперь они их только Осирису рассказать смогут. Я забрала папирус из рук Амена и почувствовала его колючее пристальное внимание к моему запястью. Стала думать, на какой случай отговорку сочинять. Спросит, откуда браслет? Или поучать за татуировку станет? — С помолвкой тебя, Эвтида. Я поперхнулась воздухом. — Что?! Эпистат указал на подарок Аша. — Обручальный браслет, — мне показалось, будто его голос стал более уставшим и даже печальным. Показалось. — И кто он? Я недоумённо уставилась на совершенно обычный, хоть и очень красивый, браслет. На нём не было ни единого символа, характерного для помолвочного украшения. — Я не обручена, — честно призналась. Амен хмыкнул, чуть улыбнувшись уголками губ. — Не хочешь признаваться – не надо. Раз в Фивах скоро будет свадьба, я сам узнаю. Что это с ним? Браслет-то обычный. Не обручальный. Умом повредился, что мерещится всякое? Я вдруг вспомнила слова Кахотепа той ночью у костра... Эвтида, ты не говорила, что выходишь замуж... Ничего не понимала. Совсем. Что за бред... Решив не спорить, я молча удалилась. В Исфет чужие причуды. Мой друг был пьян, ему могло просто причудиться. Что до Амена... Не знаю, может не выспался. Я пошла в баню, надеясь расслабиться и отвлечься. Впервые за две недели, не считая небольшого омовения у оазиса. Поливала себя тёплой водой, всеми силами пытаясь не думать о словах мужчин, полагавших, что я «обручена». Недоразумение это всё. Не могла же я стать чьей-то, сама об этом не зная. Когда тело в общем и целом было вымыто, стала тщательней промывать интимные места, требующие особой гигиены. Полив мыльной водой между ног, я укусила руку, чтобы не закричать. Меня пронзила острая щиплющая боль. В глазах проступили слёзы. Да, надо было прислушаться к Ашу. Впрочем, помимо вполне терпимой боли, было то, что волновало меня гораздо больше... На следующий день я, мучаясь незнанием и ожиданием, в обеденный перерыв пришла к единственному лекарю, которому могла поведать такое откровение. Зайдя в комнату, где Ливий принимал больных и застав его там, я закрыла дверь на засов, дабы у этого разговора не было свидетелей. — Ливий, нужна твоя помощь, — перешла я сразу к сути. Он с готовностью посмотрел на меня и спросил обыденно: — Да, что случилось? Я замялась. Пытаясь подобрать слова, смотрела в пол и заливалась смущением. Друг он мне конечно близкий, да всё же о таком мне стыдно говорить. — Ты ведь никому не расскажешь? Ливий твёрдо заверил: — Врачебная тайна. Молчу до самой смерти. Так в чём дело? Я сделала глубокий вдох и выдала на одном дыхании: — Женское моё болит. После... ну, ты понял. Он кивнул, отходя к полкам со снадобьями. — Бывает, не страшно, — выудив небольшую баночку, протянул её мне. — Помажешь этим пару дней, и пройдёт. Что-то ещё? Я кивнула. Следующая жалоба была превыше моих сил. А дело было в том, что после нашей с Ашем близости женский цикл ко мне так и не пришёл, хоть и должен был. Зашла издалека, не зная, как спросить. — Понимаешь, я использовала мазь из акации, но... — я сглотнула, а Ливий понимающе не смотрел на меня, чтоб не смущать ещё больше, и молча ждал, когда договорю, хотя, наверное, уже понял, к чему клоню. — Я знаю, что она не всегда помогает. И по некоторым признакам... Думаю, что могла понести. — Мгм... — он упёр руки в бока, задумавшись. — Я могу осмотреть тебя и определить, зачала ли ты, прямо сейчас, но... — он осторожно заглянул мне в глаза. А в них был явно виден стыд. — Если слишком стесняешься, то я позову тебе повитуху из города. Только тогда её визит в поселение и его причину должен будет одобрить Амен, — я вспыхнула, представив его мнение обо мне, слухи по всему поселению и разочарование на лице наставника, когда он узнает, что его подопечная пошла во все тяжкие. — Что скажешь? А что мне следовало сказать? Узнай об этом эпистат, моя жизнь превратится в кошмар, даже если догадка опровергнется. Да и в любом случае, эта медицинская проверка предстояла мне впервые, так не лучше ли, если её проведёт тот, кому я доверяю? Из двух зол... — Будет лучше, если ты осмотришь. Ливий спокойно кивнул, уяснив моё решение, и указал на кушетку, говоря больше как лекарь, чем как друг: — Ложись на спину и раздвигай ноги. Я вымою руки и подойду. Он отвернулся и отошёл к тазу с водой в углу комнаты. Я, идя на дрожащих от глупого страха ногах, выполнила его указания. Я была благодарна Ливию за понимание и за то, что не задавал лишних вопросов. Он был не из тех, кому есть дело до того, кто с кем кувыркается. Возвращаясь ко мне, Ливий по дороге взял с полки свежую белую простынь. Мне хватило духу проследить, как он сложил её втрое и накрыл мои согнутые в коленях ноги, чтобы я не видела, как он копашится во мне. После этого я смотрела в потолок, стараясь не заплакать от переживания, щепетильности ситуации и стыда. Ливий делал всё аккуратно, филигранно и профессионально, не задевая чувствительных точек и не причиняя боли. За неимением иного способа узнать, чревата ли я, ввёл два пальца внутрь, по ощущениям – наполовину, надавил ими вниз, а ещё двумя оттянул снаружи наверх, чтобы раскрыть лоно и всё ясно увидеть и осмотреть. Стараясь не дёргаться, я поморщилась от неприятных из-за сухости ощущений. Молчание пугало и заставляло нервничать, но, если бы лекарь что-то говорил, было бы ещё хуже. Если честно, со всем осознанием необходимости этого действа и пониманием того, что Ливий – лекарь и ему не впервой проводить такую процедуру, мне всё равно было совестно и, наверное это слишком громкое слово, но, как-то даже мерзко лежать перед кем-то с раздвинутыми ногами, когда я совсем недавно отдавалась другому мужчине. Спустя пару минут Ливий наконец заключил: — Ты здорова, всё детородное у тебя в норме, но... — боги, зачем же так тянуть с такими новостями? — Плода нет. Я выдохнула с облегчением, устало прикрывая глаза. Не подвела мазь, счастье... — Спасибо, подсобил, — тихо, но радостно сказала я. — Да не за что, — он снова пошёл мыть руки и из другого конца комнаты сообщил мне. — Можешь вставать. Убрав с ног простынь, я спрыгнула с кушетки. Ливий вновь подошёл ко мне, но на сей раз со счастливой улыбкой и сказал: — Поздравляю с помолвкой, кстати, — он покосился на браслет, про который я и думать забыла, уж тем более – прикрывать. — Почему не рассказывала? Кто он? Я нахмурилась. Да что они все, сговорились, что ли? — С чего ты... Я не договорила, сбитая с мысли лекарем. — Прости, что перебиваю, но у тебя юбка задралась, — он взял простыню с кушетки, складывая её, и кивнул на стену позади меня. — Вон зеркало, посмотрись. Зеркало... Смотрюсь в него, только чтобы макияж нанести, а с начала паломничества его не наносила. У выхода висело большое, полноростовое зеркало. Я поправила юбку рукой, на которой красовалось жемчужное украшение, и замерла в неверии... Вместо гладких золотых монет в зеркале отражались монеты с оттисками символов, характерных лишь только для обручальных браслетов. Глаз Гора, анкх, солнце... вместо сокола почему-то изображение маски шезму. Хвала Незримому, Амен не заметил... Не заметил же? Посмотрела на свою руку – ничего. Посмотрела в отражение – помолвочные символы. Во имя Сета... Что за колдовство?.. Вряд ли наблюдательные Реммао и Рэймсс ещё не рассмотрели браслет, даже учитывая все мои старания его скрыть. Должно быть, тактично умалчивали, ожидая, когда я сама скажу... А что скажу? «Простите, ребята, я не знала, что выхожу замуж»? Я нервно усмехнулась. Это что получается... Я уже неделю щеголяю невестой, сама о том не ведая? Аш, чтоб его... — Так кто счастливец? — заинтересованно посмотрел на меня Ливий, приводя в себя. — Я его знаю? — Нет, — только и получилось сказать. — Его зовут Аш. Друг был рад за меня и желал счастья. А я, пытаясь связать события воедино, не могла выкинуть из головы одну фразу красноволосого нахала, теперь зазвучавшую новым смыслом: Я не привык делиться. Это объясняло всё. Вернувшись домой, я не знала, что делать и куда себя деть, как вести себя, но... Самое очевидное – снять браслет, ни за что не хотела. Глупая Эвтида, не будь влюблённой дурочкой... Пройдя в спальню, осталась стоять на пороге, увидев картину весьма интересную. На моей кровати, ухмыляясь, сияя довольством и наглостью, вальяжно сидел, откинувшись назад, виновник моего неведения, обручённый со мной Аш. — Понравился подарок, шезмочка?