***
Солнце взошло. Иуда Искариот шагает нервно как по углям ада, высоко и резко отрывая ноги от земли. Одежды неприятно трутся о свежие раны на спине, что остались от самоистязания плетью, и раз за разом Иуда вспоминает, что совершил. Не может быть, чтобы всё хорошее, что он смог подарить Ему — единственный прощальный поцелуй — был полон не только признательности и раскаяния, но и едкой желчи. Ещё раньше зарождались сомнения. А потом — безмолвное, бескровное «Прости меня» холодными губами. «Ты должен,» — так звучал голос Бога, он вложил это убеждение в сердце Иуды-убийцы, Иуды-предателя. «Ты предал меня,» — так звучал голос лучшего из людей, всего лишь просившего пронести чашу смерти мимо. Иуда избегает взглядов, его узнают: «Один из двенадцати избранных! Что он делает здесь?» Вперёд по городу, давящему каменными стенами, пестротой ткани, тленными телами, пустыми глазами и грязными душами. Но разве бедный Иуда не лучше их? Он знает свою вину и раскаивается. Значит, он попадёт в рай и займёт место рядом с Ним? Надо увидеть. Последний раз увидеть Его. Нет, снова в мыслях стегает себя Иуда, не достоин даже своей судьбы! Невыносимое отчаяние волнует, пробираясь по позвонкам и рёбрам наружу, сотрясая тело сухими рыданиями.***
Деревья или колонны — ненадёжное укрытие для мучимого совестью. Иуда смотрит в спину тем, кто уводит Его прочь, на суд к Пилату. Ещё можно догнать. И Иуда бежит, задыхаясь, швыряет деньги, бормоча несвязно о невинной крови, но так и стоит остолбенело посреди дороги, глядя на Него, такого измученного, но такого спокойного. Его глаза говорят: «Я не прощаю тебя, но Бог знает лучше, и он простит.» Хочется верить, что это так, но этот взгляд пронзает насквозь. Зачем ты качаешь головой, лучший из людей? Ты осуждаешь меня? Неужели и ты? Ты же любишь всех, милосердный и великодушный. Ты же и меня любишь? Нет… Иуда понял. Он пятится назад, разворачивается и бежит, бежит обратно. Дальше не может быть жизни. Только разделить участь. Пусть греховно, пусть, но этим же днём Иуды больше не будет в живых.***
Тихо и пусто там, куда пришёл Иуда. Он не плачет. Он устал и ослаб. Тремор мешает, но Иуда с безумным упорством обвязывает верёвку и делает петлю. «Мы обязательно встретимся, слышишь меня? Ты слышишь меня сейчас?.. Молчит. Мне ты никогда не отвечаешь.» Иуда цепляет верёвку за ветку дерева, простёртую рукой над обрывом. «Ты можешь не прощать, мне не нужно твоё прощение, Господь.» Шаг. Второй. Вот так хорошо, — ладно ложится верёвка под подбородок. И Иуда ещё пару раз со всей силы дёргает её вниз для проверки. Надёжно. Наконец всё будет кончено. И Иуда, зажмурившись, делает ещё один, третий шаг в бездну. В глазах темнеет, Иуда оттягивает верёвку непослушными руками, барахтается в воздухе. Горит, горит тело, ударяет по лёгким, а вдали сияет белый свет. «Это ты? Ты простил меня и зовёшь за собой? Я иду. Иисус.»