«Красный адидас»

***

       — Смотри, «Гинга», не погрязни в этим говне. Долго отгребать будешь, еще и одна, — «Турбо» хмурит тонкие брови к разбитой недавно переносице, пыхтит, словно сейчас повалит столб пара из ушей и ноздрей. Губа чуть поднимается вверх, дергаясь, оголяя белые клыки — ух, какой же он злой. — Меня мои пацаны не кинут! — не менее злой силуэт в красном адидасе делает шаг вперед и повышает тон. Но также вскоре пытается успокоится, чтобы ситуация не приобрела новые нежелательные обороты, — Остынь лучше, а то еще стартанешь — не догоним. — И ты побежишь? — слегка натягивает уголок губ, прикусывая нижнюю. Понимал, что переход с ругани на мимолетный флирт означал окончание конфликта. Постепенно, неспеша. — Захочу — никуда не побежишь. Тогда и догонять не придется. Правильно? — сняв красный капюшон, зимний ветер мгновенно подхватывает рыжие волосы, играясь, перебирая прядки. Голову стоило немного остудить на собачьем холоде. Пара зеленых глаз насмешливо наблюдала за мимикой брюнета напротив, изучала, словно пыталась что-то разглядеть… Но даже глаза, темные, как бездна, не могли ей что-либо рассказать или показать. К сожалению, снежинки все рвались попасть в глаза, из-за чего та щурилась и разрывала зрительный контакт, — Надеюсь, тема прикрыта. Малой был не прав, дальше разберусь сама. Больше не накосячит. — Слово «пацана» даешь? — слышится из толпы. Это был «Ералаш», успевший подраться с мелким «Гинги». Разумеется, все оборачиваются и сверлят белобрысого диким взглядом. Голос старшенькой давал право убедиться в подлинности ее слов, но, казалось, «Ералаш» задал вопрос, который засел у многих в голове.       Пока у пацанов отвисала челюсть, рыжая шире улыбается, расслабившись: — Да ладно, не грузите так малого своим кровожадным взглядом. Сама напугана, — делает шаги вперед, чтобы пройти к выскочке. Но высокий собеседник не сдвинулся и с места, — Да не парься, Лер, не укушу малого. Зубы маловаты.       «Турбо» — Валера — готов провалиться сквозь землю, услышав это «Лер». Сокращение такого плана злило и вгоняло в краски, создавая ассоциацию с девчонкой. Раздраженно закатив пару каштановых глаз, отступает в сторону, давая пройти назойливой девчонке. — Ты очень мил, — ехидно благодарит улыбкой пухлых губ и идет дальше, ближе к юнцу. Ребята заколебались, не хотя пропускать, — Хм, не пропускают… Может тогда сам выйдешь? «Ералаш», верно? — но в ответ лишь тишина. А Универсамовцы все так и ждут команды «Фас» от старшенького. Уже доедают, суки, взглядом: проходятся языком по все длине костей таза, шеи, ребер, да что уж там — и бёдер… Заколебало. Время — деньги, от чего тон и напряжение заметно повышаются, — Будь мужиком. Либо пасть прикрой, сопля, и на понт кончай брать. Развели тут базар-вокзал. Сами и учите свою «скорлупу», смотреть тошно!       На удивление, пока рыжая высказывала это всем, из толпы все-таки входит Миша — «Ералаш». — А я на понт никого и не брал, — грозно, и так смешно по-детски заявляет тот, — Ну так че, — плюет неумело в снег, — слово пацана даешь? За свою «скорлупу».       «Красный адидас», тобишь рыженькая «Гинга» — еще одно погоняло — приподнимает брови в изумлении и, присев на корточки из-за большого роста, протягивает руку: — Даю слово пацана. Тебе лично, малой, — скалится подобно дикому волку, но руку обещано жмёт, — А ты, «Ералаш», даешь слово «пацана»? За то, что будешь фильтровать базар. Или кто другой поручится? Хотя, за такое щеня даже я бы не… — Если тебе полегчает, «Гинга», — начинает брюнет сзади, но его тормозят. — Тихо-тихо, командир! Не гони, побудь со мной рядом еще, — встает она в прежнее положение, поворачиваясь, — Не советую. Все равно он язык за зубами не удержит, а тебе только достанется по самое-самое. — Переживаешь?       Снова заигрывает, снова улыбается, снова смущается. Но она теперь ему не парирует, а лишь меняется в лице, словно серое пятно, вместо привычного огненно-рыжего. — Из всех Универсамовских ты, — девушка подходит близко, но не нарушая границы, — единственный, с кем я буду разговаривать. А я — единственная, кто из Хадишовских будет переговаривать с Универсамовскими, то есть только с тобой. Только ты и я. Все услышали? — эхом раздалось между гаражами. Звук отскочил от каждой железной стены, разнося себя все дальше и дальше. — Понял, — оценив, что это не уже обыденные шутки и, опять же, заигрывания, тоже обретает серьезный тон. — А ты, фраерок, — изумрудные пронзительные глаза смотрят сквозь Валеры, — как наберешься смелости, приходи и пожмешь наконец-то руки. Если, конечно, успеешь.       Шутку сопроводила теплой улыбкой и томным взглядом, как бы не принуждая ни к чему. Сунув замерзшие ладони в карманы красной олимпийки, поднимает глаза на высокого брюнета: — Если вопросов больше нет, то расход, пацаны.       Но пацаны расходится не собирались, накопив вопросы. Вопрос был по большей части риторическим, но не все это выкупили, поэтому полезли самые нашумевшие и интересные вопросы. Сказать, что старшим было стыдно — ничего не сказать. Валера прикрыл лицо ладонью: — Как тебя, бабу, вообще приняли?       На женский томный вздох хмуро реагирует старшенький Универсамовских: — За «бабу» можно и в фанеру прописать, — повернувшись корпусом к источнику звука, свои ребята поняли, что тот как бы прикрыл собой «Гингу», — Баба — та, с кем ты будешь зажиматься. А к этой надо иметь уважение. Как и к другим старшим. — Правильно, послушайте старшего… А по поводу нескромного вопроса отвечу кратко: я, как и все вы, хожу под Адидасом, — приподнимает ткань с вышивкой фирмы чуть вверх, продолжает серьезнее обычного, — А это значит, что разделение на «мужчин» и «женщин» уже не существует. Принял такое решение — неси крест до конца. Еще воп?.. — Хватит на сегодня вопросов! — грозно прорычал ей Валера, — А с вами, «скорлупа», поговорит «Адидас». И правда базар разводите.       Плюнув на асфальт, принимает исходное положение — поворачивается. Протягивает руку на прощание, на что рыжая лишь улыбается и, отвернувшись, уходит.

***

            Спустя несколько дней. Ничего не меняется, на районе все также тихо. В подвальном помещении занимались Универсамовцы: поднятие гирь, скакалка, даже спарринги, боксирование груши и прочее. Поддерживали форму, так сказать, лишь некоторые и то не всегда. Пока неподалеку старшие — «Кощей», «Адидас» и некоторые другие — выясняли отношения, а может и просто бухали, «Турбо» и «Зима» прыгали на скакалке и поднимали гирьки. — Валера, спортивки не треснули еще? — стебется лысый парень, решая передохнуть: кладет гири на обшарпанные маты и, взяв литрушку с водой, садится на тумбу. Вытирает пот тыльной стороной ладони и предплечья, улыбается.       Валера же останавливается и косо смотрит на товарища, ожидая, что тот выкинет снова: — В каком смысле? — глаза опускаются на собственный голый торс с капельками пота, будто что-то ищет на нем, — Поправился что ли?! — испуганно спрашивает он. — Массы набрал знатно. Занимаешься же, жира нет, расслабься, — протягивая воду, «Зима» ударяет друга по тазу и убегает наверх, — Жопа тоже больше стала! Ничего, вон какая упругая!       Оба валятся на снег, добравшись до выхода на улицу. Зачинщик кричит от резкого холода, но ржать не перестает. Другой же подхватывает заразительный смех, не в силах больше быть серьезным. Когда замерзшие парни возвращаются вниз, «Зима» добавляет: — А жопа правда классная.       Ожидая люлей, тот убегает, но «Турбо» лишь закатывает темные глаза и смущенно улыбается. После снега было еще холодно, поэтому брюнет берет олимпийку темно-синего цвета и накидывает на плечи. Рука нащупала сигареты, в голове промелькнула мысль о том, чтобы закурить. Оглядев куртку еще раз, понял, что вещица старших. Желание отпало сразу. — Да ладно, Валер, бери. «Кащей» не будет против, — из коморки выходит «Адидас» с сигаретой во рту и улыбается, пока сзади старший непонимающе смотрит на них, — Не хотелось бы прерывать вашу идиллию, но мы тут решили сходить на дискач в местном ДК. Вы как, с нами?       Следом выходит немного угашенный «Кащей», что решает подогреть аппетит кудрявого: — Валер, там будет «Гинга».       Было заметно как дернулся Валера, но виду старался не подавать, лишь сухо выплюнул: — А мне то что? — Да ладно, не хмурься так. Чернее тучи, ей Богу! Морщины будут. — «Кащей», да отстань ты от пацана. И так засмущал, — Вова подходит к хмурому товарищу и кладет руку на плечо, — Да ладно тебе, Валер. Мы же тоже не дураки, видим, как вы… — Что? — отскакивает он с места, — За базар простите, но пургу не несите тут! Она не наша, не Универсамовская! — А это что-то поменяло бы?       Взгляд светлых глаз, как и его не менее светлая душа главного, искали правды в его словах, действиях, мыслях. Понимал Вован, что опасно иметь дело чужими, особенной с рыженькой, ведь такой, как она, больше нет и не будет. Ох, сколько же на нее точат ножей и зубов… Да только знают, что огребут по полной — все группировки встанут стеной, так как не каждая девушка, девочка, женщина будет под адидасом ходить и принимать удары, как самый настоящий пацан. Да что там пацан — мужик! — Многое бы… — лицо приобретает более чувственные черты, приближенные к унынию, но Валера снова подавляет в себе эту душевную тошноту, — Во сколько идем?

*

      Спустя пару часов группировка была на месте. Большинство зашло в ДК. Как и было ожидаемо — группировок было несколько, все разделились, встав в круг. «Турбо» же облокотился о холодный бетон стены и, достав сигареты из кармана, зажал между губ табачное изделие. Снег валил больше обычного, прерывая свет от фонарей. Наслаждаясь моментом, Валера прикрывает глаза и выдыхает едкий дым. В эти моменты тишины он мог обдумать многое и многих. Вдыхая холод суровой улицы, не менее одинокой, несмотря на большие скопления людей ежедневно. Чем-то такая улица была похожа на самого Валеру — много людей видел и видит, со многими взаимодействует, но по-прежнему одинок. Нельзя сказать, что ему было очень плохо, нет, ведь его окружали хорошие товарищи. Пусть и шептались пацаны, что ему нужна девушка, а то совсем очерствеет, но парень лишь отнекивался. Не до любви ему… Опасно быть с ним, проблем много. Если что, не дай Бог, случится — хана Валерке.       Но наслаждение длилось недолго — из состояния покоя выводит звонкий женский голос, который заставляет табун мурашек протоптать ему всю крепкую спину. Открывает веки и видит знакомое конопатое личико перед собой на расстоянии нескольких шагов. — «Турбо-о-о!» — идет навстречу ему «Гинга» с расставленными по обе стороны от себя руками. Сзади был табун Хадисовских… — Здравствуй, «Гинга». Как твои дела? — взгляд и тон был расслабленный, будто вкачал в себя успокоительные. Даже при самых лояльных моментах он чувствовал напряг, особенно с ней рядом. Сегодня же было что-то не то. А виной всему-то… — Какой ты сегодня сговорчивый… — покосилась та, будто почуяв подобно чуткой волчице что-то не то, — Мальчики, можете идти. Мне надо тет-а-тет поговорить с человечком.       Мальчики недоверчиво переглянулись, но решили все-таки уйти. — Что-то случилось? — чуть взбодрился Универсамовский. Вот тут он и правда начал немного напрягаться, не любил он такие личные переговоры. Ведь никогда не знаешь, что случится. — Ты спросил как у меня дела, — отвечает девушка. Хлопает ладонями по карманам, как бы нащупывая сигареты, что безуспешно — забыла дома. Оглядывается по сторонам, — Черт… Магазин далеко? — Возьми мою.       Отворачивается от предложенной сигареты и улыбается: — Что мне твоя сигарета… — Возьми всю пачку. Две? Давай две. — Валер, расскажи мне, что случилось? Нечужие же люди! Но на ее просьбу юноша саркастично смеется, будто она пыталась обмануть. На его реакцию «Гинга» лишь хмурит брови. — Я даже не знаю твоего имени, «Гинга», — выдыхает дым через свое плечо, смотрит из-подлобья и сверлит темными глазами, полными недоверия и раздражения, — И мы считаемся «нечужие»? Какая ты интересная… — Ну… Валер… — женская рука потянулась в сторону парня, на что тот брезгливо уворачивается. — «Гингочка», родная, брось ты это. — Да что с тобой не так?! Да тут каждый мечтает со мной хотя бы поговорить. Вот так, без разборок, по человечески! — И не только… — томно вздыхает, потирая переносицу. Ситуация напрягала все больше, — Меня ребята ждут, я пойду. — Даже на танец не пригласишь, Лер?.. — Есть кому, — все также непреклонно-строго смотрит в чайные глаза напротив, что, казалось, позеленели сильнее из-за контраста с красной слизистой белка глаза. В глаза, которые так и ждут ответного шага, действия к ней… И как самый настоящий урод он дает ей каплю надежды: выбросив сигарету в сугроб, медленно подходит к «Красному Адидасу» и целует в рябую замерзшую щеку, задерживается, словно пытается отогреть. Слегка отстранился и замер, осматривал профиль. Хоть они и были вдвоем, «Турбо» испытывал ощущение тысячи глаз за их спинами, — Иди домой.       Последнее, что говорит и уходит, зажмурившись от душевной стонущей боли. Губы поджаты до побеления. Кулаки крепки как никогда, рукам так больно не было даже при уличной «мясорубке». Лицо больно царапал ветер со снегом, но это не так больно, как сейчас его сердцу и душе. Знал, что нельзя так. Знал, что эта рыжая девка — самое хрупкое, что он сейчас попробовал на вкус, знал, что она уже начала трескаться. А теперь уже почти разбита. Знал, что коснулся губами не ее щеки, а ее сердца и души — таких же горячих и ярких, как ее горящие, подобно костру в ту самую последнюю ночь лагеря, согревающего души, волосы, как глаза, которые погасли только сейчас, как ее звонкий смех и голос, который дрожал, будто от сильнейшего холода. Знал, что сделал то, чего мало кто осмеливался — отказал ей. Он мог просто взять ее прямо здесь и сейчас, делать все, что душе и телу угодно, и она, черт дери эту девчонку, была согласна на всё! Дура.       Глаза были чайные уже и у самого Валеры, который чувствовал, что сердце вот-вот просто выпрыгнет из груди. Вырвется и убежит обратно к ней — туда, где будет хорошо, тепло, где будут любить. На холодную щеку выкатилась слеза…       Когда вошёл в светлое помещение ДК, понял, что нужно успокаиваться. Хватило меньше минуты. Собравшись с мыслями, подошёл к ребятам, которые собрались в круг, но явно не для танца. Володя, которого было видно из-за роста лучше всех, очень нервно потирал затылок, разговаривал с пацанами. Валера подбегает и хватает «Зиму» за плечи: — Пацаны, вы чего тут?! — Ты где вообще был? — зло выпаливает самый старший, — «Ералаша» убили… Говорят, что кто-то из Хадисовских.       Название группировки «Адидас»-старший буквально выдавил из себя, как рыбную кость, плотно застрявшую и болезненную. Как и ожидалось, все покосились на пришедшего кудрявого брюнета, соответственно, что асболютно вспомнили «Гингу». Стало тошно до духоты… Во взгляде тёмных глаз так и читалось: «Да ну нет…»       В помещение влетают Хадисовские, в том числе и рыжулька с напуганными глазами, видимо, тоже узнавшая новость. Разогнав остальные группировки и прикрыв двери, начались разборки. Девушка не сводила изумрудных глаз со злого и расстроенного брюнета. И комментарии какие-либо были лишними, ведь взгляд сказал все сам за человека. Переняв угрюмый настрой, переводит внимание на старшего: — Здравствуй, Вова. — Здравствуй… «Гинга». Думаю, ты уже в курсе?       Ох уж этот тяжелый тон! В такие моменты казалось, что Володя — старший брат или отец, отчитывавший своё отродье, как провинившегося щенка! Это еще больше зажимало, больше вгоняло в состояние нахождения в клетке. — Вова, мы знакомы с тобой не так давно, — горечь во рту мешала достаточно громко и внятно говорить, но та боролась, пыталась не терять властного, как и обычно, тона, — Но ты сам знаешь, что в первую очередь я бы обговорила всё с тобой…       Светлые глаза мужчины выражали каплю недоверия, потому что в таких ситуациях — когда один другому наступает на горло — хочется наступить в ответ. Да так, чтобы все позвонки попереломались, просто в труху. Она это видела. Видела всё то недоверие и презрение в его глазах, от чего становилось тошно до боли в рёбрах. — Знаю, — якобы соглашается он, но так сухо и безразлично, что лучше бы он молчал, — Знаю, потому что так всегда было. Но что же случилось в этот раз? Расскажи нам, «Гинга», дорогая.       Ступор. Все глаза были на нее. Все уши были готовы внимать каждое слово, анализируя, даже каждый судорожный вздох или стон с разбитых губ. Теперь ей оставалось выживать среди них, отстаивая при этом свою позицию. — Ты сегодня не такая, как обычно. Перепуганная, взъерошенная… Ничего не случилось, говоришь? — но в ответ смущение и отрицательный кивок головой — личное. Что ж, пусть так, пусть будет небольшой секрет, — Понимаю. — Я поговорю со своими, мы разберёмся! — А бабке его что говорить? — «Адидас» подходит ближе, сунув руки в карман, — Что с уже холодным пацаненком делать-то? А, «Гинга»? — напор был намеренный. Злился, так как сам боялся, сам переживал, сам вот-вот, да заплачет. Жалко, — Ты же у нас самая умная, в Красном Адидасе одна единственная ходишь, никому другому нельзя. Что же ты, родная, не следишь за своими? Ай-яй-яй… — Разберусь. И докажу тебе, роже автоматной, что это не моих людей рук дело, а даже если и… — Слово пацана даёшь? — перебивает прокуренный мужской голос. Повернувшись, увидели Валеру, который сам был готов захлебнуться в собственных соплях и слюнях. А возможно, уже и захлебывался, — Так даешь или нет?! — срывается на крик.       Какой раз он жалел, что погряз в этом омуте… И именно в этот момент посыпалась рыженькая. Всё — пик достигнут. — …нет.       Потому что она не могла. Пусть она и била в грудь, и кричала, что не её люди, но это лишь потому что эмоции сопровождали в такой тяжелый путь. Сама же прекрасно понимала, что таких, как «Ералаш» — десятки погибли… Она же баба. А кто бабу будет ставить во что-либо? Это так, для справки она тут, ведь есть и старше неё, хоть всего и один — её брат. С ним почти всё и обговорили, а с ней и с ним — вместе — требуху одну. Но видеть, как она увлечена этими делами, как хочет помочь многого стоит. И на том спасибо.       Все начали негодовать, выкрикивать обидные слова, которые окончательно добили девушку. Кивая на гул, снимает с себя красную олимпийку и с силой бросает на паркет ДК. Но топтать не стало — жалко, вещи надо ценить. Все затихли: — Ребят, если это и правда мои люди, вы не держите зла. На меня. Я была не в курсе, я бы никогда… — первая слеза сорвалась с ресниц, — Но кто, конечно же, будет ставить бабу! — делает акцент и поднимает палец вверх, — во что-либо, её мнение и прочую пургу. Только потому что у меня есть сиськи, — мацает себя за грудь, прикрытую водолазкой, — и нет хера между ног? Согласна! Это показатель, ещё и ого-го какой! — улыбается, присев на корточки, — Но если я узнаю, что мои люди тут не при чем, — смотрит из-под лобья, сверкнув зелёными глазами, — и вы с какого-то хера решили повесить всех собак, устроив этот блядский цирк, расход навсегда. В рожу дам и даже не дёрнусь, — встав в исходное положение, плюёт в ноги, близко к туфлям Володи, — Все так громко пиздите про мою красную олимпийку… Если вы правы — оставьте себе и сожгите, чтобы такой больше ни у кого не было! Если же проеб ваш… Я сожгу вас. Тебя, Вова, первым, пока вы там будете синькой гаситься.       Уже без слёз, а с кроваво-красными глазами от злости разворачивается и уходит.

Продолжение следует…