Согрей меня, мой милый друг

Он не выглядел… таковым каким Дмитрий ожидал увидеть пришедшего Харитона. Когда на столике их общего номера в гостинице обнаружилась записка. «Ушёл выпить к Алексею, буду поздно, Дима, не теряй. Захаров» Упомянутый Дима едва ли не ногти грыз, ожидая возвращения друга из так называемых гостей. Почему то под ложечкой сосало от неприятного, горького, похлеще алкогольного осадка, привкуса ревности. С чего бы ревновать, могло подуматься академику, его давний друг, коллега, в свои неполные сорок, уж что-что, а право на расслабление и приятный вечер явно имел. За всё те часы которые Захарова не было в номере, Дмитрий Сергеевич Сеченов, успел измерить его всеми возможными способами, не шагая только по стенам да потолку, но во взрывающейся от переизбытка мыслей было место даже этому. Невроз светила советской науки прервал как раз беспорядочный скрежет замочной скважины, ключ раз за разом соскальзывал, а из-за закрытой двери слышалася тихий, отнюдь не академически достойный мат. Спустя десяток минут, которые показались Диме вечностью, Тошенька все-таки зашёл в своеобразный «дом» пройдя через дверное препятствие. От пришедшего Харитона не пахло новомодным латексом презервативов, волосы были растрепанны, но во все том же привычном хвостике с которым он уходил, он не смотрелся как-либо по особенному удовлетворенным, и в нем, фактически ничего не могло указать на то, что он вообще ходил к человеку, с которым вполне мог оказаться в одной постели. По мнению Сеченова должен был оказаться в этот вечер. Но сонный, умилительно путающийся сейчас в пуговицах рубашки Харитон, выглядел абсолютно точно, и только, исключительно пьяным. Перехватывая горячие, наверное под тем же влиянием алкоголя, руки, Дима вместо друга закончил расстегивать пуговицы до последней и тот остался в одной лишь тонкой футболке, следом за рубашкой в рядом стоящее кресло полетел ремень, брюки, туфли и снятый в последнюю очередь, на удивление с лодыжки, под заливистый смех обоих академиков, галстук. Всё это, казалось бы, незатейливое действо, сопровождалось шепотками, будто они снова студенты, которые завалились посреди ночи в общежитие и их главной задачей было не спалиться. — Как провели вечер, Тоша? — громче и уж явно разборчивее, начал «беседу» Сеченов, под пьяное шиканье друга. — Да нормально… как ж ещё, — протирая глаза под очками, которые уже перекосились на носу ловчее акробатов, объяснялся Харитон заплетающимся языком, он говорил вполне ясно и разум его был не полностью затуманен алкогольными приключениями, но разум учёного и язык под влиянием старой русской водки — две совершенно разные вещи. — Мы вообще тебя ещё… звонили, а ты, — покручивая рукой Харитон пытался подобрать подходящие слова, которые вылетели их головы, но за него любезно продолжили. — Я не слышал наверное, Тош, выходил на часок, вот и проворонил. — Так на тебя и надейсь. — обиженно, совершенно по-кошачьи, фыркнул Тоша, а затем последующая его попытка уйти в оборону и отойти на шаг к кровати увенчалась тем что на эту кровать его усадил Сеченов. — Ложись, завтра поговорим какой я безнадёжный и положиться на меня нельзя, а пока надо поспать, — беззлобно, с улыбкой, уже укладывая друга в постель тихо бормочет Дима, когда за его локти ухватываются чужие пальцы. — Дим. Тебе же тоже надо спать, — совершенно логичное умозаключение выговорил Харитон и потянул за руки ещё стоящего перед кроватью Сеченова, тот благо уже пару часов как ходил в домашнем и переодеваться с помощью пьяного друга ему не пришлось бы. — Ляг со мной. Пропустившее удар, а за ним второй и третий, сердце Дмитрия, ненадолго забыло, что пьяный Харитон это средоточие нелогичности и блестящих мыслей, а потому лечь вместе показалось Захарову шикарной идеей. Настолько, что возражения Димы, пусть более адекватного и трезво, во всех смыслах, мыслящего, не воспринимались до такой степени в которой спустя пол минуты он уже лежал прижатый к одной с Харитоном Радеоновичем кровати одеялом, а сам этот факт никак не помогал на пути к осмыслению ситуации. Копошащийся в поисках удобного положения, тёплый и по запаху больше похожий на ликеро-водочное производство, Харитон, в конце концов пристроился к другу спиной, прижался, устраивая пушистый затылок прямиком над его носом. В таком положении было просто. Явно намного проще чем обычно. Просто помотать головой, уткнувшись поудобнее в волосы, просто обнять и прижать к себе, перекинуть руку через тело рядом, но очень… очень сложно было, когда на его собственной, Диминой руке, оказалась ещё одна, сцепившая меж собой их пальцы и через миг притянувшая к лицу, чтобы горячим дыханием в ладонь заставить сердце замереть вновь. — И все-таки правду говорят люди… Ты и правда самое яркое светило советской науки, Дим. Такооое яркое, что даже мне хватило, чтобы согреться.