***
Лиза, накуренная травкой, сидит расслабленно, пока вокруг неё человек шесть, может и больше. Она откидывает голову назад, ударяясь о тонкую батарею, под себя чертыхаясь. Перед глазами словно ничего — темнота. Выпячивает яблочки с янтарными зрачками. Понять пытается, откуда исходит пульсация по участкам ног. Тёплая и приятная, такая, что пробирает до холодной дрожи и тягостных воспоминаний. Девушка чью-то руку грубую с ног в синих клетчатых колготках убирает. Она не настолько обкуренная, чтобы видеть всё размыто. Перед глазами встаёт пьяная и шатающаяся даже сидя Кира, видимо, совсем забывшая о своей второй половинке. На её лице улыбка широкая, совсем звериная. Лиза не находит ничего лучшего, чем подняться. Оценить всю обстановку, давящую прямо на грудную клетку, даже не вслушиваясь в чужой прокуренный голос, наполненный возмущением. Кидает что-то матершинное не соображающей девушке и уходит прочь, куда-то в другую комнату. Медведева в угаре пьяном за ней направляется, видимо, совсем отбилась от ума. Что-то кричит, перебивая другие громкие крики, то за руку хватает, то по заднице ударит, не рассчитав силу. Лизе в голову мысли страшные, но притягивающие лезут, развиваются колосками, заседая глубоко-глубоко. В моменте, оказываясь с жаждущей секса девушкой в одной комнате, она подходит к ней сама, но за горло хватает и валит на пол. Наседает сверху, большими пальцами надавливая на наизусть выученные точки. Наслаждается моментом, считает мысленно до тридцати. Смотрит на лицо, краснеющее и такое перепуганное. Внимательно рассматривает выступившую на лбу вену, вскоре отпускает, улавливая слухом болезненные хрипы и попытки подняться с пола. Уходит быстро с улыбкой на лице. Будто это должность её или миссия выполненная. Оказывается в прихожей, усаживается на какой-то из пуфиков. Не следит за временем, но знает, её Виолетта покорно ждёт дома. Ей, в отличие от Лизы, выходить в город строго запрещено. Накидывает старую кожанку, попутно выискивая свои чёрные сапожки на каблуках среди кучи разбросанной обуви. В уши вбивается музыка, играющая из старых колонок, запах алкоголя врезается в нос. Решение вернуться домой остаётся неизменным. Вызывает такси, перебирая в дрожащих руках мелочь. Не хватает пятнадцати рублей. Забивает на это, пытаясь растереть руки, замёрзшие от холода. Когда машина подъезжает, она говорит, что деньги даст при выходе. Пока едут, наблюдает за метелью за окном, перебирая край платья в руках. На колготках пошла стрелка от колена, денег на новые нет. Сменяющийся пейзаж завораживает, только холодно, даже в машине с обогревателем. При выходе мелочь тому в руки пересыпает, вылетает из машины и бросается прочь, пока разъярённый таксист кричит, что здесь не хватает, оказывается, целых двадцати рублей. Но он забивает, видимо, не пытается бежать за ней, ведь в лесу уже темно. Желает, чтобы она поскользнулась или зацепилась о ветку где-то по дороге. Лиза думает, что сделала правильный выбор, решив жить в лесу. Никто не ворвётся в дом, не помешает их с Виолеттой совместной жизни. Замечает, что у выхода горит свет. Дверь открыта, а около ступенек стоит девичий силуэт. Худощавое тело в платьице и колготках. Будто статуя приворожённая, голову вверх подняв. Подбегает как можно быстрее, трусит, ухватившись за плечи, приводя в себя. У той улыбка наивная и детская на лице. Глаза горящие, а на ресничках застывшие снежинки. Щёки румяные, даже совсем красные, от холода, скорее всего, щиплющие. — Ты чего мёрзнешь стоишь? — пытается привести Виолетту в чувства, затаскивая ту в дом и закрывая дверь, всё это время открытую нараспашку. Пытается привести её в чувства, заводя вглубь тёплого помещения. Отряхивает с неё снег прямо на веранде, перед глазами машет руками, бьёт несильно по щекам и улыбается, когда метод всё-таки удаётся. Но та не говорит с ней, просто уходит на кухню, будто всё так и должно быть. Виолетте прервали важный процесс. Наблюдение за летящими снежными пылинками, украшающими весь мир, словно пледом. Она даже не здоровается, держит обиду, ощущает в разных частях тела пульсации, отдающие прямо в мозг. Её подсознание поражено. Музыку всё ещё не слышно. Это Лиза выключила, ища источник звука. Виолетта присаживается за стол и достаёт всё ту же пачку, закуривает вновь, ощущая дым, который пробирается в самые лёгкие. Её разум помутняется, прорывает на смех и плач. Тело дрожит, а перед глазами искорки появляются. Она осматривается и замечает жёлто-неоновую пепельницу, внутри которой бычки. Дрожащими руками её пододвигает, в моменте кажется, будто это судочек с каким-то лакомством, который Лиза обычно приносит, если желания готовить нет. Смотрит на сигарету, тлеющую уже на половине, приоткрывает рот, всматриваясь в дымящийся табак. Сглатывает слюну и медленно пихает её в рот, ощущает вместо горечи сладость. Обжигает нёбо и язык. Жуёт, давясь собственными слюнями, набирает в ладонь горстку бычков с пеплом и суёт судорожно в рот. Чавкает, смеётся, глотает. В этот момент на кухне появляется Лиза, переодевшаяся в лиловое платье с цветами в некоторых местах. Спокойно проходит и ставит чайник, закуривает только скрученный косяк, наблюдая за этой картиной и улыбаясь. Ей Виолетта кажется во всём идеальной. Такой яркой и красочной, такой незабываемой. Смотрит, как та в слезах запихивает фильтры от сигарет, как захлёбывается собственными слезами. Смеётся, пока щёки мокнут, давится. Андрющенко заваривает ароматный пакетик чая только себе, ведь знает, что вторая точно не будет его пить сейчас. У второй жажда во всём теле и нет мыслей. Лиза отпивает пару глотков, ощущает, как горячая жидкость проходится по языку и обжигает его. Решает подождать, когда остынет, а вместо этого подходит к Малышенко, заботливо опускает ладони на плечи, гладит. Шепчет что-то неразборчивое для Вили. И шатенка успокаивается, кашляя от зудящего вкуса во рту. Смотрит вперёд, пока перед глазами всё ещё привычная пелена. Лиза не теряет времени, оставляя поцелуй на грязной макушке. Переходя на заострённые уши и бледную шею. Проводя языком по сухой хуже и татуировкам. Виолетта вздрагивает от ощущений, пальцами впивается в колени, дрожит и плачет. Всхлипывает и приподнимает голову, встречаясь с взглядом янтарных глаз, прикасаясь потрескавшимися губами к чужим. Вязко перебирает, чувствуя, как Лизины руки спускаются к маленькой груди и сжимают. Малышенко выдыхает тёплый воздух, дрожащей ручкой касается острой скулы, поглаживает. Лиза, будучи самой ласковой со своей девушкой, продолжает целовать, оставляя полу-красные пятна на плечах. — Лезь на стол, милая, — шепчет на ухо, оставляя на нём же ещё один поцелуй. Виолетта слабо кивает и поддаётся, встаёт, держа равновесие, со стула и карабкается на деревянную поверхность, от которой запросто можно получить болезненные занозы. Андрющенко смотрит на это всё, как на самое жалкое зрелище. Вили похожа на брошенного по среди холодной улицы кота. — Умница, — хвалит, потому что знает, как той это нравится. Устраивается между худощавых ног, ладонями ёрзая по ним, еле ощутимо сжимая и играясь с чужими шумными вздохами. — Пожалуйста... — Виолетта запрокидывает голову, двигается телом ближе, пальчиками упирается в пепельницу, пачкает их в неприятном на ощупь пепле. Лиза улыбку свою хищную не скрывает, проходится языком по шее слащаво, кусает, оттягивая нежную кожу. — Скажи, — шепчет на ухо, наблюдая за чужой дрожью. Виолетта жмурится, понимает, что всё повторяется, и каждый раз ей от этого невыносимо. Жарко до дури в мыслях и разведённых ног. Она молчит, пока её ляжки ещё сжимают, пока дают надежды. Андрющенко зарывается в отросшие волосы, сжимает и смотрит прямо в глаза, шепча словно разочарованное: — Не скажешь, да? Усмехается, ударяя по лицу легонько свободной ладонью, оттягивает пряди ещё сильнее, делая намеренно больно. Ви не смеет отрывать взгляда, вскидывая жалко брови. Так, что внутри становится тошно, и Лиза отходит, оставляя в пустоте, уходя в спальню. Виолетта хнычет, запрыгивает полностью на стол, опрокидывает какой-то стеклянный стакан, гладит себя по внутренней части бедра, подцепляя колготки, пробираясь пальчиками, спускаясь ниже, к намокшим трусикам. Мычит протяжно, вставляет два пальца в себя, двигается, пока это всё слышит Лиза. В который раз убеждается, что её Виолетта — слабачка, и от этого круглосуточная любовь не проходит.***
А ночью слышатся полустоны и обрывающийся кашель. Виолетта снова очищает свой желудок от каждого съеденного окурка и гнилого помидора. Задыхается в пелене, пока Андрющенко опирается о косяк ванной комнаты и поучительно произносит: — Меньше ешь всякой дряни. Пока у Малышенко вырываются наружу последние силы. Она правда постарается, только вечные сладости перед глазами будут мешать. Желчь льётся изо рта ещё какое-то время, будто останавливаться не собирается, пока за это время Лиза успевает насладиться курением сигарет. У них по правилам в доме нужно быть более тихим и рассудительным, что Виолетта, конечно же, не выполняет, потому что по природе рождена для веселья, даже если в какой-то момент жизни у неё это отняли. Лиза иногда жалеет.***
В пять утра, когда тело по-настоящему ломит от холода, идти никуда не хочется. Особенно на работу. Но следовать такому распорядку дня приходится, потому что Малышенко — воплощение всего беззаботного. Отправлять куда-то не стоит. Андрющенко это даже запрещает, наблюдая из раза в раз качающуюся девушку на мягком матрасе где-то в её ногах. Наверное, это бы пугало её, если не несколько лет совместной жизни. Это успокаивало в районе груди. — Слушай, ты сегодня остаёшься снова одна, не натвори делов, ладно? — прикасается ладонью к плечу, совсем нежно и аккуратно, но это всё равно не предотвращает чужой испуг и резкий поворот головы. — Ага-а, купишь сладенького? — Ви по-прежнему остаётся слишком милой. Несмотря на грязные волосы, кусочек оставшейся выблеванной еды около уголка губ и не самый приятный запах, смешанный с чем-то пряничным и ментоловым. Ви по-прежнему остаётся милой. — Куплю, сходишь помыться, ладно? — услуга за услугу, если это так можно назвать. Малышенко послушно кивает, обдумывая, как же принять ванну. Впрочем, страх воды присутствовал с самого детства. Каждый раз её кто-то звал и не унимался. Именно по этой причине в их ванной стоят несколько икон на дряхлом подоконнике, на полке, которая намеревается отвалиться, но держится на последнем издыхании, и так же на стенах. Очень много, от чего у Лизы иногда сносит крышу, потому что она не любит, когда за ней наблюдают. Особенно столько пар жалких глаз. Виолетта шумно выдыхает, когда входная дверь захлопывается, и она опять оказывается одна наедине с собой. Самое нелюбимое — слушать свои мысли. Они были слишком громкими и терзающими. Не давали покоя ни на минуту. Искусывая свои губы, Малышенко не замечает еле-еле выступающую кровь. Не чувствует, как снова кто-то подкрадывается за спиной, тихо шепчет ласковым голосом и навевает страх. Виолетта этого шёпота боится, выучила за столько лет, зажмуривая глаза до боли в висках и шепча Отче Наш. Единственным спасением было самовнушение, главное не потеряться. Так и сидит на этом матрасе, пока время близится к восьми утра, а она так и не помылась. Стоило закрыть окно, но сил попросту не было, их отнимали. А когда мир снова становился более ярким и сказочным, Виолетта смеялась в лицо своему страху, дёргая плечами. Так беззаботно и мило, что Лиза бы точно оценила, склонив голову набок. Уже в душе, напевая единственную молитву, которую она запомнила, до одури громко, перебивая нахальные разговоры воды, Ви промывает волосы, кусками словно вымывая гниль из башки. Её тело обмякает в кипятке, а из маленьких ранок сочится кровь. Она снова вспоминает прошлое, прикрывая веки и улыбаясь слегка странновато, так, как она уже привыкла, когда ей окончательно запретили выбираться в люди. Словно она не человек. Можно сказать, ей это внушили, но только от благого намерения, всё от чистого сердца, потому что так будет лучше для каждого. Малышенко правда старается в это верить, пока собственное сердце бьётся быстро, не переставая. То ли так действует горячая вода, то ли её мысли и посторонние разговоры. Виолетта не хочет разбираться, проходясь пальцами по вставшему соску медленно, оставляя шлейф, который казался ей знакомым, словно из прошлой жизни. Она проводит в воде ещё несколько минут, прежде чем выбежать в страхе в одном полотенце и ронять слёзы на щёки. Малышенко была эмоциональной, это подтверждали все Лизины знакомые, особенно Кира, которая ещё давно водила по мягким бёдрам пальцами и целовала обветренные губы. Совсем не так, как это делает Андрющенко. Дожидаясь в комнате вечера, Виолетта совершенно ничего не делает. Просто сидит, смотря в стену своими зелёными глазами, иногда смеясь и хихикая в промежутках. Царапая руки отросшими ногтями, Виолетта опрокидывается на матрас и неистово прогибается в спине. Напала лихорадка, которая заставляет чесать каждую частичку конечностей. Малышенко воет, закусывая щёки изнутри. В это время всё кажется противным сном, из раза в раз. Лиза приходит домой под ночь, уставшая и чуть подвыпившая. Виолетта разукрашивает своё лицо сердечками, кажется, оставляя на будущее шрамы, но в этом была своя красота. Андрющенко поджимает губы с улыбкой, она ужасно голодна, а ещё Виолетта в своих цветных колготках выглядела очень привлекательно. До скрежета зубов, потому что сдерживать себя тяжело. И пахло подгоревшей плотью. У Лизы учащалось дыхание, пока Ви тыкала пальцами в сердечки и приглашала к себе таким звонким голосом... И Лиза себя сдерживала. Она уселась на скрипящие деревяшки, копируя чужие действия и касаясь мягких щёк. Малышенко смеётся, запрокидывая голову, потому что её девушка до конца последних дней будет выглядеть очень забавно. — Я принесла сладости, а ещё, — шепча ближе к уху, — ты умничка. Виолетта довольно кивает головой, потому что только с Лизой её головная боль и тихий женский голос уходят прочь. Может и не насовсем, но этого хватало, чтобы снова почувствовать себя живой. Они ужинают вместе, болтая о всяком, как в старые добрые. Андрющенко вспоминает проведённые закаты на крыше, первые неуверенные поцелуи, а ещё другой смех, более заливистый и громкий, въедающийся в самые перепонки. Виолетта старается вспоминать это тоже, ведь половину своей жизни она не помнит; моет за ними посуду, жестикулируя слишком резко. Так неаккуратно и невнимательно, что пачка Лизиных сигарет падает в раковину, прямо под струю воды. Андрющенко распахивает глаза, она встаёт, подходя ближе и цедя сквозь зубы: — Аккуратней, нужно быть аккуратней, — доставая несчастную полную пачку без двух сигарет и выкидывая в мусорку под чужой боязливый взгляд. Виолетта снова сделала что-то не так, снова что-то испортила, снова избавила от хорошего настроения, снова накосячила. Это всё в голове проскакивало по кругу так быстро, что разболелись виски. — Прости, — тихо и жалобно. Лиза прощает, проглатывает это всё через себя, стараясь избавиться от злости, потому что они с Малышенко курят абсолютно разные фирмы и вкусы, а до мазагина слишком много тратится. Такой распорядок Лизу не устраивал, но она держится. Держится, пока через какое-то время напряжённого разговора Виолетта не начинает истерику. Да такую громкую, что лучше бы она смеялась или вообще молчала. — Это не те конфеты, что я хотела! — как маленький ребёнок. — Не те, не те, не те! Словно мантру повторяет и повторяет, скидывая всё на пол. Без оглядки топчется на всех купленных конфетах, размазывая шоколад по полу и ногам, ощущая липкость. — Не те-е! — уже громко крича. Лиза это слушает с тяжёлыми вздохами, старается не смотреть, пока в голове что-то клинит. Это что-то называется нездоровыми мыслями. Она не предпринимает никаких попыток наорать в ответ, лишь встаёт спокойно с равнодушным взглядом, пока все хорошие воспоминания стираются из памяти. Смотрит на безумные действия девушки и в моменте хватает её за плечо. Отбрасывает к столу, заставляя удариться ногой об острый угол и зашипеть от боли. Подходит ещё ближе и совсем не обращает внимания на чужие взвизги. Глубоко вздыхает только тогда, когда влепливает звонкую пощёчину, которая оставляет красный след на бледной щеке. — Сядь на стол, придурочная, — пальцем тыкает на мебель, при этом опаляя взглядом, полным ярости и ненависти. Виолетта слушается. Дрожит вся, на глазах застывают слёзы, но усаживается на стол, понимая, что сейчас произойдёт. Она любимой отказывать не может. Это наказание, от которого невозможно отказаться. — Стяни колготки, блять. Когда вещь оказывается на полу, Лиза в мгновение скидывает всё, что стояло на столе, на пол. Звуки битого стекла разносятся по всему дому, пока Малышенко раздвигает ноги и ложится на стол. Андрющенко указывает ей перевернуться на живот, и когда та выполняет действие, по заднице прилетает удар. Первый. Второй. Третий. Ладошкой. А после — кулаком с новой силой, постоянно увеличивая её. Девушка уже кричит, просит слёзно остановиться. Извиняется без конца и края, но когда понимает, что Лиза останавливаться не собирается, просто прикусывает руку и скулит в неё. Вторая остановиться не может. Ей нравится наказывать свою девушку самыми изощрёнными способами. Она стягивает с неё трусы и раздвигает ягодицы. Оглядывается, замечая в выключенной духовке лежащую деревянную скалку. Берёт её в руки, прокручивает и разглядывает. На ней всё ещё остались кусочки теста месячной давности, какие-то чёрные точки и плесень, полезшая по тесту. Плюёт на неё, растирая аккуратно по вещи, а после приставляет к дырочке. — Нет, нет, нет, — бредит Виолетта, понимая, что оказалось в руках Лизы. Но её слова никто не слышит, конец скалки входит в зад, разгоняя неприятные ощущения. Двигается всё глубже и глубже, пока не доходит до самого конца. После слышится плевок, который совершенно ничего не спасает. Скалка вбивается в задницу ещё очень долго, принося ужаснейшую боль, к которой не удаётся привыкнуть. Слёзы льются из зелёных глаз, крики по всему дому разносятся с неимоверной скоростью. Как только на инструменте для готовки начинает показываться кровь, Лиза сглатывает и дурно улыбается. Вытаскивает и бросает куда-то на пол, вновь больно ударяя по ягодице. — Приподними задницу, сука. Ты будешь наказана по полной. Малышенко ничего не остаётся, кроме как слушаться. Она приподнимает таз, воя от боли в животе и анусе. Ноги совсем не держат, но если она не будет держаться — получит ещё больше. Лучше так, чем ещё хуже. Лиза вставляет абсолютно сухие пальцы в абсолютно сухое влагалище. Сразу три, вставляя их по самые корни. Трахает без остановки, царапает отросшими ногтями стенки и сохраняет тишину, хотя хочется смеяться. Ей хочется слышать вой своей девушки, своей сумасшедшей бестии, которая слишком невинная, чтобы дать отпор. В моменте ей кажется, что этого слишком недостаточно. Она думает, что можно сделать ещё. Как можно наказать ту, которая уже осточертела. На ум вновь приходит мысль, что она голодна. Что дома совсем нет никакой еды, а в подвале завалялся совсем новый, недавно украденный топор. От этого загорается безумная идея. Отвесив ещё один громкий шлепок, цедит оставаться на месте, и Малышенко беспрекословно слушается, глотая порцию слёз. Ей бы на самом деле хотелось сбежать прямо сейчас, но сбежать не к кому, только если зарыться в снег, исчезнув до весны. Лиза хмыкает, спускаясь по лестнице в подвал, она в полном предвкушении роется в различных вещах, которые прячут острый конец топора. Когда достаёт его, оглядывает и ощущает свою силу, а ещё вспоминает вкус человеческой крови, которой в её организме не было слишком давно. Смахивает пальцами накопившуюся пыль и медленно поднимается обратно, делает свой шаг нарочно тяжелее, чтобы чужая дрожь только увеличивалась. Андрющенко понимает свой ход действий, прокручивая в голове самыми яркими картинками. Виолетта зарывается пальцами в чистые волосы, специально вымытые для Лизы. У неё в глубине души собачья преданность и неистовая сила любить. Она готова на всё, пока тело ноет, а перед глазами боль. Понимает, как провинилась, сегодня оказалась совсем не рациональной, поддающейся эмоциям. Ведь конфеты и вправду были не самыми любимыми, совсем простыми и безвкусными. Их и конфетами тяжело назвать было. — Готовься, блядь, — Лиза подходит, а Виолетте открывается взор на топор. Она готовится к самому худшему, проглатывая вязкую слюну и понимая, как сейчас не хватает женского голоса, который бы отвлекал. Малышенко трясётся, когда конец холодной железки касается ягодиц, моментально надрезая нежную кожу. Виолетта чувствует стекающую кровь по внутренней части бедра, язык, который снизу вверх начинает слизывать жидкость, и Лизе этого чертовски не хватает. Она делает ещё один надрез чуть правее и нажимает в этот раз сильнее, слыша шипение. Для Малышенко это настоящие пытки, которых раньше никогда не было. Девушка закусывает свои губы, не в силах держаться в рассудке. Андрющенко улыбается как хищник, безумно скалясь на живучее тело. Слизывает-слизывает, доходит до самых ягодиц, всасываясь в раны. Это можно было бы списать на милость, но не в этот раз, когда Лиза не может остановиться и отказать себе, ведя топором по всей ляжке, оставляя глубокую рану. Виолетта закусывает запястье и кричит. Жмурится, потому что режут и икры, доходя до пяточек. Стол быстро наполняется бордовой жидкостью, явно намекая на не самое лучшее состояние организма. Виолетта готова отключиться, пока разрезанную в мясо ногу старательно вылизывают. Дрожит, кажется, не только Малышенко, но и стол. Лиза делает первый надкус у расходящейся кожи, с жадностью прикладывает все усилия, пока по дому разлетается сумасшедший крик, содержащий бесконечное количество терзаний и мольб. Андрющенко оставляет свой след, не смеет останавливаться, кусает, пока не отрывается маленький кусочек кожи. С аппетитом прожёвывает, проглатывает, пока Виолетта немеет от шока. Её нога заходится в тряске, из глотки вырываются хриплые оры, потому что новые кровотечения появляются на коже от грубого прикосновения лезвия топора. Лизины руки окончательно пачкаются в крови, она старательно слизывает её с пальцев, пока Малышенко просит-просит-просит остановиться, ловя самые настоящие искры со звёздочками перед глазами. Она и не представляет, сколько ей придётся лежать с такими ранами. И снова чувствует пальцы внутри своего влагалища, только теперь мокрые, от крови. Закатывает глаза, ведь всё ещё послушно выпирает задницу с желанием поскорее задохнуться или отключиться от болевого шока, только он почему-то не настигает её. Андрющенко двигается характерно, размазывая всю жидкость по ляжкам и спереди, пачкая и себя, и Виолетту. Сжимает мягкую свисающую грудь под объёмной футболкой, вдыхает носом запах, прислонившись к ягодице. И наконец чувствует насыщенность от еды. Наконец её желудок не болит от поглощения пищи. Наконец отрезает себе кожи, потому что отрывать собственными зубами нелегко и долго, а топором выходит очень даже быстро и не муторно. Лиза съедает кусок, как ни в чём не бывало продолжая двигаться внутри сухой промежности. Малышенко открывает рот, не в силах уже самообладать мыслями, ей жутко страшно, больно и противно. Изо рта девушки уже начинает капать кровь, но если её девушке так хорошо — она потерпит, сколько требуется. И Лиза этим пользуется. Девушку не останавливают ни какие-то рамки, привитые с детства родителями, ни ослабевшая Ви в руках. В голове чёрным по белому написано "съесть до самых костей", и Лиза придерживается этого, замахиваясь топором куда-то в спину, слыша негромкий хруст и хриплые стоны. Виолетту отрубает окончательно на третьем обезумевшем ударе по позвоночнику. Смотрит на Малышенко, видит, что изо рта и носа течёт кровь, улыбается безумно. Её тело падает на стол, а Андрющенко шепчет лишь возмущённое: — Бестолочь. Как в самом дорогом ресторане, отрезает идеально похожие куски кожи, облитые кровью. Накладывает себе в длинную тарелку и достаёт бокал для шампанского, заливая со стопы кровь. В доме после такого придётся долго убирать, но Лиза об этом не задумывается настолько сильно, как о готовом ужине. Она была слишком голодна. Всё время не находила себе места, имея силу воли, но только не перед своей непослушной девушкой, которая время от времени выводила из себя. Андрющенко пачкает лицо, с наслаждением проглатывая отрубленные части тела. Думает, что так оно и нужно, ведь Виолетта заслужила. Оборачивается на растоптанные конфеты, хмыкает, понимает, что стопы придётся промыть водой. Отрезает их не с первого раза, несёт к раковине и смывает всё ненужное, в моменте поднося одну конечность к себе и откусывая сладость. Лиза так возится почти до утра, набивая желудок на пару месяцев вперёд, умывается, еле отмывает кровь ледяной водой. От Виолетты остаются кости и кишки, готовые для уличных бродячих собак, которым слишком тяжело выжить, гуляя по улицам. Накидывает затасканную дублёнку, в чёрном пакете несёт остатки, встречая сразу же несколько знакомых собак, а рядом с ними и щенят, которым от силы месяцев восемь. — Кушайте-кушайте, — мило улыбается как ни в чём не бывало, пока в желудке всё успокаивается. Больше Лиза не голодна. Она гладит милых щенят, возвращается обратно домой, пока отрубленная голова всё ещё валяется на столе. Глаза Малышенко всё ещё открыты в диком ужасе и потихоньку начинают чернеть. Наверное, это единственное, что девушка решила оставить, пока снова не проголадается до дикой сушки во рту.