***
В один из холодных, зимних дней, посреди семестра, мы с Фишером сдавали лабораторную работу по химии в парах, которая очень сильно влияла на окончательную оценку. А это значило, что Сал сделает все, чтобы получить высший балл и растоптать весь класс своими знаниями. А ещё это так же означало, что мы не можем просчитаться, иначе Салли будет ужасно зол и целую неделю будет ходить весь недовольный, припоминая мне и самому себе, какие же мы неудачники и криворукие, раз не смогли выполнить элементарных заданий. А такого Фишера терпеть было трудно, ведь он не желал слушать ничего, кроме собственных мыслей, что вечно принижали его самого, как будто это нормально. Задание заключалось в том, чтобы смешать три разные кислоты с водой и, смотря за реакцией, записав при этом уравнение, понять, какая из субстанций какая и объяснить почему. Для Фишера это было раз плюнуть, однако ему была необходима тишина и хороший помощник, что не станет вертеться под ногами и будет делать все в точности, как он скажет. Ну а так как я не был лучшим химиком и уравнения эти в душе не ебу как записывать и о чем речь, я был правой рукой, что смешивала все по его наказаниям, а, то есть, послушным щенком. Не смотря на то, что у меня и руки не самые ловкие и уверенные, Салли доверял мне, хоть и раз десять сказал, чтобы я без его слов не прикасался ни к чему, даже к стеклянным палочкам, что мне так нравилось крутить и понтоваться этим, тем самым отвлекая друга от работы. Пока Сал записывал вступительную часть о чем будет наша лабораторная работа и что мы имели при себе, с моей помощью уже натянув на себя защитные очки, я скучал, с громким звуком натягивая перчатки и перевязывая волосы раз за разом, чтобы хоть чем-то себя занять. Это было не очень долго, но я умирал от безделья, а потому, взяв одну из пустых колб, начал крутить ее и дуть, чтобы издать смешной звук, развлекаясь, однако это совсем не радовало Салли, что, судя по его гневному взгляду в тетрадь, был готов разорвать меня вклочья. Ну а что я могу сделать, когда мое присутствие настолько бесполезно? Я старался не обращать внимания на зловещую ауру, что шла от голубоволосого, а потому, сняв очки, я стал крутить их вокруг пальца, совсем позабыв о наказе Сала быть осторожным и не играться с арсеналом, что нам выдали, потому что, зная меня, я мог развернуть что-то и снизить нашу оценку чуть ли не вдвое. — Ларри, пожалуйста, положи очки и вынь шило из задницы. Я тебя уже пять раз просил не доставлять нам проблем, — он говорил эти слова уже из последних сил и по его голосу было понятно, что если я не прекращу, то он оторвёт мне башку и несколько дней не будет со мной разговаривать. Вот только мой мятежный дух, кажется, не давал мне просто взять и спокойно послушаться, без последствий, а потому я опять начал выпендриваться, чем ещё больше испытывал чужое терпение: — Да ладно тебе, чувак, ни разу же не проебывались, почему в этот раз должны? Все будет охуенно. Я говорил это с такой уверенностью, словно уже поглядел в будущее и точно знал, что ни при каких обстоятельствах не уроню все, с чем я забавлялся. Однако мои слова тут же дают осечку, когда пластиковые очки слетают, но, слава богу, не в наш инвентарь, а мне на ноги. На долю секунды я увидел, как глаза Салли раскрываются, словно у зверя. Окей, теперь он точно готов меня порвать. Мне стоило бы прекратить. Но только я понял это, Фишер уже стоял надо мной, смотря этими бешеными глазами, в которых, как мне показалось, я тогда заметил особенный шарм, чему удивился. Страх тоже присутствовал, просто, мысли о красоте и некой сексуальности этого взгляда также снизошли на меня. Это поставило в ступор, но я быстро забыл об этом, когда Сал заговорил, причем не в той доброй манере, с которой он всегда разговаривал со мной: — Джонсон, если ты сейчас же не прекратишь свои игры, то я тебе руки поотрываю, а потом засуну тебе в жопу. Он почти рычал, а я «поджал уши», послушно прижавшись к стулу и лишь молча кивнув. Меня всего передёрнуло, но в животе приятно закрутило в один момент. Всего на секундочку, правда. Моя слабость всегда появлялась так: резко, неожиданно, в самый странный момент, который, кажется, не должен был так меня заводить. Это было мимолётное чувство, но такое, которые хотелось ощущать ещё и ещё. У меня так же было с сигаретами. Всего на пару минут, но зато это ощущение накрывало меня с головой, расслабляло, заполняло изнутри. Получив временное прощение и доверие со стороны моего партнёра по лабораторной, я просто взялся за колени и крепко сжал, потирая бедра друг о друга, пытаясь снять это напряжение, что стояло где-то глубоко в моем желудке. Это наваждение вечно все портило, но, зато, мне было чем заняться — стараться, чтобы никто в классе, особенно Салли, не увидели мой стояк, что начал неприятно болеть. Вот же черт, вечно ему нужно меня испытывать своей прекрасной злостью. Хотя, это я сам виноват, что не послушал его и не понял наставления с первого раза. Ну ладно, я не должен облажаться во второй раз. Совсем скоро Фишер отрывается от записей и заявляет, что мы можем начать основную работу. У нас было около получаса, а, зная Салли и, если я буду делать все в точности как он говорит, ему хватит двадцати минут, чтобы все заполнить и сделать все идеально, как он любит, без сучка и без задоринки. Он даёт мне указание, а я уже стою в очках и перчатках, держа в руке бутылочку с кислотой и осторожно переливая ее в пробирку, стараясь не пролить, иначе вся парта и мои руки расплавятся нахуй и нам снизят оценку. Боже, я так боялся того, что если сделаю что-то не так, то Салли будет очень зол. Нет ничего хуже, чем Фишер, который не разговаривает со мной и не доверяет ничего взять, даже ножа, чтобы порезать хлеб на сэндвичи, так что я очень стараюсь и все проходит хорошо. Кислоты в пробирках, Салли попросил меня поставить их в штатив, чтобы не попутать и я опять делаю всё в точности, как нужно. Первый опыт вышел, формулы были написаны, а реакция прошла так, как и должна была, так что я расслабился и даже начал шутить немного, чем смешил, но и одновременно злил Фишера. Он не зверствовал, как пять минут назад, так что я мог чувствовать себя безопасно, по крайней мере первое время. Второй раствор тоже удался и я даже лил с пипетки, как будто был рождён для этого и был потомственным химиком. Шутки все чаще и чаще выходили из меня, что я мог подаваться в химики-стендаперы, но я не я, если что-то не пойдет по пизде, так что, когда я смеялся с собственного анекдота, который придумал на ходу, пробирка в моей руке начала шататься, а содержимое — капать на поднос, в котором стояли колбы и другие лабораторные принадлежности. Я даже не заметил этого, а Фишер, отходя от смеха, быстро обратил внимание и, понимая, что если я сейчас наклонюсь ещё ниже — все выльется, предпринял радикальные меры. Он, в момент приняв каменное лицо (как бы двусмысленно это не звучало), резко схватил меня за руку, да ещё так крепко, что она заболела, а моя тряска вмиг прекратилась. По телу проходит разряд, я тоже прекращаю двигаться, смотря на его ладонь с выкрашенными в черный ногтями, что до вздутия вен сжимала мое запястье, предотвращая неизбежную катастрофу. Я забыл как дышать, меня чуть потрясывало от этого властного и резкого прикосновения. Этого было достаточно, чтобы я забыл насколько это странно, а мое лицо до невозможного раскраснелось и я начал молиться, чтобы это не заканчивалось и он продолжал держать меня под контролем. — Ларри, блять, я же сказал, осторожнее! Дай сюда, я уже сам закончу, вечно ты превратишь работу в цирк, — недовольно (это ещё мягко говоря), шикнул на меня Салли, отпуская и забирая из рук пробирку, чтобы закончить самому. А я, пропустив все мимо ушей, просто упал на стул, прикрывая ладонью свой рот и до боли прикусывая губу, закидывая ногу на ногу. Мне кажется, что у меня окончательно встал. Медленно, но верно, пока Салли тянул на себе нашу развалившуюся команду, до меня доходило осознание того, что меня конкретно возбудило и насколько же это было неестественно. Ладно бы если бы он мне подмигнул там, за член схватил — это возбуждает любого нормального человека, но тут меня возбудила его грубость и то, что он взял надо мной контроль, а не это. И, самое страшное, что мне хватило одного касания и взгляда, чтобы упасть в поражении, сесть на колени и взмолить о пощаде. То, что делал со мной Фишер было страшным, но таким желанным, как запретный плод. Я ужасно боялся себя такого, однако, в глубине души после этого случая, мне хотелось повторить нечто такое. Думая об этом, я и не заметил, как Салли сдал работу, вымыл весь инвентарь и уже сидел рядом, не говоря ни слова, явно злясь на меня за то, что я опять чуть все не испортил. Нам нужно будет поговорить, но только тогда, когда мой член перестанет так сильно давить на ширинку. По химии мы получили пять, а я получил опыт, с которым задумчиво сидел днями и ночами, пытаясь понять и одновременно скрыть от Салли. Он несильно злился, сказал, что просто слишком нервничал и предпочел ничего не говорить после сдачи, и это принесло мне невероятное облегчение. Он, хотя бы, не злился, что уже радовало, но моя проблема от этого не стала меньше, к тому же, на днях произошла подобная ситуация, что ещё сильнее завела меня в дебри, все дальше и дальше, лишая возможности найти выход. Это было тяжело для меня, ведь я никогда не чувствовал такого влечения. Да, до моей странности я чувствовал симпатию к Фишеру и хотел придвигаться к нему как можно спокойнее и осторожнее, ведь Салли натура тревожная и одно неверное движение могло разрушить все ступени, что я к нему выстраивал, но теперь это становилось труднее, потому что я чувствовал себя ужасно странно и все из-за моих… Фетишей? Это же можно так назвать, да? Я хотел, чтобы он чаще управлял моим выбором, но совсем не в жизни, а скорее в действиях. Чтобы только он решал, стоит ли мне сидеть рядом с ним или на полу, между его ног, стоит ли мне говорить или молчать, стоит ли мне касаться его или держать руки при себе, мучаясь и получая столько удовольствия, сколько я и представить не мог.***
Со временем я стал более покладистым, послушным, потому что я хотел этого, хотел похвалы, хотел, чтобы он поощрял меня за это. Я приносил ему все, что он хотел, делал так, как он этого хотел и даже Салли это заметил, сказав, что я как собачка: очень хорошо поддаюсь дрессировке. Я посмеялся на деле, но внутри напрягся. Я боялся, что выдам себя и Фишер больше не захочет со мной общаться, а потому я научил себя иногда отказывать его просьбам и стараться больше делать то, что хочу я. Тогда он не называл меня псом, что одновременно и радовало, и огорчало. Мне так трудно справляться с этим. С месяц назад у нас опять произошла накаляющая для меня ситуация. Мы сидели у Салли, а точнее искали одну его игру, которую он купил на распродаже винтажных штучек и очень хотел мне показать, а когда нашли, то поспешили в лифт, чтобы опробовать ее на моей приставке в подвале. Но, как на зло, лифт с грохотом застрял между этажами, что, по какой-то причине, вызвало у меня такую тревогу и дискомфорт, что я занервничал и начал потеть. Первое время я пытался не паниковать, тем более Салли уверил меня, что раз здание старое, то такое бывает, нажимая на кнопку с колокольчиком, в желании позвонить диспетчеру, чтобы нас вызволили. Гудки, кажется, идут, но очень слабо. Я стараюсь и выдавливаю улыбку, как вдруг свет выключается, а кнопка вызова перестает работать. Последние нервные клетки уничтожаются и я начинаю паниковать. Сначала немного, но потом все больше и больше, пока Салли, с такой же тревогой в глазах, все чаще и чаще пытается нажать на кнопку. — Черт, походу в здании опять электричества нет… Будь ты проклят, Терренс, — Сал машинально достал телефон, пытаясь набрать Лизу, чтобы она позвонила лифтерам лично, однако, и тут он встречает сопротивление: — Блять, ещё и связи нет, — выругался Фишер, вызывая во мне ещё больше кипения. Все, это конец. Паника вырвается из меня и я начинаю крепко обнимать себя руками, вжимаясь спиной в железную, холодную стену от отчаяния. Я чувствовал себя хреново, ещё и моя частичная клаустрофобия решила проявить себя именно сейчас, когда паниковать вот вообще не нужно было. Мне в тот момент казалось, что я не могу дышать. — О, Господи, а если электричества не будет несколько часов? Мы же, блять, тут задохнемся! Я ещё хочу пожить, я не сказал маме, что люблю ее, — я начал нести откровенный бред от паники, оттягивая ворот футболки, чтобы только впустить в себя кислород. Мне было так трудно дышать от стресса, что я, кажется, начал терять сознание. Салли тут же спохватился и бросился ко мне, чтобы я только не сошел с ума: — Эй, Ларри… Ларри! Посмотри на меня, пожалуйста, — он говорит нежно и вкрадчиво, но трясущиеся нотки в его голосе выдают тревогу, передавая ее и мне тоже, насколько это вообще было возможно. Я пытаюсь смотреть на него, но мои глаза бегают по всему лифту. Я не могу думать ни о чем другом, кроме как о своей скорейшей кончине. Я не хочу умирать! Я ещё не успел сказать Салу, что люблю его! — Ларри, чувак, расслабься. Такого уж точно не будет, скоро все заработает, я позвоню лифтерам и мы вернёмся домой. Успокойся, прошу тебя, я и сам не в восторге, но очень важно оставаться в сознании сейчас, ты понимаешь? — Нет-нет-нет, я просто хочу жить, просто хочу жить! А если и вправду нас никто не хватится? Мне уже трудно дышать, твою мать, я не могу дышать! Я уже паникую как девчонка, а мои глаза мокреют от страха и я совсем не помогаю Салу достичь этого равновесия и покоя, чтобы без проблем дождаться включения электричества. Я придумывал самые худшие исходы, отказываясь думать рационально, но тут вдруг друг налетает на меня с отрезвляющей пощечиной, хлопая ладонью по моей щеке, а потом резко хватая за плечи, прижимая ближе к себе одним лишь рывком, кажется, дыша мне прямо в лицо. Он ещё никогда не был так близко, а тревога вмиг заменилась ступором и… Жаром. Я смотрел в его глаза и видел бесконечность. — Ларри, слушай меня: все будет в порядке. Мы будем в порядке, — говорит он, выделяя каждое слово и смотря глубоко в меня, снова делая это: подчиняя и заставляя чувствовать то, что ему нужно, то, чего он бы хотел, контролируя сейчас каждую клетку моего тела. Ноги почти не держат, причем не только из-за медленно спадающей паники, но и от резко нахлынувшего чувства слабости и уязвимости. Я был готов упасть на колени и внимать каждому слову, действительно отдрессированный. По одной команде я прекратил сбито дышать, прекратил трястись, способный только смотреть, слушать и подчиняться. А Салли как будто знал, на что нужно было давить, даже бровью не поведя, когда я снова мгновенно, как по щелчку пальцев, стал послушным и поменялся в корне, будто тревоги и не было вовсе. От нее оставалась только потливость и трясущиеся коленки. Я медленно моргаю, завороженный, неспешно опадая на колени и, уже не волнуясь о последствиях, припадая лицом к бедру Салли, тяжело дыша. Вау. Вот это адреналин. Моя щека все ещё печет и эти пульсации моей бедной кожи перекликались с пульсацией в джинсах, такой тянущей и приятной. Я просто широко открывают рот и дышу, но уже медленно, спокойно, как приказал мне Салли. Он также не реагирует на мою позу. Лишь кладет мне ладонь на голову и нежно гладит, как щеночка, почесывая затылок и зарываясь в волосы на загривке. — Умница. Это было все, что он сказал, перед тем как мои глаза закрылись и я полностью потерялся в пространстве, пытаясь трезво обдумать то, что только что произошло. Если честно, я с тех пор, как он сказал это, вообще не помню, что происходило и я не уверен, говорил ли Салли потом что-то. Помню только как вываливался из лифта неудовлетворённый, зато живой. Помню как прикрывал стояк рукой и помню, как Сал, положив мне руку на верхнюю часть шеи сзади, почти на затылок, повел меня в комнату, где сказал, что я должен лечь и отдохнуть. Команда «лежать» была выполнена без единого возражения. Я и так и так хотел прилечь, а когда Фишер меня попросил подобным образом, я просто не смог противиться. Я помню его улыбку, его руку в моих волосах. Помню, как я ластился и уснул. Не помню лишь того, говорили ли мы вообще об этом. С тех пор больше месяца прошло и я ни разу не упоминал и не думал упоминать то, что случилось, как и Салли. Он даже перестал раздавать мне свои привычные просьбы-команды (только я воспринимал их как команды, таким образом я на время смирялся с тем, что вел себя как пес и даже хотел, чтобы со мной так обращались). Мы просто общались, как всегда, хотя своим нутром я все ещё чувствовал напряжение, как будто Сал мне чего-то не договаривает или я просто себя так чувствую. С того дня я стал чаще прикасаться к себе, даже пытался играть в эти грязные игры сам с собой, чуть надавливая на глотку пальцами или тягая себя за патлы. Я не отрицаю то, что это было жалко и что мне стоило нормально поговорить или с Фишером, или с психологом, но ни того, ни другого у меня в черепушке даже не проскакивало. Я хотел унести этот секрет с собой в могилу, если честно, слишком стыдно хоть с кем-то это обсуждать. Даже Эшли, что знала о моей симпатии к Салу, я не решился упоминать это. Никто не знал. Время шло и я все чаще замечал странное поведение Сала. Он, как будто бы, стал внимательнее наблюдать за мной, за моими реакциями, стал спрашивать куда и с кем я иду. Обычно, он подобным не интересовался и меня бы это не удивило, если бы мы были парой, но мы таковой не были, из-за чего я немного раздражался и отвечал даже слишком дерзко, как для парня, что любит присмыкаться и ползать в ногах. Обычно я не прослеживал его реакцию, но брови казались хмурыми, насколько я мог увидеть сквозь протез. Я видел его лицо пару раз, когда парень сам позволял мне смотреть, но Салли все равно не очень охотно открывался с этой стороны и предпочитал оставаться с ним, защищённым. Зато спал он без маски, из-за чего ночью, когда мы общались, я ощущал невероятную интимность и близость. Его улыбка покоряла меня, а вся неприступность, что преследовала его благодаря протезу, исчезала, показывая мне скромного, милого парня, которого я и люблю.***
Сегодня выходные и мне опять приспичило поучиться у Сала игре на гитаре. Тот всегда таскал ее ко мне на выходные и я не упускал возможности немного попрактиковаться. Это не только было полезным опытом, но ещё и ужасно сближало. Мы всегда сидели очень близко и частенько касались ладоней друг друга, от чего смеялись и много улыбались. Также мы много разговаривали, да и я считал, что играть на гитаре — это ужасно круто, благодаря чему я ещё больше восхищался своим лучшим другом. Я просто обожал игру на гитаре, к тому же, я получал больше команд, чем обычно, поощряя свое эго или внутреннего извращенца, как сердце ляжет. И этот день не был исключением, хотя я косячил совсем не специально. Мои руки не слушались, а пальцы так быстро немели, что хотелось все прекратить и занять себя чем-то другим, но Салли верил в меня и уверял, что все получится и пальцы привыкнут, если я буду много и регулярно заниматься. Мне не угнаться за этим виртуозом. Но тот факт, что сегодня у меня не шло, был неоспорим, так что я больше злился и негодовал, чем играл, а Салли, сидя рядом, усмехался. Вот же гаденыш. Что я могу сделать, если у меня реально всё выходит через жопу? В итоге я просто сдался, пока зажимал аккорд, расслабляя пальцы и разминая их, думая предложить Салу сделать очередной внеплановый перерыв. Но тот решил, что ещё слишком рано сдаваться, заходя мне за спину и оседая на пол. Из-за того, что я не видел, что он делал, мне становилось немного тревожно. Обернувшись, я вдруг столкнулся с его лицом, что было направлено на меня, а точнее с глазами. Он же был в своей этой маске. Я напрягся, изо рта вырвался нервный смешок, но я не стал сопротивляться, позволяя его ладоням протиснуться под гитарой и прикоснуться к моим рукам, что лежали на ней. Ту, что была на грифе, он обхватил сильнее, направляя мои пальцы своими. А я что? А я поплыл. Прямо-таки растекся, как вам угодно, но я и вправду сейчас был как растаевший лёд в его ладонях. Мне даже показалось, что я ощутил его улыбку. — Ты слишком сильно жмешь. Знаю, струны твердые, это не очень удобно, но ты должен чувствовать инструмент, а не пытаться заставить его чувствовать тебя. Если ты будешь так на него давить, то он не сможет открыть тебе свой звук, понимаешь о чем я? — я даже не заметил как его голос в течение разговора перешёл на шепот, а я, сконцентрировавшись больше на звучании, чем на смысле его слов, ничего не понял, просто шатко кивнув. Салли прижался ко мне своим телом сильнее, а его голова уже лежала на моем плече, пока внимательные голубые глаза заглядывали прямо в душу. Нос его протеза касался моей щеки, такой холодный и гладкий. Я моргаю, смотря на него, забывая о том, что мы, вроде как, занимались гитарой. Мне, если честно, сейчас хотелось заняться Фишером, чем инструментом и это даже не потому, что у меня нихера не получается. — Мне кажется, что ты не вник в суть. Давай я объясню доступнее, — вдруг снова заговорил он, после этой неловкой паузы, отпрянув, но совсем ненадолго, чтобы с нарочито громким звуком расстегнуть ремни и стянуть с лица проклятый протез. В это я уже вник достаточно, чтобы обратить внимание и очень заинтересоваться. Он так редко показывал мне свое лицо, что это событие можно было сравнить с приходом Бога на Землю или падением метеорита. Мое дыхание участилось, когда я мог увидеть его эмоции, мог заметить, как его брови, разодранные во всех местах, приподнялись, а рот, оставаясь в нейтральном положении, чуть приоткрылся, а глаза наоборот — прикрылись немного. Его взгляд стал внимательным, изучающим, его руки вернулись обратно к моим, но, кажется, уже не ради обучения. Они легли на мои запястья, поглаживая выпирающую кость, чуть переходя на тыльную сторону ладони. Это было ужасно непривычное и странное ощущение. Я не мог понять, что происходит и почему вдруг Сал решил не только показать мне лицо сегодня, но ещё и начать касаться, причем вот так. — Эй, Сал, что на тебя нашло? — нервно спросил я, испугавшись, когда мой голос едва ли дрогнул, показав некий страх и слабость. Вся ситуация казалась мне очень напряжённой и, кажется, Фишер тоже это ощущал, изгибая брови и вновь широко раскрывая глаза. — Что на меня нашло? Хм, я даже не знаю… Мне просто хотелось побыть откровенным с тобой и поддаться твоим движениям, чтобы ты мог услышать мой звук. Он говорит загадками, но, кажется, я начинаю догонять к чему он придумал все эти метафоры со звуками, гитарой и ощущением ее как инструмента. По крайней мере я был уверен, что понял. У Сала всегда что-то странное творилось в голове, но не в плохом смысле. Он часто так интересно сопоставлял вещи, когда объяснял мне что-то, говорил как-то не так, закладывал в каждое движение и улыбку свой собственный смысл. Фишер никогда не бросал слова на ветер и держал обещания, а значит сейчас он должен сказать мне что-то важное, поделиться сокровенным. Я был уверен, что это произойдет. Я сглатываю, но послушно не отрываю взгляд, хоть он и не просил. Что-то внутри подсказывало, что мне не стоило этого делать — слишком уж внимательно на меня пялился Салли, да и я не мог упустить возможности поглазеть на его лицо. Оно было прекрасно в своих очертаниях и даже слегка оголенная десна и чуть «сплывший» правый глаз не портил его лицо. В нем все ещё можно было разглядеть очертания обычного, красивого лица, хоть и с этими шрамами он выглядел невероятно завораживающе. — Ты знаешь, я заметил в нас с тобой кое-что, что не давало мне покоя некоторое время, — Салли выдохнул мне в лицо и теперь я ощущал себя ещё более уязвимым. У меня даже коленки трястись начали, но я не имел возможности даже шелохнуться. Как будто он меня заставил сидеть смирно. — И это что-то: наш с тобой общий звук. Хотя, я и раньше заметил, что ты звучишь слишком громко рядом со мной. — Я не понимаю о чем ты, — честно выразился я, продолжая бояться этой его тайны, что он не раскрывает, продолжая гнуть свою линию по поводу звуков и музыкальных инструментов. — Чего ты вообще заладил со своим оркестром? Делать нечего? — я начал заводиться, а потому — грубить, чего делать совершенно не стоило, потому что взгляд Фишера превратился из мягкого и внимательного в злой и тяжёлый. — Кажется, ты совсем не боишься за себя, да? Или специально это делаешь — действуешь мне на нервы? Знаешь же, что плохо кончишь, — он почти шикнул этими словами в меня, а я весь сжался, ощущая на себе это давление. Вот же черт, опять это чувство наполняет меня. От опасности за свое благополучие я получал нереальный кайф, а от незнания что будет дальше, я и вовсе потек, часто моргая и прикусывая губу. — Будешь дальше лаять, мне придется достать намордник, Джонсон. Он улыбается. Улыбается так жутко и красиво одновременно, что мой член в мгновение затвердевает и начинает давить в джинсах, а во рту накапливается слюна от желания того, чтобы он своими силами заткнул меня. Ещё и это лицо, эти глаза. Я хочу, чтобы он никогда больше не надевал эту тупую маску на себя. Я хочу, чтобы он не переставал смотреть на меня этим взглядом. Он знал, что своими словами уже сделал меня послушным, но, пока что, не приручил, а потому я, подобно бродячей собаке, кусался и сопротивлялся, боясь, что он навредит, хоть и не было объявления войны. Я хотел слушаться, но какой был в этом прок, если я даже не мог понять, что он сейчас чувствует, когда говорит со мной подобным образом. Я злюсь, пытаясь бороться с возбуждением. — Если ты вздумал играть со мной, Фишер, то пиздуй отсюда нахуй! Я не игрушка для паршивых экспериментов, — меня так задело это ощущение предательства. Будто он и правда делал это все лишь ради интереса, чтобы понаблюдать, догадавшись, что мне нравится, когда со мной общаются с помощью кнута и пряника. Об этом и были его слова про музыку и о том, что я ужасно громкий. Конечно, я перед ним слаб, готов при любой команде встать на колени. А он для меня? Хочет поиздеваться и посмеяться? Ну уж нет. Я со злостью и влагой на глазах откладываю его гитару на пол, при этом грубо отбиваясь от его рук, что все ещё пытались держать меня, вставая и собираясь выпроводить Сала прочь, но тут вдруг, он резко подорвался вместе со мной, испугавшись моей реакции. Он что, не этого ожидал? — Нет! Ларри, боже, ты совсем не так меня понял! Черт, так и знал, что мне стоило поговорить с тобой по-твоему, — он взял меня за руки, выглядя обеспокоенным. Это что ещё значит? — В смысле? Блять, чувак, я вообще тебя сейчас не понимаю! Если ты знал, что я люблю, когда мной помыкают, то зачем это все затеял? Мог бы и в лоб сказать, что я ебнутый или чего ты там хотел, — я огорчённо вздохнул, снова вырываясь из хватки, опуская голову и в этот момент между нами повисла неловкая тишина. Я знал, что если этот разговор вдруг и всплывёт, то он будет выглядеть примерно так: я унижен, со стояком в штанах, а Салли, как всегда белый и пушистый, выйдет сухим из воды. Я нервно перебираю руками свою футболку, смотря в пол и вслушиваясь в дыхание своего друга, что было донельзя спокойным, как для человека, который узнал, что его лучший друг — извращенец. Он всегда был таким. Непонятливый, сам о себе, загадочный. Даже если и захочешь, то тебе никогда не понять, что происходит у него в голове, не понять, для чего он делает то, что делает и как в его голову вообще закрадываются те мысли, которые он иногда выдает в свет. Мне было трудно его понять, но я ужасно хотел. Хотел стать с ним ближе, поделиться своей тайной. Но так вышло, что умный Фишер сразу понял тупого Ларри и выудил из его головы все, что ему было нужно, чтобы принизить и посмеяться. Не такого конца я хотел. Пытаясь отойти от него, чтобы хотя бы не напрягать себя ещё больше, я встретил сопротивление, когда Сал, схватив меня за подбородок, сжал, чтобы остановить и поднять мою голову на себя. — Вечно ты не даёшь мне даже до сути дойти и злишься, что ни черта не понимаешь. Придется натаскать тебя и научить быть вежливым и терпеливым, — он вздохнул, снова смотря на меня этими проницательными, гениальными глазами, слушая мои вдохи и, кажется, запоминая, осматривая с ног до головы. — И, слушай внимательно, Ларри, я хочу дрессировать тебя. Хочу, чтобы только меня ты мог так внимательно слушать и чтобы только мои команды ты мог выполнять, не раздумывая. Так понятнее? — его улыбка переходит в оскал, а мой рот непроизвольно открывается, заставляя язык намокнуть. О боже, если я сейчас правильно услышал, то Салли хочет остаться со мной и делать все то, о чем я мог только мечтать. Я же не сплю, да? Ответа от меня он так и не дождался, зато каким довольным выглядел, прямо так, держа за лицо, подтягивая ближе к себе. Сказать, что он не встретил и капли сопротивления — ничего не сказать, ведь я почти что порхнул к нему, в желании, чтобы он снова управлял мной и моим выбором, чтобы он снова сладко издевался надо мной, чтобы от такого, как он выразился, я мог плохо кончить. Во всех смыслах этого поганого слова. — Вот и отлично… Ненавижу, когда до тебя туго доходит и ты прекращаешь слушаться, — его рука вальяжно и уверенно скользит по моему подбородку к шее, а по ключицам перемещается на плечо, чуть надавливая. Мне даже говорить не нужно было, я просто понял и упал для него на колени, не разрывая зрительного контакта. Он надел на меня ошейник и сделал своим. А раз уж он был так великодушен, то я не подведу и буду хорошим песиком. Я знаю, что ему понравится, я уже вижу, как широко он улыбается, смотря на то, какой я уже натренированный. Я готов. Готов для него на все. Мои руки тянутся к его ногам, но я медлю, замирая на полпути. В последний раз, когда я их касался, то между нами не было этих отношений, а сейчас, когда мы зазвучали в один ритм, я не решался делать этого без аккорда Салли. Я должен внимать ему, а не пытаться влезть и испортить наш концерт. Его улыбка не спадает, а мимолётный кивок, от которого его хвостики красиво зашевелились, был разрешением и я дотронулся. Так жадно, что дыхание перехватило, наваливаясь на него всем весом, обхватывая ладонями тонкие бедра и трясущимися руками поглаживая. Он мой идол, мой дирижёр, я готов слушаться, лишь бы он поощрил, лишь бы позволил коснуться. Щекой я крепко жмусь к его ноге, что все ещё была в одежде и трусь, словно кот, в желании укусить и облизать. Даже от этого мне так хорошо, а мой член так ноет. Я хочу бо́льшего, хочу прикоснуться выше, хочу, чтобы он позволил мне взять в рот, но тот быстро перечёркивает мою радость, хватаясь за волосы и оттаскивая от себя, заставляя практически заскулить. Что со мной? — Хорошего понемногу, Ларри. Мне бы не хотелось, чтобы ты так быстро получал все. В последние дни ты вел себя очень нехорошо, так что мне придется тебя проучить, — я вижу как он облизывает губы и схожу с ума, способный лишь громко дышать и смотреть на него. После его слов во мне проснулось негодование, ведь как я вообще мог просчитаться, если был самым послушным в мире? — Что? Почему? — вырвалось из меня жалобно. Я просто не мог понять, что я такого сделал, что не заслужил касаться его. Мы только начали, а я уже хочу умолять, чтобы он позволил мне больше. Может, я правда непослушный? — Ты сделал много чего, из-за чего мне хотелось прижать тебя к кровати и мучить так долго, пока ты не заплачешь. Одного только стоит, как часто ты отменял наши встречи, чтобы встретиться с Эшли. Я все понимаю, она и моя подруга тоже, но ты слишком много и долго играл с моими нервами, что мое терпение лопнуло и я уже не хочу быть к тебе добрым и хорошим. Рука на моих волосах становится жёстче и из меня вырывается стон боли. Неприятно, но так хорошо и я уже просто не могу представить свою жизнь без этого. Без оправдываний на коленях перед ним. Боже, да я готов никогда в своей жизни больше не видеть Эш, лишь бы Сал только был доволен и назвал меня умницей. Я часто моргаю, до боли сжимая пальцами ковер, но взгляд не отвожу, знаю, что он ещё больше разозлится. Нужно что-то сделать, иначе он точно не смилуется, даже не смотря на то, что это все у нас с ним впервые. — Я… Я извиняюсь, Салли… Мне так жаль, — я делаю так, как он хочет, присмыкаясь и позволяя мной помыкать. Пусть развлекается со мной, я хочу быть его щенком. — Я бы очень хотел тебя простить, но этого, увы, недостаточно. Ты должен совершить подвиг, чтобы я смиловался над тобой. Как же ты поступишь? — Он шепчет и я понимаю, что Салли становится мягче, раз даёт мне выбор, позволяет взять ситуацию в свои руки. Видимо, он слишком наслаждался моим положением, раз был так добр, иначе бы точно поучал меня весь вечер и половину ночи. Мне было так приятно и я желал прощения. Я был готов поклясться своей жизнью, что ни на шаг от него не отойду, но простые слова ему не по нраву. Я знаю, что мне нужно делать. Колени болят, а рука в волосах не сбавляет силы, так что я, насколько это вообще возможно, двигаюсь ближе к Фишеру, прилегая к нему всем телом, не смотря на то, что в любую секунду я мог оказаться откинутым в сторону. Хоть я и боялся его величия, я знал, что он проявляет ко мне нежность, я это чувствовал, видел в его голубых глазах. И я был прав, потому что пальцы размыкаются, но лишь слегка, а вторая рука, ложась на щеку, поглаживает ее. Он правда ждёт, что я это сделаю. — Прости меня, Салли, прости, — шепчу я и прижимаюсь другой щекой к его паху, так крепко и желанно, раскрывая губы, чтобы распробовать и ласкать, даже через джинсы. Я чувствую, что он пылает от моих действий, что он хочет меня и я чувствую то же самое, нежно смыкая губы, доставая язык, медленно облизывая. Я весь его, а он весь мой и только мой. Я не трогаю руками, потому что он запретил и поднимаю голову выше, к ширинке, зубами пытаясь расстегнуть. Неприятно, все вибрирует, но я очень стараюсь. Я даже делаю попытку избавить Фишера от ремня лишь своим ртом, но терплю неудачу, когда пряжка не поддается моим усилиям, так и оставаясь на месте, держа его штаны и расстраивая меня. Нет, я должен был этот сделать! Салли наблюдал за моими жалкими попытками, продолжая все так же плотоядно мне улыбаться. Я никогда ещё не видел его таким довольным. — Правильно мыслишь, Джонсон… Оказывается, ты не такая уж и дворняжка. Так и быть, я тебе немного помогу. Его рука исчезает из моих волос и он, ловко орудуя пальцами, избавляет себя от ремня, спуская штаны вместе с бельем, обнажая для меня свой член, который уже почти касался моих губ. О боже, я так хочу его попробовать. Нетерпеливо, даже не дожидаясь, когда он уберет руки, я припадаю к его плоти, погружая ее в себя и закрывая глаза от наслаждения. Один этот вкус и запах сводил меня с ума, заставляя мой язык двигаться самостоятельно, как будто без импульса из моего мозга. Я двигал им самозабвенно, насаживаясь губами глубже, желая, чтобы это был лучший минет Сала в его жизни. Я слышу нежный стон и снова ощущаю крепкий кулак в патлах, от чего меня прорывает на стон. Я хочу дотронуться до себя, моя мечта сбылась, Господи! Я грезил об этом так часто, что у меня уже мозоли на руках появились, а теперь его член действительно находился у меня во рту, настоящий. Я не мог поверить своему счастью. Перебарывая некий страх и боль в глотке, я пытался взять ещё больше, касаясь носом его лобковых волос, принимая в себя столько, сколько я и представить не мог. Я обожаю сосать, зовите меня проституткой. Мои губы плотно смыкаются и втягиваю щеки, двигаясь назад, а потом резко — вперёд, пытаясь воздержать себя от того, чтобы схватиться за его бедра и начать так неистово трахать свой рот его же членом, что горло бы разорвало. — Вот так, умница, Ларри, — раздается из уст Сала вместе с очередным стоном. Его руки сжимают мою голову и уже самостоятельно насаживают на себя. Я давлюсь, но не отрываюсь, дыша из последних сил, лишь бы он был доволен. Как же я хотел этого, как же мне сейчас хорошо! Я просто не могу себя сдерживать сейчас, а потому изо рта во всю капают слюни, а я постанываю в унисон моему возлюбленному, создавая песню, смотря прямо на него и на то, как ему хорошо. От этой картины я не выдерживаю и пяти минут, без единого касания кончая в свои штаны, выдавая из себя натуральный скулеж, через силу отрываясь от такого идеального члена, чтобы дышать. Стоны вырываются из меня, как и семя, что делает меня таким мокрым. Боже, какой позор, я даже не позволил Салли кончить в меня. Я просто разочарование, а не питомец. Кладя обе руки между ног, я крепко сжимаю их своими бедрами, чтобы только не позориться ещё больше, а потом начинаю слёзно повторять: — Ах, Сал, прости меня, прости, я просто… Мне все время так хорошо с тобой, что мне трудно сдерживать себя. Мои губы дрожат, а я не могу открыть глаз, лишь слыша шуршание над собой, а потом давление, что появилось на моих коленях. Я в страхе приоткрыл глаза, боясь получить по лицу, но вместо этого я лишь вижу лицо Салли на уровне своего. Его глаза сияют, а задницей, не взирая на мои руки, он уместился у меня на коленях, немного съезжая. На инстинктах я убрал их, позволяя ему двинуться ближе, что он и сделал, обнимая меня за шею и ничего уже не страшась. А я в непонятках сижу и пялюсь на него и его красоту. Мне хочется его поцеловать. — Нет, Ларри, не извиняйся. Мне приятно, что я вызываю у тебя такие эмоции и, более того, не хочу, чтобы ты их сдерживал рядом со мной. Ты не представляешь каким я вижу тебя со стороны, — он говорит нежно, убирая, а точнее отлепляя мои волосы с затылка, потому что я ужасно вспотел, заботливо закидывая мне их на плечо. — Ты теперь со мной, а значит кончать будешь столько, сколько я тебе скажу… И это число не будет таким маленьким, как ты думаешь, — снова вкрадчивый тон и я опять плавлюсь, готовый кончить снова. Боже, у меня в трусах сейчас так холодно, но это чувство даже мне нравится. Я, уже не спрашивая разрешения, обнимаю Сала за талию, вовремя глотая слюни перед тем, как заговорить: — Ты мне нравишься, Сал. Так сильно, что я не знаю себя без тебя и твоих нравоучений, — я тянусь к его губам, а он увиливает, вместо этого широко улыбаясь. Он ещё не договорил, куда я тороплюсь. — Кажется, мы нашли друг друга, потому что я никого так не смогу поучать, как тебя. Тебе ещё учиться и учиться, но ничего, уже через неделю ты начнёшь выполнять команды по одному только жесту, — он облизнулся, а мой мозг опять сделал кульбит, потому что именно этот Фишер был моим любимым, потому что я был так счастлив и мне было так хорошо; потому что сейчас я хотел, чтобы он вжал меня в кровать и жёстко выебал, как в моих снах. Я снова не мог нормально думать, потому что возбуждение резко накатило на меня, заводя опять и мой организм совсем не волновало то, что я только что спустил, кажется, все, что во мне было. — Блять, Салли, трахни меня. — А не слишком ли ты нагло просишь? — Прошу, Сал, я обещаю, что в этот раз кончу только тогда, когда ты мне скажешь! — я уже иду на крайности, лишь бы этот идеальный член побывал внутри меня. Я готов на все, готов скулить и выставлять задницу, потому что таков я, такова моя суть. — Так-то, лучше, пёсик. После этих слов он, наконец-то, поцеловал меня, давая позволение крепко схватить себя и ответить. Его губы ощущались так хорошо на моих, что я вновь простонал, ослабленный его давлением на меня. Ладонь Фишера зарывается глубоко в мои волосы, крепко сжимая, а я послушно выгибаю голову, чуть раскрывая рот, чтобы он зверски ворвался в меня своим языком. Во всех моих отношениях, что были, никто никогда не делал меня таким уязвимым и не пытался принизить мое достоинство. Конечно, это были самые нормальные, школьные подростковые отношения, что не продлились и пары месяцев, но они разительно отличались от того, что творил со мной Сал, в первую секунду, изучив мои границы, виртуозно ими пользуясь, подводя меня к краю и позволяя упасть глубоко в бездну. Что же теперь с нами будет? Я даже представить не мог, но мне хотелось узнать это, хотелось познать на себе все его гениальные идеи, что засели в его мозгу. Я крепко жмусь к его телу, комкаю в руках темный свитер и пытаюсь отвечать так же уверенно и дерзко, как это делал он, терзая мои губы и решая, что пора было закончить начатое, ведь Салли до сих пор не кончил и это моя вина, а значит я должен буду так хорошо подставить ему свою задницу, чтобы он получил невероятное удовольствие. Думая об этом, я весь трясусь и горю. Я не могу представить, что он сделает со мной, когда мы дойдем до постели. И меня это так пугает, но в хорошем смысле этого слова. Я был в предвкушении. А Фишер, кажется, читая мои мысли и по одному моему ерзанью понимая, что я уже не могу сидеть на месте и мне нужно, чтобы он начал действовать, стал подниматься с пола, довольно сильно потянув меня за собой, хватая за предплечья. Ноги ужасно затекли в одной позе, а потому мне было не так-то просто поднять свое тело, что сейчас было в разы тяжелее, волоча его за Салом, что продолжал настойчиво тянуть меня за собой. Чувствуется давление и его нетерпеливость тоже, а потому я улыбаюсь сквозь поцелуй, за что получаю слабый укус в нижнюю губу. Не стоит мне снова испытывать Сала, а то вдруг ещё разозлится и вообще лишит меня секса. А я этого совсем не хотел, ведь уже был настроен. Сал толкает меня на кровать и снова садится сверху, но в этот раз он скидывает с себя мои руки, не позволяя вернуть их обратно, тем самым наказывая, чтобы я сидел смирно. Вот же черт, опять он меня на коротком поводке держит. Мы отстраняемся друг от друга и я, через силу открывая потяжелевшие веки, смотрю на Фишера, пытаясь не упасть от переизбытка эмоций. Мне так хорошо прямо сейчас, я уже не чувствую себя собой, в силах лишь громко дышать и смотреть на него. А он все улыбается этой своей улыбкой, покоряющей сердца, как знает, что я не могу оторвать взгляда. Мы смотрим друг на друга ещё какое-то время, когда внезапно, без какого-либо предупреждения, Салли хватается за мой ремень и ловко расстёгивает его, заставляя меня резко опустить взгляд на его ловкие руки и взглянуть на это зрелище. Как оказалось, этого делать нельзя было, а потому второй рукой меня схватили за волосы и потянули на себя, чтобы я вернул взгляд, выбивая из меня болезненное шипение. — Сейчас ты можешь смотреть только на меня, ясно? — раздался строгий голос Сала, пробивший меня на тихий стон и вызвавший мурашки по всему телу. Такого контроля мне ужасно не хватало. Даже когда в обычное время Сал просил смотреть на него, а не в стену, когда мы говорили, я сходил с ума и не смел отвернуться. Я знал, что ему было важно ощущать связь с собеседником, а потому он всегда так яро настоял, чтобы я смотрел ему в глаза, а не мельтешил ими. Это вот его и раздражало, а я с тех пор выучил, что пока говорю именно с ним — я должен не отводить взгляд ни при каких обстоятельствах. Так и сегодня. — Д-да… Прости, — выдохнул я прямо в его губы, даже не заметив, как мой голос дрогнул сам по себе, делая над собой усилие, чтобы снова не зацепиться глазами за какую-нибудь точку на его теле и внимательно следить. Мне так хотелось понаблюдать за его руками, но пока он не разрешит — я буду сидеть смирно. Хитрая улыбка возвращается, а рука продолжает медленно избавлять меня от джинс, нетерпеливо прикасаясь к ткани ужасно мокрых и липких трусов, вызывая дискомфорт и желание поскорее встать под душ. Боже, как же стыдно. Сал может чувствовать и видеть это, а я могу только краснеть и стыдиться себя. Как я мог так быстро кончить? Вроде же, пока себе дрочил, то хорошо держался, даже больше пяти минут, а тут и двух не прошло, как я излился, будто школьник. Но, как мне показалось, Сала это несильно расстраивало, даже забавляло, так как его улыбка становилась только шире, пока ловкие пальцы уже проникали под белье, в намерении дотронуться. Я трясусь и сжимаю руками одеяло. Ну почему мне нельзя его трогать, почему нельзя смотреть? Я же сейчас взорвусь! Или это был его план, чтобы я был на пике наслаждения благодаря ему, чтобы и сам понимал, что никто и никогда не сделает мне так же хорошо, как Фишер. Он гладит мою головку и сильнее вжимается в мое тело, носом выводя какие-то узоры на моей шее, громко и сильно вдыхая мой аромат. Я тихо выстанываю его имя и пытаюсь поддаться бёдрами вперёд, но Сал крепко сидит сверху, прижимая меня к кровати, из-за чего я и пошевелиться не мог нормально. Он точно предвидел мою реакцию, а потому решил всеми силами перекрыть мои действия и движения, чтобы я плакал и умолял о позволении. Сал буквально пытал меня моей же беспомощностью, а потому я громко заскулил, когда он сжал мое основание, приближая меня к разрядке, но уже своими руками. — Салли, прошу, я больше не могу… — вырывается из меня жалобно. Я продолжаю не двигаться по его наказу, а он забавится с этого, отрываясь от моей шеи и любопытно заглядывая в мои глаза. Этот голубой цвет когда-нибудь сведёт меня в могилу, уж точно. — О чем ты меня просишь? Я не понимаю, — он играет в дурачка, ещё сильнее сжимая мой член и выбивая из меня громкий, шаткий вздох. Пиздец, как меня вообще угораздило связаться с этим монстром. Он не знает пощады, а я просто взял и ринулся в мышеловку, хотя и знал, что она раздавит мою шею и перекроет дыхание — убьет меня. Но эта опасность так меня завораживала, что я позволил ловушке задушить меня, как это делает Салли. — Дай мне… Дотронуться, пожалуйста! Или хотя бы посмотреть, я не могу больше! — он заставляет меня унижаться и говорить это, получая то, чего он хочет. Мне так стыдно, но так одновременно хорошо от того, что я смог это сказать. Сал вынимает руку из моих штанов, при этом не разрывая зрительного контакта, после чего, резко толкнув меня в грудь, повалил спиной на кровать. Я ещё сильнее комкаю простынь под собой, а он издевается, медлит, пальцами так мягко поддевая край моих джинс и белья, чтобы снять. — Ты так мило просишь… Так и хочется дать тебе волю и, заодно, все, что ты попросишь, но я не могу, иначе ты не будешь слушаться, — он поглаживает ладонью мои соски через футболку, а я снова вою в беспомощности, почти что плача от его слов. Мой член уже болит, я вот-вот снова извергнусь в оргазме. — Давай сделаем так: если ты выдержишь все, что я захочу тебе дать, то разрешу смотреть и трогать. Ничто не получается за просто так, Джонсон. А я был согласен. Согласен на все, лишь бы прикоснуться к его лицу, к его рукам, к его плечам, целовать каждый сантиметр кожи и рыдать от счастья. Я многократно киваю, а Салли, довольный своей победой, угрожающе щурится, снимая с меня джинсы и белье полностью, откидывая их далеко в сторону. Я уже даже стыда не чувствую, что он может видеть меня таким, лишь открывая себя ещё больше, аккуратно поддевая пальцами футболку и оголяя грудь, что так сильно вздымалась от моего отчаянного дыхания. Мне нужно больше, ещё больше и я готов слушаться ради этого, выполнить любой приказ, даже если он будет жестоким и невозможным. Салли смотрит на меня, изучает то, что я открыл перед ним, лишь в мыслях негодуя, что он все ещё был полностью одет. Я знал, что он стеснялся своего тела, хотя по нему и не скажешь. Он выглядел очень уверенным, когда сводил меня с ума, но в душе он все такой же боязливый и недоверчивый. Я надеюсь, что со мной он сможет исправиться и прекратить бояться самого себя, потому что никто, кроме меня, не смотрел на него так завороженно и внимательно, не видя в нем монстра. Чем дальше мы шли, тем больше отдачи я ощущал от него, а потому мог быть спокоен — Сал доверяет мне, а я доверяю ему. Поразглядовав меня ещё минутку, он медленно опустился ко мне, позволяя всем телом ощутить тяжесть его торса на мне, целуя то в шею, то в подбородок. Это было так приятно, что глаза закатывались, но я пытался не закрывать их, чтобы только не лишить себя приза за старания. Сал будет не в восторге, если я опять буду своевольничать. Он больно кусает меня за один из сосков, а я просто подлетаю над кроватью, выгибаясь в спине и почти крича, потому что даже я сам не мог сжать их так сильно и сладко, как это делает Фишер. Если он будет творить подобное со мной регулярно, я и вовсе дрочить перестану. Зачем мне это, когда у меня есть такой прекрасный парень, что может проучить за лишнее пользование моим телом. Через силу я держу глаза открытыми, а Сал, как бы утверждаясь, трогал меня всюду, где только могли достать его ладони: мои бедра, мой таз, мой живот, мою грудь, даже за шею хватал, но не так сильно, как мне бы хотелось, лишь поддразнивая и мягко царапая ногтями. На них все ещё был черный лак, такой красивый. Я не могу сказать, сколько вообще продолжалась эта пытка надо мной и моей выдержкой, но она закончилась тогда, когда Салли поднялся с меня и встал с кровати, вызывая во мне ступор. Я испугался, потому что не хотел, чтобы он прекращал, устремив свой жалобный взгляд за ним и замечая, что он уже избавляется от свитера. Так было гораздо лучше, хотя джинсы все ещё оставались на месте, скрывая самое прекрасное. Хоть я уже видел и даже пробовал его член, мне не хотелось, чтобы он так скоро исчезал. — Встань, повернись ко мне спиной и обопрись руками о кровать, — спокойно попросил, а точнее даже приказал мне Салли. А я, даже не думая медлить или сопротивляться, тут же подорвался с удобного матраса, невзирая на резко нахлынувшее головокружение и вставая в ту позу, которую он мне сказал, чуть оттопыривая зад и ощущая такой сильный стыд за свои действия. Я был совершенно голым перед ним и Сал мог видеть меня везде и, почему-то я был точно уверен, что он сейчас пялился на мою задницу. Ну конечно, как тут не пялиться, когда я так сильно присмыкаюсь перед ним и мечтаю о том, чтобы меня выебали. Кулаки снова жёстко сжимают простынь, а я ощущаю как его холодные пальцы медленно соединяются с моей кожей, касаясь бедер, а потом таза, вдруг впиваясь в него ногтями и жёстким рывком притягивая на себя. Я подавился воздухом, когда между моих ягодиц прижались очертания твердого члена Сала, которым он в меня втиснулся, ещё сильнее выгибая спину и послушно прижимаясь в ответ. Я слышу его тихий стон, но руки не ослабевают, держа очень крепко, будто бы я мог вырваться. Да даже если бы я хотел, то не смог. Я слишком долго грезил об этом, чтобы отступать и уж слишком часто засовывал в себя свои пальцы, чтобы хотя бы на миг сымитировать фикции с Фишером и ненадолго представить его рядом. Он тяжело дышит за мной, а меня бесит, что я снова был лишён возможности смотреть на него. Он же сказал, что если я буду умницей, он все разрешит, но когда, черт возьми? Я уже не выдерживаю, а мой член ужасно болит. Вот бы сейчас просто взять и подрочить. — У меня… У меня в ящике около кровати лежит смазка… Без презервативов, но… Я не против, я тебе доверяю, — сбито проговорил я, чтобы Сал не волновался насчёт контрацепции и прочего и мог просто наконец-то трахнуть меня. Судя по его странному, дерганному жесту на моем теле, когда он разжал, а потом сжал свои руки, я удивил его подобными словами. Он даже решил нагнуться ко мне, чтобы убедиться в том, что я ему сказал. — Да неужели? И откуда же у тебя смазка, Ларри? Совсем нетерпелось, да? Или хотелось позабавиться ещё с кем-то кроме меня? — его тон очень странный, но тихий, даже злой немного. Салли думал совсем не в то русло, подумав, что я ещё с кем-то занимался сексом. Да ни в жизнь! Я никому свою жопу не доверю, кроме Сала и самого себя. Из горла вырвался нервный смешок, а ладонь на моей ягодице вдруг крепко сжалась, доставляя боль. Ещё синяк останется. Он явно злился. — Блять, что? Нет, Сал, я… Господи, я сам себя трахаю… Пальцами. Ну, знаешь, я так боролся с самим собой, короче ты понял! — мне было ужасно стыдно в этом признаваться, но если Фишера это успокоит, то я готов рассказать больше и в подробностях. Не хочу потом получать от него за то, что он сам себе придумал. Хватка ослабла, а вместо когтей появились мягкие лапки, что поглаживали мою задницу, принося облегчение. Фух, он мне поверил, а значит не придется ещё больше краснеть. — Тогда я спокоен, — шепнул он в мое ухо, посылая стадо мурашек по всему моему телу, заставляя тихо простонать лишь от тембра его голоса. Он великолепен. — Может, поделишься со мной, когда ты последний раз так развлекался? — он перегибается через меня, позволяя видеть свое хитрое, но заинтересованное выражение лица, сводя меня этим с ума и стыдя одновременно. Я и так с ног до головы раскраснелся, он ещё подробности выпытывает. Вот же змей. — Сегодня утром. Мой голос звучал тихо и стыдливо, а Сала этот ответ более чем устроил. Он даже губу прикусил, отстраняясь, чтобы подойти к тумбочке около кровати и в ящике, там, где я и сказал, найти тюбик смазки, который я покупал с таким же стыдливым выражением лица. Спасибо хоть кассир ничего не спросил, потому что, слава богу, для секса с женщинами тоже нужна была смазка и это вполне нормально. Не думал же он, что я ее для себя купил, а не для спутницы своей. Салли возвращается, а у меня уже ноги затекают от той позы, в которой мне предстояло простоять ещё хрен знает сколько. Фишер в любом случае захочет испытать мою выдержку. В этот раз он не тянул долго и через минуту два его пальца уже ласкали мой анус, дразняще надавливая, а потом снова поглаживая, заставляя меня истекать слюной. Боже, от осознания того, что будет дальше, меня уже трясло. Я выгибаюсь ещё сильнее, пока моя спина ноет и болит, а Салли, мучая, проталкивает пальцы ужасно медленно. Мне этого мало ужасно мало! — Сал, блять… Прошу, быстрее. Я достаточно растянут, пожалуйста! Из горла рвется скулеж, но мой мучитель лишь смеётся, не увеличивая темп, а вставляя как можно медленнее. Он знал, какую власть надо мной имел, а потому даже не думал противоречить самому себе, потакая моим жалким просьбам. Он знал, что я не буду способен ослушаться, потому что на кону стояла большая награда для меня и я был обязан выполнить все поручения, хоть мое тело совсем не слушалось и хотело всего и сразу. Пальцы внутри меня оказываются полностью, но не двигаются, дразня меня этим сладким чувством заполненности, которое я полюбил сразу, стоило мне только кончить от собственных несколько раз за ночь. Однако, пальцы Фишера ощущались по-другому. Теперь я их не контролировал, а они контролировали меня, одним движением способные заставить меня упасть и больше никогда не вставать, ползая у ног своего возлюбленного и прося ещё. Он двигает ими ужасно медленно, а на моих глазах проступают слезы. Я хочу ещё, мне этого так мало, но я держусь из последних сил, чтобы мой зад не следовал за движениями, нарушая правила, чтобы я не получил за это. А вдруг он меня не трахнет, если я буду плохо себя вести? Зажмуриваясь, я почти рву в руках простынь, когда пальцы покидают меня, но быстро открываю глаза снова, когда Фишер вставляет их в меня с такой резкостью, что я кричу, подбрасывая голову и широко раскрывая рот. Боже, да! Глаза уже на мокром месте, а я могу лишь нечленораздельно мычать и тяжело дышать, а Салли, не останавливаясь, в бешеном темпе начинает трахать меня одними только пальцами, наконец-то выполняя мою мечту. Внутри все крутит от этого ощущения и я напрочь забываю свое имя, способный только скулить и рычать, как пес. Сал попросту вытрахивает из меня все мои мысли, оставляя только чувства и ощущения. Я даже не слышу ничего вокруг и не думаю о том, что дома могла быть мама, потому что мне все равно, лишь бы он не останавливался. — Мои пальцы гораздо лучше, правда, Ларри? Его голос звучит эхом в моей голове, но я все равно стараюсь отвечать, резво махая головой, кивая ему так сильно и часто, что перед глазами замелькали звёзды. Боже, я ничего не вижу, мне так хорошо! Мой член трётся о простыни и уже забываю как дышать, на грани сильно излиться и запачкать собственную постель. Да какая разница, какой толк, если мне до смерти хорошо. — Салли, прошу! Ещё… — Я кричу из последних сил, выдавая такие ноты, какие я никогда от себя не слышал до этого. И Салли слушает меня, доставая пальцы и звеня пряжкой ремня. Кажется, он и сам не может уже терпеть и я радуюсь как ребенок, виляя хвостиком и криво улыбаясь. Наконец-то я получу его член внутри себя, получу свою награду за то, что я держался молодцом и даже не кончил через пару секунд после того, как он просто коснулся меня. Я уже лежу лицом на кровати и слышу как одежда неприятно шуршит. Я ждал, кажется, вечность, пока Сал прижмется к моему проходу своим членом, всё-таки позволив себе наглость и вильнув бедрами навстречу, за что я, конечно же, получил свое: Сал жёстко шлёпнул меня, возвращая в исходное положение. — Не налгей, Ларри, иначе точно оставлю тебя неудовлетворенным, — шикнул он мне на ухо и начал проникать внутрь. Я скулю тихое «прости меня», пока член проникает все дальше и дальше в меня, стараясь не двигаться и на миллиметр, держась на ногах, если честно, лишь с божьей помощью. Я просто не понимал, как мог вообще стоять, когда мои колени жутко тряслись, а голени болели до сумасшествия. Ощущения того стоили, поверьте. Минута и Салли внутри, а я разрываюсь между ощущением боли и наслаждения, забывая как вообще нужно дышать, кусая зубами кусок одеяла, что лежало передо мной скомканное. Под моим лицом уже лужа образовалась от слюней, а на полу ситуация была похожая, так как с моего члена не переставая капала смазка. Боже, я даже рот не мог закрыть, мне сейчас так хорошо. Сал, кажется, тоже находился в экстазе, потому что он громко дышал и сжимал мой зад до посинения, держа себя изо всех сил, чтобы оставаться неприступным и серьезным. Наверняка это было трудно, когда я так сжимался вокруг него, но, кажется, он оставался сильным, наконец-то двигаясь назад, а потом вперёд, выбивая из меня все. Мой стон, кажется, даже на первом этаже было слышно, но мне было так все равно на это. Я просто выгибаюсь и позволяю использовать свое тело так, как ему вздумается. И он использует. Его темп активно нарастает, а руки шарятся по моей коже вверх и вниз, поглаживая спину, потом бока, потом грудь, до одури сильно сжимая соски. Потом он схватил меня за шею, впиваясь ногтями, а я только и мог, что повторять его имя как мантру и просить, чтобы он трахал меня сильнее. А он и трахал, хватаясь за волосы и наматывая их на кулак, резко потянув, чтобы я выпрямился и почувствовал его торс своей спиной. Я вновь сладко выстанываю, держась на ногах только благодаря его руке в моих волосах и вдруг позволяя себе нагло сжать его ладонь, что вцепилась в мое бедро, царапая и поглаживая. Он не против, потому что улыбается, кусая меня за плечо и продолжая неистово трахать, как машина. А я все дальше и дальше иду в дебри, наслаждаясь всем, что он мне позволил, двигая тазом навстречу и управляя его рукой самостоятельно, приводя ее сначала к своему животу, а потом и члену, который он охотно сжал для меня, параллельно оставляя множество ярких меток у меня на шее. Вот же придурок, они же потом болеть будут, но сейчас это было не главной проблемой в моей голове. Я вот-вот собирался кончить и никакие последствия и синяки не были важны. Был важен только член Сала и его сладкий голос, что так же выстанывал мое имя мне в кожу. Он тоже был близко. — Салли… Я сейчас… Боже, я так близко! — вою из последних сил, плача от удовольствия и не видя уже ничего перед собой, вслушиваясь в симфонию стонов и громких шлепков. — Нет! Ты не кончишь, пока я не разрешу, — злобно прошептал он мне в ухо и двинулся сильнее, почти до боли столкнув нас вместе. Я хнычу и продолжаю умолять, а он предотвращает мои попытки, крепко сжимая основание и сдерживая меня. Боже, у меня никогда не получалось держаться так долго, а Салли одним своим словом был способен сдержать мой оргазм, подчиняя его себе. Он прав: только ему решать, когда я смогу кончить. Фишер прижимает меня к себе ещё плотнее, а я не могу стоять на ногах, почти падая, когда он трахает меня особенно быстро и остервенело. Он не знает пощады, но и держаться вечно он не может, а потому, судя по его громким стонам, он приближается к разрядке, вдруг убирая свою руку с моей плоти и кладя ее мне на таз, вжимая меня в себя все крепче и крепче. — Кончай, Ларри, — рыкнув, Салли кончил глубоко в меня, а я, только услышав команду, больно излился мощной струёй прямо на постель, крича и выпадая из его рук, лицом плюхаясь в матрас. Господи, что это только что было? Я не чувствую рук и ног, а ещё мой член так пульсирует после оргазма, что мне становится плохо. Двигаться невозможно трудно, но я все равно ползу дальше в кроватку, чтобы поскорее отдохнуть после такого невероятного секса. Вау, вот это да. Я не открываю глаз, способный лишь свернуться в комочек и ждать, пока Салли ляжет рядом. Сперма течет из меня, но мне даже нравится это ощущение, а потому я улыбаюсь, чувствуя, как мой мучитель опускается на кровать и кладет руку мне на волосы, начиная поглаживать. Он делал со мной такое, чего даже я представить себе не мог, но сейчас, смягчившись, он давал мне отдохнуть, нагибаясь и целуя в потный лоб, предварительно убрав с него прилипшие волосинки. Говорить трудно, голос совсем охрип, но я нахожу в себе силы, чтобы повернуться к нему лицом и посмотреть глубоко в глаза, видя в них счастье и усталость. — Спасибо, — тихо говорю я, прежде чем взять его ладонь в свою и поднести к губам, мокро целуя и покусывая. Фишер смеётся, смотря на меня, наконец-то давая волю делать все, что мне только захочется. Он был так добр ко мне. — Ты неугомонный пёс, Ларри, тебе ещё учиться и учиться, — Салли смеётся, а я с хмурыми бровями смотрю на него. — Иди в жопу. — С радостью.