Сквозь века и расстояния

Когда Вика родилась, врачи не понимали, как объяснить её аномалию. Во время маминой беременности ни анализы, ни УЗИ не показывали отклонений. Татьяна спокойно отходила девять месяцев, не ложилась на сохранение и даже на поздних сроках не требовала от мужа персиков под майонезом. После долгих обследований доктора пришли к выводу, что у Вики врождённое генетическое нарушение, поэтому она похожа на выбеленное печёное яблоко. Неестественного цвета кожа сморщилась по всему её крошечному телу. Один волосяной покров на голове не пострадал. Вика хорошо помнила визиты в государственные научные центры. Её изучали вплоть до шестнадцати лет: родителей обязали привозить Вику на обследование каждые полгода. Соскобы, МРТ, анализы... Ничто не объясняло изменений в теле Вики. Её кожа постепенно распрямлялась, и на ней вырисовывались шрамы в виде фраз. Три на русском, по две на японском и французском, остальные – на разных. Ещё три языка учёные перевести не смогли. Они не знали такой письменности. Доктора тщательно фиксировали все коротенькие предложения, что вырисовывались с годами. Смысл говорил, что это «фразы жизни» – фразы соулмейтов, и специалисты разных профилей съезжались со всего мира на консилиумы, чтобы решить, является Викина аномалия свидетельством перерождения человеческой души или это лишь генетический сбой. Как Вика ни ждала, среди белёсых шрамов, покрывавших её лицо и тело, заветная надпись из обычных чёрных букв, не выступающих над кожей, не появлялась. То ли ей не хватало места меж рубцов, то ли мироздание решило, что хватит с Вики любви в предыдущих жизнях. Здесь и сейчас ей предназначались одни страдания. Родители работали и не могли перевести Вику на домашнее обучение. Кожа её лица не терпела платков: отзывалась раздражением и высыпаниями. Не желая терпеть ещё и это, Вика выходила в общество как есть. В детском саду дети не хотели играть с ней, их родители требовали, чтобы Вику исключили. Они боялись, что она заразная, но подтверждений тому не было, и воспитатели ничего не могли поделать. В школе над Викой издевались. Все одиннадцать лет она сидела в одиночестве на первой парте и одна ела в столовой. Даже на продлёнке посещала только те кружки, где не требовалось работать в паре. Ни первой любви, ни вальса на выпускном. Вика сразу маме сказала, чтобы та не сдавала деньги на школьный альбом и праздник. Вика и на вручение диплома не пришла. Всё боялась, что даже в аттестате напишут не "Стрельцова Виктория Андреевна", а "Прокажённая" – по кличке, которая приклеилась намертво. Все друзья – только по переписке и под фальшивым именем. Никаких реальных страниц в социальных сетях. В десятом классе Вика всерьёз обдумывала, не податься ли ей в отшельники: отправиться в горы Кабардино-Балкарии, выращивать картошку и пасти коз. Но сколько бы ни плакала, Вика хотела жить. По-нормальному. Как все. Да хотя бы как соседка, одинокая баба Зоя, которая всю жизнь проработала бухгалтером, ненавидела свою профессию, на всех ворчала, но исправно посещала танцы для пенсионеров и возвращалась оттуда с букетами. За двадцать лет цветы Вике дарил только папа. Он просил не унывать и повторял, что в мире остались люди со здравым смыслом, которые поймут, что шрамы – это не заразно. "Подойди, заговори первой", – предлагал отец, но Вика убеждала себя, что ей и одной хорошо, она не нуждается в подачках общества! Она всего добьётся вопреки внешности! Теперь Стрельцова сидела на улице, на бордюре у служебной лестницы и пыталась справиться с панической атакой. В огромном задании на межвузовской конференции собралась толпа людей: преподаватели и студенты, знакомые и чужие. "Проходное мероприятие", – уговаривала себя Вика. От неё не требовалось ничего сложного: только выступить со статьёй по значимости официального костюма в современном обществе. Стрельцова сама вызвалась. Хотела преодолеть себя – и вот чем это закончилось. От самобичевания Вику отвлёк парень. Он вышел на лестницу, бросил на Стрельцову быстрый взгляд и уткнулся в телефон, как ни в чём не бывало. – Тебе неприятно на меня смотреть? Вика сама не ожидала – она так сильно злилась на себя и на весь мир, что не смогла молчать. За рёбрами кипело разочарование от собственной трусости, и в то же время просыпалось сожаление о спонтанной несдержанности. Совсем не многие вели себя этично, чтобы ещё и самой нарываться на очередной грубый эпитет. – Это тебе неприятно. Парень дёрнул уголком губ в дерзкой улыбке, и Вика задалась вопросом, дразнили незнакомца за его тёмные кудри или наоборот, окружающие его обожали. – А если я попрошу тебя посмотреть? Он нахмурился, пролистывая что-то в телефоне, вздохнул и погасил экран. Опёрся на перила и перевёл взгляд на Вику. Тёплые карие глаза смотрели с любопытством, но без надменности и презрения. Ей вдруг вспомнилось, как в детстве она подошла к красивому мальчику и предложила ему дружить. В ответ он бросил песком ей в лицо. Больше Стрельцова ни с кем первой не заговаривала, как бы отец ни подначивал. – Я думал, ты сбежала, чтобы тебя никто не видел. – А ты? В горле пересохло, но Вика упрямо смотрела вверх – в глаза незнакомцу и своему страху. – А я – Лёша. Моя мама организовывает здесь фуршет, я ей помогаю. – Ты – официант? – Слежу, чтобы столы не пустовали. Лёша наклонился ещё ниже и выгнул брови. Вика с раздражением отметила ямочки на его щеках – её же лицо пестрело шрамами, которые съёживались от каждого сокращения мышц, катастрофически непривлекательно. – И долго ты собираешься тут торчать? Пока все не разойдутся? – Какое тебе до меня дело? Вика едва дышала. В голове роились глупые мысли: может, она встретила свою половинку? Может, сейчас она ощутит жжение, и появится заветная фраза? Стрельцова слышала, что так бывает. А если на её коже так и не хватит места, возможно, её слова отпечатались на Лёшином теле, и он-то уже всё понял, просто дразнит её? Однако Лёша не подавал вида. Он крутил телефон в руках, закрытых длинным рукавом кофты, за которым ничего не разглядеть. – Ты мне понравилась. В моей жизни ещё ни одна девушка не требовала смотреть на неё. – Я не требовала! «Наверное, девушек у него было много», – думала Вика, надеясь, что крохотные участки кожи между шрамами покраснели не сильно, ведь выглядело это ужасно. – Хочешь, я тебя украду? Всё, чего Стрельцова хотела, – это провалиться сквозь землю. Странный Лёша вёл себя нетипично: не прятал глаза и не пялился, смотрел спокойно, как мама и папа. Он не казался ни агрессивно настроенным, ни насмешливым. Как будто он каждый день видел изуродованных природой девушек. – Разве тебе не нужно работать? – Мама сказала, что дальше справится сама. А тебе не нужно выступать? Вам ведь это куда-то в студенческую карму капает. – Я… – Вика замолчала и опустила глаза на свои колени, обтянутые плотными колготками. В таких весной уже было жарко, но Стрельцова терпела, брюки на ней сидели не очень. – Ты прав, я струсила. – О, хочешь, я выйду с тобой на сцену, как этот, как его? Бодигард? Никто и пикнуть не посмеет. Я умею делать постную рожу. Гляди. Лёша чуть сощурился, нахмурил брови и опустил уголки губ, расправил плечи, обхватил ладонью запястье руки, в которой держал телефон. Выглядело убедительно, но разительная перемена заставила Вику рассмеяться. Она представила, как дрожит у микрофона и запинается, а Лёша стоит на краю сцены и прожигает всех предупреждающим взглядом. – Прости, но первый вариант мне больше по душе. – Точно? Неуд не поставят? – Лёша снова расплылся в улыбке и спрятал руки в карманы. – Гоу. Тут за углом – служебный выход. На каршере быстро домчим. Вика встала и принялась отряхивать подол платья, заглядывая через плечо, что, кажется, развеселило её несносного нового знакомого. – Куда мы поедем? – Это похищение, ты забыла? Честно, она забыла всё. И страх, и нравоучения бабушки, которая рассказывала, что нельзя садиться в машину к незнакомцам, что вокруг много извращенцев, которые сотворят с Викой ужасные вещи. Сердце колотилось в горле, и Вика решила, что ей всё равно. Свой подвиг она не повторит – значит, нужно взять от сегодняшнего происшествия всё. Пока ехали, Стрельцова толком не успела ничего узнать. Растерявшись, она представилась полным ФИО, и узнала, что фамилия у Лёши – Лесной. «Как в той песне про оленя», – пошутил он, и Вика поняла, что он, вероятно, несколько взрослее, чем ей сперва показалось. Издали Лёша выглядел не старше двадцати. Вблизи же в глаза бросались неочевидные детали. Стоило ему перестать улыбаться, и глаза будто тускнели, взгляд становился почти замученным, измождённым. Держался он не как пацан-студент. От нечего делать Стрельцова часто наблюдала за окружающими, поэтому хорошо отличала эту тонкую грань между хаотичным движением и движением к цели. Лёша тоже оказался счастливым обладателем прозвища, очевидного и необидного, – Лес. «Буйно растущий, но не дремучий», – снова вставил ремарку Лёша и рассказал, что в детстве страшно обижался: «Мне казалось, что клички – это для собак, а я хоть и кудрявый, на пуделя не похож». Он нарочито посмотрелся в зеркало, смахнул пряди со лба, но долго роль не выдержал и захохотал. Смеялся он много и заразительно, будто хотел успеть порадоваться каждому мгновению, и Вика улыбалась в ответ совершенно искренне, а не из вежливости, как частенько бывало в её жизни. Жилой район хоть и не пестрел зеленью, но выглядел очень и очень прилично: мамочки гуляли с детьми на детских площадках, шлагбаумы не пропускали чужие машины. Всё намекало, что Стрельцову не станут расчленять в квартире бизнес-класса. Разве что скинут с пятнадцатого этажа и скажут, что так и было, но и в это Вика не особо верила. Если бабушка смотрела с небес на её поведение, то наверняка сильно расстраивалась. Лёша включил кофе-машину и обернулся к Вике. Теперь он смотрел так же, как все остальные – наконец-то. Чувство разочарования резануло Вику по рёбрам. – Ты можешь не отвечать. Надеюсь, все эти надписи на тебе не высекал человек? – Высекал? Лёша коснулся ножа, лежавшего на разделочной доске, и Стрельцова тут же замотала головой. Вику передёрнуло от одной мысли, что в мире может существовать маньяк, способный хладнокровно уродовать других людей. Она даже поймала себя на мысли, что ей повезло. – Это врождённое. Плечи Лесного опустились, и взгляд прояснился. Вика только тогда поняла, как напряжён был Лёша. Он поставил перед ней чашку с кофе и круассаны, сел напротив. – Значит, я с чистой совестью сделаю тебе предложение. Можно я нарисую тебя? Вика впилась зубами в слоёное тесто и принялась изучать обстановку, чтобы хоть как-то отвлечься от нахлынувшей паники. Кухня совмещалась с гостиной на европейский манер. Плотные шторы, явно бархатистые на ощупь, сочетались по цвету с обивкой дивана. Никакой тюли на высоких окнах. По-современному стильно, но и уютно… – Я не хочу. Лёшины губы приоткрылись и замерли, будто он заготовил текст, который ему вдруг не пригодился. Не мудрено. Наверное, Лесной редко получал отказы, особенно от девушек. Лёша откинулся на спинку стула, взмахнул рукой и уронил её обратно на стол. – Ладно, ты права. Мы не с того начали. Меня зовут Алексей Лесной. Я рисовал с детства, но мама сказала, что мне нужно нормальное образование на всякий экстренный случай. Не знаю, если я лишусь кистей рук, или что она имела ввиду? Но я решил, что это резонно. Мама у меня – мозг. Я получил степень бакалавра в маркетинге, и всё-таки работаю художником. Пойдём-ка. Игнорируя предложенные Вике кофе и круассаны, он увлёк её за собой мимо одной двери к другой. Комната оказалась мастерской. В углу возле большого комода стоял мольберт, а на стенах висели картины. Городские и сельские натуралистичные пейзажи, пустыни, леса, приземлённые домишки, с людьми и без. Из центра одной из стен смотрел молодой мужчина, лицо вполоборота – будто только окликнули. Неуловимо знакомый. – Кто это? – Я не знаю. Фантазия или случайный прохожий. Прозвучало неправдоподобно. Вика оглянулась на Лёшу, но он смотрел на портрет со сложным выражением на лице. Стрельцова подумала, что, возможно, мужчина был Лёшиным отцом, и их история слишком запутанная, чтобы её обсуждать. – Так что, попозируешь? – Прости. Вика покачала головой и пристыженно улыбнулась. Она знала, что лицо её сейчас выглядит ужасно из-за узких алых пятен смущения, и чувствовала себя ещё хуже. Лёша ей нравился. Не только потому, что был одним из немногих, кто не боялся говорить с ней. Он… От мыслей едва не наворачивались слёзы. Именно таким Вика представляла идеального человека: привлекательным и телом, и душой. Она не сомневалась, что Лесной полон недостатков, но все они уступали его улыбке и таланту, готовности протянуть руку ущербной незнакомке. – Почему ты вообще предложил? Лёша пожал плечами и посмотрел на Вику так пристально, что у неё мурашки побежали по хребту. На секундочку она всё-таки испугалась, но быстро догадалась, в чём дело. Лёша смотрел как художник: намечал у себя в голове, с чего бы начал, и как продолжил, какие инструменты и приёмы использовал бы. – Всё уникальное прекрасно. И, если честно, ты симпатичная, в самом начале я хотел получить твоё расположение, но понял, что буду гнидой, если начну флиртовать. Видно же, что такие, как ты, предпочитают серьёзные отношения. – У меня на лбу написано? Лёша проверил взглядом и закашлялся, борясь со смехом, в котором Стрельцова не стала себя отказывать. – Тупая шутка. Я не сильна в юморе, – созналась она и развела руками. – Наоборот, кажется, ты только что сделала первый шаг к принятию себя. Так держать! – они снова вернулись за стол. Лесной привалился спиной к стене и подтащил к себе тарелку с круассанами. – Раз поцелуи и художества в нашем меню на стопе, расскажи о себе, чем дышишь, как развлекаешься? И Вика выложила всё как на духу. Что с детства ходила на кружки, где требовалось работать в одиночку. Так она увлеклась шитьём и поступила в «Косыгина», потому что её мама отчего-то не боялась, что Вика ни с того ни с сего лишится кистей рук. «Странная она у тебя», – согласился Лёша, в то время как Стрельцова размышляла, что прямо сейчас хотела бы оказаться на другом конце света. Или наоборот – остаться в Лёшиной квартире навечно. Вместо бельевой верёвки или в качестве пугала отгоняла бы голубей с его балкона. Ленивая поза и расслабленное выражение лица Лесному очень шли. В кои-то веке не кто-то боялся Вику – напугана была она. Не чем-то реальным, но призрачными возможностями, которые маячили на расстоянии вытянутой руки, но оставались недосягаемыми. Чтобы не зацикливаться, Вика продолжала говорить и говорить. О том, что она всё придумала и может работать без контакта с клиентом. Что японцы изобрели специальный костюм, который позволяет сделать замеры удалённо, по фотографии. Что нужно только наладить процесс и тогда возможен постоянный доход. – Мы могли бы сделать из тебя Бэнкси от мира моды. К чёрту мелкие заказы – эксклюзивные коллекции, вот где золотая жила, – Лесной подался вперёд и провёл рукой в воздухе, как бы намечая светлое будущее. – Неизвестный модельер, эпатажные показы, а вместо тебя в завершении будет появляться голограмма. Мы сделаем лого, рекламу, разошлём релизы по СМИ. – И где мы возьмём деньги? Вика ждала, что сейчас он стушуется, но Лёша тут же схватился за телефон. – У меня много знакомых. Хоть сейчас наберём Рите, она крутой графический дизайнер. Промо займётся Елена Алексеевна, она готовила мою выставку, и я давно ей портрет дочери обещал… – Подожди-подожди! У нас же ещё нет коллекции. Вика перехватила Лесного за запястье и замерла. Не то от этого «нас», не то испугавшись Лёшиной реакции на прикосновение. Но… Он просто поднял глаза и пожал плечами. – Я, может, и творческая личность, но мама научила меня готовиться заранее к важным делам. Они проговорили до самого вечера. Вика рассказывала о создании нарядов и рисовала в блокноте Лёши, пока Лесной, вдохновившись, не отбирал у неё карандаш и черкал что-то безумное, что Вика корректировала для возможности сшить. Иногда Лёша одобрял, другие листы сминал и выбрасывал прямо за спину. «Когда я в потоке, – говорил он и играл бровями, – то здесь полный срач. Потом приезжает матушка, и под её надзором я привожу квартиру в порядок». Стрельцова обещала ему помочь с уборкой, но они слишком поздно вспомнили о времени. Лёша настаивал, что отвезёт, но Вика упёрлась ладонью в его грудь и заявила, что, если он не отступит, то она решит, что он её преследует. Лёша почти успел оскорбиться в лучших чувствах, но Вика искренне попросила: «Правда, не надо. Никакого флирта, забыл?». На слова о правилах приличия Стрельцова в очередной раз заверила, что составила о Лёше наилучшее впечатление, которое не требует дополнительных подтверждений. И вообще – у него вон глаза слипаются, устроит ещё ДТП. «Спать», – пропела Вика и упорхнула к всё-таки вызванному Лесным такси. Три недели они переписывались и встречались по четвергам после Викиных пар. Каждое утро начиналось с не отвеченного вчера сообщения – когда приходилось насильно заставлять себя выключать звук, гасить экран, что всё равно не избавляло от мыслей. И Стрельцова долго ворочалась без сна, думая, что ответит Лёше, когда придёт новый день. Они обсуждали Викины эскизы и концепцию коллекции, Лёшину картину, над которой он работал, чтобы подарить матери на юбилей. Организовали конф-колл с Ритой, которая наотрез отказалась брать деньги, ведь, когда идея выстрелит, Рита сможет сказать, что именно она рисовала лого для звёздочки-модельера. «Зная Леса, выстрелит идея стопудово». И Стрельцова гадала, насколько хорошо и в каком качестве Рита его знала. Такое событие в Викиной жизни не могло пройти незамеченным. Мама уже смотрела с подозрением, папа – с интересом. Мама пыталась вывести Вику на серьёзный разговор, папа – подложил пачку презервативов в рюкзак. Всё словно шло, как надо. Но… Вика всё не могла поверить, что её фраза жизни так и не появилась. Она не находила в себе сил спросить у Лёши, но по его поведению отчётливо понимала, что он тоже не обнаружил в себе никаких изменений. А стоило ей заговорить с ним, то она и вовсе забывала, что хотела узнать, почему он один. Хотя в этом она как раз не была уверена. Нет, он точно не обзавёлся второй половинкой, но наверняка имел романтические отношения. И в то же время очень много времени тратил на Вику. Люди называли это дружбой? Или всё-таки общество склонялось, что дружбы между мужчиной и женщиной не бывает? Очередной четверг. Они снова на пятнадцатом этаже одни в его квартире. Рисовали в полной тишине. Свет лился из окна, и рыжеватый паркет словно горел у Вики под ногами. Она сидела на полу, прислонившись спиной к стене, и больше витала в облаках, нежели занималась делом. Представляла смеющихся девиц, укутанных в белые простыни, которые соскальзывали с красивых гибких тел. Воображала, как Лёшина кисть сначала касалась холста, а следом – молочной кожи, вовлекая в любовную игру очередную охочую до ласки нимфу. Вика отложила блокнот и надавила подушечкой большого пальца на притупившийся грифель карандаша, смотрела на свои колени: «Où est ton billet?» – на одном, «Спрете да вдигате шум!» – на другом. – Лёш? – М-м? – А я, правда, тебе понравилась в тот день? Лесной выгнул брови и повернул голову к Вике, всё ещё поглощённый набросками нового пейзажа. Выражение лица медленно прояснялось, словно Лёша просыпался от глубокого сна. – Конечно. Я не стал бы врать о таком – только конченные играют чувствами людей. – Лёш. Он положил кисть и сел напротив Вики, отодвигая блокнот. Она чувствовала себя неловко от Лёшиного пристального внимания, но слова застряли в горле – ни туда, ни обратно. Она до жути хотела их проглотить, превратить всё в шутку, но он склонил голову к плечу и терпеливо ждал. Совершенный в каждом своём несовершенстве. Не то, что Вика. Удивительно, её не раздражали ни его импульсивность, оканчивающаяся суровым педантизмом, ни склонность упираться и стоять на своём, ни даже дурная манера покусывать карандаш. Лёша загорался легко, а потом вцеплялся в идею зубами и дробил её на мельчайшие детали, которые как будто и не стоили внимания нормального человека. Так и с ней. С Викой. Он раздробил её, и теперь она не могла себя собрать. Ждала, пока его твёрдая рука смахнёт осколки в горсть и воссоздаст заново. – Я хочу, чтобы ты нарисовал меня. Уголки Лёшиных губ дрогнули. Он нахмурился, недоверчиво покачал головой, но в конце концов улыбнулся. – Правда? – Стрельцова кивнула. – Ты не представляешь, как я рад, – его руки потянулись к её волосам, заправили прядь за ухо. – Тогда не прячь лицо, оно прекрасно, я хочу воспроизвести каждую чёрточку. Вот и опять его несло на волнах идеи. Вика перехватила Лёшину руку и сама себе не поверила. Она держала его прохладные пальцы в своей ладони. Его пальцы, которые творили невероятное реалистичное искусство. – Подожди. Ещё я хочу… Кажется, её глаза говорили обо всём: страх и желание, бесповоротная решимость. – Нет, Вик, ты не понимаешь, о чём просишь. Я – самый худший вариант на свете. У кого угодно спроси. – Это неправда. Ты просто… Просто не хотел меня обижать, да? И поэтому сказал, что я тебе понравилась. Скажи честно. – Честно? Вика держала его, но то была иллюзия. Он потянул руку на себя, и уже Викины пальцы оказались у его губ, дрогнули от горячего дыхания. Лёша по одной перецеловал костяшки, почти неуловимо, словно на её коже ожог, и страшно причинить боль. – Если честно, ты мне очень понравилась. Лёша вздохнул и прижался лбом к плечу Вики, обтянутому тонкой тканью платья, что легко пропускало жар кожи. От него – к ней, от неё – к нему. – Это очень плохая идея. – Мне всё равно, – Викин голос неожиданно сел. Она притронулась к безвольной руке, что почти касалась её колена и переложила на своё бедро. Лёша сомкнул пальцы и задержал дыхание. Он повернул голову и поцеловал Вику в ключицу, поднялся губами вверх по шее и замер у щеки, щекотно скользя кончиком носа по скуле. – Останови меня. Ладонь затаилась под подолом платья, только сильнее распаляя горячку, охватившую Вику. Молчание. Молчание – это да. Подушечки пальцев прижались к белью и двинулись дальше – от кромки к центру и ниже, туда, где ткань намокла. – Пожалуйста, Вика, останови меня. Он бессильно царапнул Викин подбородок зубами, словно это могло сойти за угрозу, но Стрельцова лишь повернула лицо навстречу. Чтобы Лёша наконец поцеловал её – и он тут же капитулировал, прихватил её губы своими. Он двигался неторопливо, не забывая о её неопытности, но оставался неумолимо жадным. Стремился охватить всё – не пропустить ни один клочок кожи. Целовал там, где она и вообразить не могла. Она разрешила ему пойти до конца. Будто шутила, швырнула резинку из подброшенной упаковки, но сама дрожала. Лёша хотел отступить. Лежал обнажённый между Викиных бёдер, но говорил, что прекратит, если она передумала. Перемежал слова поцелуями и ласками. Вика потянула его на себя и через какое-нибудь мгновение они уже были единым целым. Лёша двигался, придерживая её под затылком и смотрел, подобно дьяволу, искусившему невинную душу. Но Вика не боялась. Она была готова принадлежать ему вечно. Быть лишь седьмой женой в его гареме. Плевать. Что угодно за его улыбку, за его страсть и талант. Лава текла по рёбрам, скапливалась в солнечном сплетении и выплёскивалась в живот и ниже, туда, где соединялись их тела. Никакой неловкости после. Будто они всегда были вместе или просто жили ради этого момента – чтобы найти друг друга и поддаться желанию. Лёша отвёл Вику в ванную, спрятал за занавеской с дельфинчиками и отвлекал разговором. Не парень, а само внимание и понимание, что Стрельцову обескураживало. «Что с тобой не так?» – хотелось ей спросить, ведь вряд ли Лёша прибеднялся, когда наговаривал на себя. Он знал о себе что-то, что, в его представлении, перекрывало всю чуткость и нежность, которые он проявлял к Вике. Но спросить она не могла – она же не сумасшедшая, чтобы всё портить. Он предложил ей перекусить и отвёл в свою постель, а сам пошёл работать дальше, но проснулись они вдвоём. Лёжа на соседней подушке, Вика впервые увидела то, что предпочитала раньше не замечать. Лёша часто надевал открытые футболки и майки, неделю назад испачкался в краске и при Стрельцовой менял кофту. Да и вчера они были близко друг к другу, как никогда. Ниже локтя на внутренней стороне руки виднелся бежевый пластырь, почти незаметный, если не приглядываться. Прямо там, где в большинстве случаев располагалась фраза жизни. Вика зажмурилась, будто это могло вернуть всё назад. Мозг гонял мысли и воспоминания: никаких признаков женщины в квартире Лесного, в галерее телефона не водилось фотографий с девушками, ни одного упоминания пассий в разговоре. И время – самое ценное, что у Лёши было, он посвящал ей – Вике. – Эй, что, принц с утра превратился в лягушку? Хриплый ото сна голос, ямочки. Стрельцова открыла глаза и как вчера поймала Лёшины пальцы в свои. Седьмая, пятидесятая, сотая жена в гареме – неважно. Лёша поцеловал её плечо, лопатку, поясницу, и Вика могла поклясться перед судом, что не видела никакого пластыря. Забытьё. Дни помчались друг за другом, полные поцелуев, слов и грёз. Не обращая внимания на встревоженный мамин взгляд, Вика плыла по течению. Даже больше, она неслась в бурном потоке. Она позировала Лёше обнажённой – точно так, как те девушки, которых она представляла. Отдавшись ему, она получила право прикасаться к нему – и делала это. Каждый раз всё чаще, боясь не успеть впитать всё тепло, которое он мог ей подарить. Вика забрела в свой персональный лес и потерялась в нём. Она не хотела, чтобы её нашли и вернули в обычную жизнь. Но кто её спрашивал? Полтора месяца счастья растаяли, как сладкая вата на языке, оставив после себя лишь привкус былого удовольствия, который становился всё более неуловимым с каждой секундой. Лёша исчез. Телефон не отвечал. Дверной звонок трезвонил впустую. Социальные сети не давали ясности: «был(а) 3 дня назад». Всё это время Лёша пропускал тусовки, потому что не хотел ходить без Вики, которая чувствовала бы себя некомфортно, так что она знала его друзей только со слов. Всё обещала, что переборет себя, раз уж решилась стать Лёшиной музой. Не успела. «С Лесом такое бывает. Забей, он говорил, что это нормально», – ответила Рита. Неделя. Полторы. Две. Вика почти перестала спать. Она боялась, что с Лёшей что-то случилось. Стрельцова рисковала завалить сессию, потому что не могла ни о чём думать, кроме него. Но и как его отыскать – она не понимала, в голове всё смешалось. В один вечер даже отец устал слушать Викины отговорки и взялся за дело, выпытав у дочери всё до мельчайших, кроме интимных, деталей. – Давай, Вик, вспоминай, что ещё о нём знаешь. Кто его знакомые? Как родителей зовут? – Не знаю, но… Его мама! – Вика подскочила на кровати и схватилась за папино плечо. – Его мама отвечала за кейтеринг на межвузовской конференции. – Это на которой ты не стала выступать? – Папа! Он засмеялся и встряхнул её руку, пообещав, что сам всё узнает и организует. Отцу не удалось добыть телефон Инны Анатольевны у менеджеров, поэтому он просто отправился ждать у её ресторана, рассчитывая, что рано или поздно она появится. Так и вышло. Лёша лежал в больнице. Бледный и недвижимый. На поводке у капельницы. – В этот раз приступ затянулся. Врачи не знают, проснётся ли он. Все показатели в норме, но это ничего не значит. Инна Анатольевна нежно гладила кудри сына, но ничем не показывала свою боль, – говорила ровно, почти равнодушно. Папа сжимал Викины плечи, поддерживая больше физически, чем морально, потому что ноги у Вики подгибались. – Ему было пять, когда начались приступы. Он засыпал внезапно, дня на три максимум. В последние годы – не больше, чем на шесть суток. Ему снилось разное, и он старался всё это перенести на бумагу: локации, людей, в отдельную тетрадь записывал услышанное. Того мужчину, портрет которого в мастерской, Лёша запомнил лучше всего. Мы были у разных врачей, но никто не знает, в чём дело. Инна Анатольевна перевела взгляд на Вику и закусила губу. – Он жаловался, что ему стало хуже. Сказал, что перестаёт отличать сон от реальности. – Как это? Вика запястьем утирала слёзы, бегущие по щекам, и старалась потише шмыгать носом, но рыдания подступали к горлу. – Теперь я понимаю – как, – Инна Анатольевна закрыла глаза и сделала глубокий вдох, перед тем как вернуть ледяной взгляд на Стрельцову. – Лёша сказал, что слова из сна проникли в его жизнь, и он не знает, придумал себе это или нет. Сразу после полученного согласия он начал рисовать Вику. Глазами и пальцами изучал каждый шрам. Это был вызов – перенести на бумагу Викину особенность. Лёша работал кропотливо, тренировался на небольших участках, чтобы потом в совершенстве воспроизвести картину в целом. Спрашивал у Вики о звучании и о переводе фраз-шрамов. – Вы сказали, он записывал в тетрадь, – напомнил отец. Инна Анатольевна пожала плечами. – Он записывал, как запоминал на слух, часто не понимая смысл. Мы смогли разобрать лишь меньшую часть этой абракадабры. Вика поняла, что какая-то из увиденных надписей на её теле показалась Лёше знакомой. А может, и не одна. Теперь Стрельцова вспоминала, каким задумчивым он стал в последнее время, что смотрел на неё вдвое внимательнее, чем раньше. Влюблённая в него по уши, она не придавала значения таким мелочам. – Так что, выходит, что ваш парнишка – экстрасенс? – Я не знаю, что и думать, – наконец в Инне Анатольевне показалась человечность. Лёшина мама сморщилась и раздражённо растёрла переносицу, передёрнула плечами. – Мы не успели ничего толком обсудить. Он уснул прямо во время разговора со мной. – А его половинка? – спросила Вика. Папа удивлённо посмотрел на неё, буквально с грохотом уронив челюсть. До отцовского допроса Вика мало рассказывала родителям, отговариваясь тем, что это всё неточно, нужно время, и Лёша, правда, хороший парень. Который заклеивает фразу жизни пластырем. Об этом она, конечно, умолчала. – Почему вы говорите обо мне в моём же присутствии, если я даже не умер? Вика уронила рюкзак и подалась вперёд, но отец удержал за плечи: не успел простить Лёше свежие факты личной жизни. Вика цокнула и вывернулась из рук, подошла к больничной койке. – Сынок, как же ты меня напугал. Уже через минуту Лесной улыбался, перешучивался с матерью и держал Вику за руку, пока не пришёл врач. По пути домой отец не проронил ни слова и только с укором поглядывал в сторону Вики, но Стрельцовой нечего было ответить, кроме: «Это не то, что ты думаешь». Хотя она сама толком не знала, что это и почему так долго оставалось загадкой в их с Лёшей отношениях. Уже день спустя, после полного обследования, Лесной вернулся домой и лишь тогда получил от Инны Анатольевны свой телефон. Вика не сомневалась, что между ними состоялся серьёзный разговор, но Лёша не подавал вида, чем тот закончился. Он встретил Вику в одних шортах, вооружённый улыбкой – стало быть, чтобы с порога растопить Викино сердце. – Тренируюсь, чтобы привести себя в форму после вынужденного отпуска, – фраза повисла в воздухе, и Лесной развёл руками, сдаваясь. Попятился от Вики, прекрасно понимая, что накосячил по самое не балуйся. – Ладно, ты права, сейчас не время веселиться. – Ты задолжал мне объяснения. Стрельцова отчётливо прочитала на его лице капризное: «Я тебя предупреждал», которое Лёша благоразумно придержал до лучших времён. Ко всему прочему, Вика видела, как он пытался ею манипулировать: голый торс, щенячий взгляд и улыбочка, нарочитое игнорирование прикосновений, которые могли бы вылиться в тотальный скандал, учитывая разъярённое состояние Вики. К счастью, за две недели она успела пережить все стадии по модели Кюблер-Рос – от отрицания до принятия, да и поняла, что неопределённость – это худшее, что существует в отношениях. Если и быть сотой женой, так хотя бы знать об этом, а не жить иллюзиями. – Мне было шестнадцать, когда я её встретил. Классом мы тусовались у одного из ребят и вышли докупить продукты. «Очередь не задерживайте!». Конечно, я всю жизнь смотрел на свою фразу жизни, но всё равно надеялся, что это будет какой-нибудь магаз одежды в ТРЦ с дерзкой симпатичной консультанткой или расстроенная красотка в очереди на оплату карты «Тройка» в метро. Лёша сел на диван и откинулся на спинку, уставился в потолок. – Ей было пятьдесят пять. Работала на кассе. Пила по-чёрному. Разговаривать с ней было бесполезно. Я предлагал лечение, помощь, а она говорила, что я – её вторая половинка. Значит, должен любить и трахать, а не мозги выносить. Лёша повернул голову, глядя куда-то мимо Вики, будто женщина из прошлого стояла у неё за спиной. – Я приходил каждую неделю. Изредка мы даже нормально общались – если она не была пьяна. Я не мог полюбить её как женщину, и это было как-то… стыдно? Неправильно? Она же мой соулмейт. Но сальные седые волосы, немытое тело – не то, что способно возбудить молодого парня из приличной семьи. Я научился принимать её такой, просто потому что она – часть моей жизни, и этого было не изменить. Только всё думал: это она свернула не туда или мне следовало опуститься на самое дно? – Иногда вселенная даёт сбой. Лёша рассмеялся, и печать тоски на его лице треснула, он снова стал самим собой, каким Вика его знала. – Точно. Она умерла из-за прободной язвы, когда мне исполнилось девятнадцать. А я… Он вздохнул и отвёл глаза. – А ты? – Я тоже не горел желанием жить. Всю жизнь – одному? Да, я нравился девчонкам, но понятно же, всё это до поры, пока они не встретят своего единственного. Когда говорят, что быть соулом – неважно, это бред. Я проверял, – он засмеялся. – Я многих впускал в свою жизнь, делил с ними постель, строил отношения. Не то, Вик. Стрельцова примостилась на краешке дивана, будто не то что здесь, но и на всей планете больше не осталось места. – Почему? – Это можно только почувствовать. Когда целуешь её, а она – чужая. Всё равно что облизывать качели на морозе. Прилипаешь, а всё, что чувствуешь, – это боль. – И со мной так? – Может быть, прозвучит грубо, но ты бы сейчас здесь не сидела. – Да, как ты заметил, со мной всё по жизни не так. Вика сказала и только потом поняла, как самодовольно прозвучало. Щёки затопил жар, а Лёша уже, как обычно, вовсю светил ямочками и распускал руки. Он затащил Вику себе на грудь и привычно отвёл волосы с лица Стрельцовой. – А я, похоже, псих и не отличаю шизу и реальность, так что с того? Может, в следующий раз я усну и больше не проснусь? Не боишься? – Мы справимся. Она говорила честно и видела, и чувствовала, что он – тоже. Следовательно, остальное теряло смысл. Будущее – суета сует, а жизнь проходила здесь и сейчас. – Ты всё ещё стыдишься, что она была такой, поэтому заклеиваешь фразу жизни? Лёша отвёл руку и посмотрел на безобидный клочок липкой ткани, скрывавший болезненное прошлое. – Надпись хоть и выцветает постепенно, но всё равно напоминает, что я не сделал всё, что мог. – Это не так. – Хочешь снять? Уверена, что не будешь расстраиваться? Вика поудобнее села на Лёшины бёдра, подцепила и рванула пластырь одним резким движением. Лесной охнул и зашипел, но Вика качнулась назад, и ему пришлось ухватить её за талию, чтобы Стрельцова не рухнула на пол с дивана. – Лёш, это что? – Что там, раздражение? В больнице мама заклеивала, ворчала, что я всё равно что курильщик деньги перевожу. – «Тебе неприятно на меня смотреть?» Он возвёл очи горе и небольно ущипнул Вику за бок. – Мы это обсуждали. И не один раз. Вика отодрала Лёшину ладонь от своего подола и буквально носом ткнула во фразу жизни. – Это что? – тоже уточнил Лесной, как будто Вика за две недели, пока он был в отключке, могла содрать с него лоскут кожи и пришить новый. Нужный. – Так бывает? – нашёлся Лёша быстро, как и всегда: – Погоди-погоди, мы и тебя должны осмотреть. Его руки скользнули на спину в поисках молнии, но, не найдя, просто потянули платье вверх. Вика, смеясь, попыталась высвободиться, но Лёша слишком серьёзно настроился на достижение цели, и уже через минуту Стрельцова лежала в чём мать родила. Фразу жизни они, увы, не нашли, зато приятно провели время. Вика расстроилась совсем чуть-чуть, в чём призналась Лёше только на утро. И он по своему обычаю моментально нашёл решение и предложил набить татуировку, за что тут же получил от Стрельцовой в лоб. Они долго спорили о ценности данного вида искусства, и, наверное, всё закончилось бы боем на подушках, если бы у Вики не зазвонил телефон. При виде имени контакта она застонала и цыкнула на Лёшу, который уже начал на ощупь подбирать удачное место для своих первых слов. – Нина Игоревна, здравствуйте! Когда Вика родилась, государство прикрепило к ней менеджера, который информировал Стрельцовых о ходе исследования и напоминал, когда необходимо явиться на очередной контроль. Нина Игоревна была приятной и, по сути, безобидной, но Вика каждый раз вздрагивала, стоило ей увидеть, что та звонит. – Виктория, доброго дня! Вам удобно говорить? Нина Игоревна, кажется, не собиралась менять работу никогда. – Да-да, слушаю вас. Вика пихнула Лёшу в бедро, но он не отступил и в отместку куснул её за большой палец на ноге, едва не заставив захихикать от щекотки. – Я подумала, вдруг вам будет интересно. С нами связались коллеги из Индии, они обнаружили схожую письменность для языка, который мы раньше не могли опознать. Это шрам под рёбрами слева, там написано что-то вроде: «Вам неприятно». Выражение Викиного лица заставило Лёшу остановиться, он разочарованно напоследок чмокнул выпирающую косточку на ноге и одними губами спросил: – Что там? – «Это тебе неприятно», – вспомнила Вика. – Возможно. Извините, что побеспокоила. У вас всё в порядке? Да, у Вики всё было лучше всех.