We'll bury our bones by the sea

Он не знает, когда это началось. Ладно, конечно он знает, когда это началось — началось... в тот теплый летний день, когда они только встретились, так много лет назад. Или, может быть, «встретились» - не совсем подходящее слово, на самом деле он даже не помнит, чтобы видел Киру. Что Джозефуми помнит из того дня, так это яркую-преяркую синеву, поглотившую весь его мир, острую боль в основании черепа, плеск воды по коже, когда она пыталась утащить его на дно. Иногда он до сих пор чувствует это в своих кошмарах. Чаще, чем ему хотелось бы это признать. Но в любом случае, даже если это был день, когда он оказался в безмерном долгу перед матерью Киры, на деле это был не тот день, когда все началось. Нет, это случилось позже. Некоторое время спустя, во время их редких встреч, когда в проблесках личности Киры он смог разглядеть высокомерие, ум, гордость. Каким-то образом он немного влюбился в Киру Йошикаге. Или... может быть, и нет. Он не настолько глуп. Скорее, ему нравится идея Киры Йошикаге. Джозефуми всегда был почти уверен, что он натурал - ну, действительно уверен, ну, «пытался-и-потерпел-неудачу-подрочить-на-гей-порно-просто-чтобы-быть-уверенным», - но, возможно, он просто никогда не понимал, какие парни ему нравятся. Может, это всего лишь влюбленность. Это нормально, верно? Девятнадцать - не слишком большой возраст, чтобы влюбляться. Даже в парней. Даже в парней, которые на десять лет старше тебя. Вероятно, это своего рода проявление его благодарности к Холли, потому что не похоже, чтобы у него есть какие-то причины быть благодарным Кире. В тот день тому было, сколько... пятнадцать? Даже если сейчас он врач, тогда он никак не помог. Джозефуми знал бы, будь это так. Кира же наверняка попытался бы внедрить ему это в голову, играясь чужой совестью. Такой уж Кира человек. «Так что все в порядке», — говорит он себе. И так оно и есть. Легко быть в порядке , когда они разговаривали всего несколько раз, когда Кира чаще отправляется в плавание, нежели остается в городе, когда лицо и фигура в полуночных фантазиях Джозефуми в лучшем случае остаются размытыми. Это легко. Все в порядке. Это перестает быть легким, когда Кира проходит мимо него в лапшичной, и он чувствует желание позвать, поговорите, как будто у Киры явно нет дел получше. Джозефуми не уверен, кого тот выслеживает, зачем пристает к какому-то бедолаге, но вопрос застревает у него в горле, застревает на языке. Наверное, ему не стоит спрашивать, верно? Не с таким выражением лица Киры. Лучше просто смахнуть перец и держать глаза ровно перед собой. Кира все равно не узнал его. Утекло много воды, новая причёска, новый стиль. Джозефуми уверен, что о нем забыли. Но Кира не забыл. Кира помнит его, просит встретиться на какой-нибудь скамейке в парке, где безлюдно и уединенно. Его руки не дрожат, когда он держит камеру. Джозефуми слушает, что говорит Кира, слышит, как тот перевирает просьбу, пока она не начинает звучать как предложение, только вот, Джозефуми и вполовину не так глуп, как кажется, и он не может оставить это без внимания, не тогда, когда он так уверен в истинном мотиве. Он надеется, что получит меньше "я тебе не доверяю" и сам даст больше "пожалуйста, доверься мне". На самом деле все, чего он хочет: доверия этого человека. Выражение лица Киры говорит о том, что возможно, он понял это. Итак, они провернули ограбление, и это нелегко, но все в порядке. Конечно, первая неделя, две недели, три - сущий ад: запланированные встречи, тайные переписки, все дни сливаются в наполненную страхом кашицу, потому что ни один из них не может быть уверен, что им удалось это провернуть. Но проходит месяц, затем два, и Джозефуми медленно вспоминает, каково это, не оглядываться через плечо каждые четыре минуты. И кажется, что все и правда в порядке. Они не говорили с друг другом ни о чем, кроме этого несчастного растения - ну и что? Джозефуми возвращает свой долг Холли. Он помогает Кире всем, чем может. То, что он хочет большего, не означает, что он имеет право просить об этом. И он не может лгать самому себе, он действительно хочет большего. Джозефуми почти уверен, что Кира все еще доверяет ему, но тот факт, что это остается невысказанным, вызывает неопределенный зуд под кожей, слово разъедая. Он хочет признания. Хотя бы совсем немного, всего лишь утверждения, что он больше, чем просто обладатель стенда, соучастник, деловой партнер. Он хочет благодарности. Он хочет быть признанным, хочет быть полезным, хочет быть желанным. Он не может получить то, что хочет, но было бы неплохо, будь у него друг. Он эгоистичен, и прекрасно осознает это, но Джозефуми начинает писать Кире все чаще. Может быть, много. Может быть, слишком много. Кира не отвечает, но Джозефуми продолжает пытаться. Даже не о Холли и больше не о Рокакаке, а об обыденных вещах, таких как его собственные пары в колледже или работа Киры. Погода, новости. Фотография кота, который напоминает одного ворчливого моряка. Это единственное сообщение, на которое, наконец, приходит ответ. «Недостаточно худой», — отправляет этот самый моряк, и когда на телефон Джозефуми снова приходит уведомление, его приветствует фотография другого кота, который, в общем то, действительно больше похож на Киру. Он где-то в доках, тело выгнуто дугой, хвост свернут, выглядит сильным, быстрым и не особенно довольным, что попал на камеру. Джозефуми смеется. «Этот кот болтается на вашем корабле?». «Он не “болтается”. У него есть своя работа, как и у всех нас». И это продолжается. Они обмениваются сообщениями достаточно часто, чтобы Джозефуми перешел на более искренний тон с Кирой, и, возможно, это немного глупо, однако он не против быть глупым, когда это делает его таким счастливым. В ходе общения ему даже удается узнать больше о Кире: о его любимых блюдах, причудах его графика, о том, как он настаивает на различии между “кораблем” и “лодкой”. Мелочи. Приятные мелочи. Джозефуми в восторге, и все в порядке. Фигура в его сознании по ночам становится все более отчетливой, голос постепенно ощущается более родным - но все в порядке. Все в полном порядке. Все перестает быть в порядке, когда Кира предлагает им съехаться. Он говорит "да". Конечно, он говорит "да" - как он мог не согласиться, когда Кира излагает все причины, по которым это облегчило бы их жизнь? Кира, который никого не пускает в свое личное пространство, если только намеренно не вломится в чужое? Кира, который сейчас смотрит на него так, словно уже знает ответ и спрашивает только из вежливости? Джозефуми не может отказаться. Уголок губ невольно дергается. Это убьет его - жить рядом с человеком, к которому он привязывается все больше с каждым днем, - и он все равно собирается это сделать, потому что предложение достаточно похоже на то, о чем так жаждала его одинокая душа. Он говорит "да", неловко улыбается и задается вопросом, что нужно делать, чтобы держаться на плаву и не оказаться выгнанным в первый же день. Джозефуми продолжает узнавать все больше подробностей о Кире, как только переносит свои скудные пожитки в чужой дом. Много подробностей. Не очень приятных подробностей. Не то чтобы слепки рук были так уж плохи сами по себе, скорее наоборот. Или даже картина, она красивая! Это заставляет Киру казаться очень человеком культуры! Но когда открывая шкаф, он видит полки, забитые горохом и васаби, и когда в ванной ему бросаются в глаза ряд бутылочек с ногтями, каждая из которых аккуратно подписана датой, это... не могло не беспокоить! Джозефуми хотел задать вопросы. Даже слишком. Но он тут же предствлял себе, какое каменное, осуждающее выражение лица получит в ответ. Либо это, либо Кира отнеслась бы к такому совершенно безразлично. А еще он не уверен, не заставил бы он чувствовать мужчину неловко? Так что Джозефуми решает держать рот на замке и задается другим вопросом, когда они будут достаточно близки, чтобы он мог написать Кире: «А ты срешь зеленым?». Но, несмотря на все причуды Киры, влюбленность Джозефуми вовсе не утихает. Он даже больше не может притворяться, представляя лицо Киры, которое он представляет себе, когда пытается заснуть, горячее тело Киры рядом с его собственным, дыхание Киры на его затылке. Горячо. Тихо произносит, сбиваясь, излюбленное имя в темноте, в одиночестве, лежа на боку и касаясь себя под одеялом. “— Йошикаге”. Это ощущение... странное. Внутри все замирает. Щеки его пылают жаром, и он произносит это еще раз, шепотом, уткнувшись губами в подушку: “— Йошикаге”. Он не имеет даже права, но и сдерживаться стало невозможно. Его губы запоминают форму звуков, когда они вырываются снова и снова, в тихом ритме, противоположном поглаживанию его члена. “— Пожалуйста, Йошикаге, Йошикаге, Йошикаге, Йоши-...”. Он сдерживает рвущийся хриплый стон, когда кончает. Бедра дергаются в отчаянии, ему остается лишь едва-едва хныкать с каждым теплой и липкой струей, стекающей по ладони. Стены квартиры тонкие. Он не мог позволить Кире услышать это. Кира не слышит. По крайней мере, Джозефуми надеется. Если все же слышит или замечает, как иногда дрожат руки Джозефуми, или как нервно он кусает губу, когда они вместе, по крайней мере, у него хватает такта ничего об этом не говорить. И это необычно, возможно, если только Кира просто не хочет рисковать провалом их операции. Что по сути справедливо. При этой мысли что-то болезненно сжимается в груди, но Джозефуми напоминает себе, что Кира в идеале вообще не должен знать об его статусе “дрочера” и он пытается перестать тревожиться почем зря. В конце концов, хотя его пубертат упрямо отказывается отступать, интенсивность его “увлечения” спадает. Он изо всех сил старается справиться со всем навалившимся. Жизнь продолжается. Все меняется в тот день, когда он разбивает любимую чашку Киры. Это семейная реликвия, что-то от матери его отца, традиционная японская чайная чашка с замысловатой золотой росписью по краям. И какое-то животное на ней. Тигры? Лисы? Птицы? Джозефуми никогда не смотрел на нее достаточно долго, чтобы быть уверенным, ведь Кира очень строго наказывал ему не прикасаться к ней каждый раз, когда юноша просто открывает шкаф. Но не в этот раз. Кира в другой комнате, а это значит, что Джозефуми может начать поиски вечернего стакана воды, не опасаясь оказаться отчитанным. Чашка красовалась на полке, как и всегда. Он заметил, что Кира пил из нее максимум два раза, хотя Джозефуми может понять почему, учитывая, насколько хрупкой она выглядит. Он почти уверен, что ее даже в посудомоечную машину отправлять нельзя, небось разобьется же. И просто из любопытства, берет ее, чтобы лучше рассмотреть. Краска мягко переливается на зеленой керамике, а неровная лепка делает некоторые детали темнее других под резким флуоресцентным освещением. Это действительно красиво. Как любопытный ребёнок, вертит чашку в руках, искренне любуясь. Характер рисунка, кажется, меняется в зависимости от ракурса. Птицы летают. Рыбы плавают. Кира хлопает его рукой по плечу и бормочет что-то, но Джозефуми, сразу понимая, что его застукали, испугался. Испугался так сильно, что он подпрыгивает и роняет чашку прямо на кухонный кафель. Как оказалось, она была именно такой хрупкой, какой выглядела. Потребовалось три секунды полной напряжения тишины, прежде чем происходит несколько вещей, почти все одновременно. Кира открывает рот, чтобы что-то сказать, но Джозефуми оказывается быстрее. С потоком извинений он стоит на коленях, собирая осколки и на грани с сумасшедшей скоростью размышляя вслух, сработают ли его навыки трансплантации на чем-то столь маленьком. Кира хватает его за руку, сердито, повелительно, Джозефуми рефлекторно пытается отдернуть ее, однако в его руку уже впился осколок. Лишнее движение разрезет плоть на ладони, запястье ослабевает в хватке Киры, когда он шипит от боли. Кровь струится вперед, растекаясь по поверхности линии. Начинает падать капля за каплей. Кира прижимается губами к порезу, и Джозефуми перестает дышать Йошикаге не злился из-за чашки. Джозефуми может многое сказать по его лицу, за то время, что они были вместе, он стал намного лучше замечать мельчайшие изменения в настроении Киры. Но сейчас он не знает, что это значит. Сейчас он не знает, что значат выражение глаз, что смотрят на него, губы Киры, оставившие теплый след на коже, почти обжигающий. Он не знает, что думать, когда Кира, игнорируя беспорядок на полу, достает аптечку из-под раковины. И он не знает, что делать, когда Кира тащит его в спальню, усаживает, чтобы перевязать рану с клинической точностью. Это ложь. Нежность в прикосновениях Киры наталкивает его на множество идей, и он ненавидит то, как сильно ему хочется воплотить их в жизнь. Джозефуми смотрит прямо перед собой, демонстративно отворачиваясь от мужчины, пытаясь не замечать тот факт, что их ноги соприкасаются. Кира не отвечает на его чувства взаимностью. Кира просто не хочет, чтобы у него на полу была кровь. Кира странный, и он специально делает все, чтобы заставить людей чувствовать себя неудобно, и, вероятно, ему просто достаточно скучно, чтобы опробовать это на Джозефуми. Вот, что происходит сейчас. Вот и все. Вот и все... Он позволяет мыслям проноситься в голове, пытаясь успокоить взвинченные нервы. Это почти срабатывает, пока Кира не придвигается ближе, чтобы прошептать его имя, и не спрашивает, говорил ли ему кто-нибудь когда-нибудь, какие у него красивые руки. Джозефуми требуется некоторое время, чтобы осознать услышанное. Ответ почти слетает с его рта, прежде чем он всматривается и замечает выражение лица Киры. Он никогда не видел этого человека настолько поглощенным чем-либо, даже изучением Рокакаки. Кира прижимает трепетно касается промежутка меж пальцев Джозефуми, а Джозефуми судорожно вздыхает, коротко и резко, потому что он никогда бы не подумал, что такое может быть приятно. Кира делает это снова. И снова. Наблюдая, как что-то похожее на улыбку появляется на вечно суровом лице, Джозефуми приходит к пониманию еще одной бсолютно важной вещи о своем соседе по дому. Он осторожно высвобождает свою руку из чужой хватки. С замиранием подносит ее к щеке Киры, легким движением касаясь острых черт. И нежно, так нежно, потому что знает, что если он ошибется, все вокруг него рухнет. Джозефуми наклоняется, чтобы прижать их губы друг к другу, уцелевшая рука находит себе место на бедре Киры. Это длится всего секунду, прежде чем Кира отшатывается, выглядя чем-то испуганным, и нахмурил брови, словно говоря, что он ожидал совершенно другой реакции. Джозефуми и дальше гладит чужое лицо, чувствуя, как в животе у него разверзается холодная яма, однако его не отталкивают. Нет, вместо этого Кира склоняет голову, берет в рот один из пальцев Джозефуми, и внезапно лед в животе сменяется яростным, ноющим огнем. Вскоре они вместе опускаются на кровать, а затем Джозефуми вообще перестает думать. Он ничего не говорит, но почти не сомневался, что это был первый поцелуй Киры. Проснувшись на следующее утро, Джозефуми был настолько уверен, что предыдущая ночь оказалась сном, что даже не пытался заговорить об этом. Он понимает, что ошибается, только когда Кира останавливается, чтобы поцеловать его все еще заживающую руку, прежде чем отправиться в больницу около полудня. Ощущение потрескавшихся губ сохраняется весь день. Джозефуми не может перестать думать обо всем этом. И внезапно ему предстоит открыть для себя еще миллион частичек Киры, и он может видеть их все вблизи. Кира, у которого плохое кровообращение и которого нужно согревать ночью. Кира, чье представление о романтике сводится к массажу ладоней, что звучит совершенно непривлекательно, пока Джозефуми на полпути не осознает, как сильно это заводит их обоих. Кира, который неохотно делает минет, просто чтобы почувствовать прикосновение ркк к своим волосам. Кира, которая пытается показать ему красоту восхода солнца на воде, сплетя пальцы на палубе яхты. Джозефуми наслаждается каждым аспектом их новых отношений и задается вопросом, что он сделал, чтобы в итоге ему так повезло? Неужели это судьба вмешалась, позволяя наверстать упущенное за все те годы назад? Они вместе входят в ритм, и в основном все хорошо, но есть один вопрос, который все еще вертится на кончике языка Джозефуми. Он отмахивается от него снова и снова, но он все равно возвращается. В конце концов он сдается и спрашивает однажды вечером, когда дневная суета утихает и Кира, кажется, чувствует себя непринужденно. Это несложный вопрос, но он все еще не уверен, что ему ответит на него. Все, что он хочет знать, это: как Йошикаге может нравиться тот корабельный кот, если кошки — существа сухопутные? Разве это не кот моря, когда они в океане? Разве это не делает его одним из тех нарушителей границ, которых Кира так ненавидит? А Кира же фыркает, и это, пожалуй, самое близкое к смеху, что Джозефуми когда-либо мог ожидать от него. Он думает, что на этом все, больше он ничего не получит, но затем взгляд Киры отводит взгляд от заходящего за горизонт света из окна, и предлагает что-то вроде объяснения. Джозефуми ошибается. Вот, что Кира говорит ему. Нет, что Кира ненавидит, так это колебания. Нерешительность. Кот не такой, и по той же логике не такой и он сам. Они оба выбрали свой путь и продолжали следовать ему. Даже когда они вдвоем находятся на суше, они оба хотят быть в море, в отличие от того придурка-серфера, который думает, что может выбрать обе стороны. Кира некоторое время смотрит в свой чай, медленно помешивая его. Когда чашка звенит о стол, он снова смотрит на Джозефуми, пристально и пронзительно. В его глазах есть что-то тяжелое. Слова звучат в ушах Джозефуми еще долго после того, как они расстались на ночь. “— Я не возражаю против людей, которые однажды пересекли границу. Только бы они никогда не оглядывались назад.” Он не знает, что это значит. Он не знает, делает ли он так? Кажется неправильным спрашивать, и он знает, что на такой вопрос Кира не ответит. Он чувствует, что проваливает какой-то тест, и внезапно Джозефуми задумывается, может быть, близость, которую, как он думал, они разделяли, на самом деле была только в его голове? Возможно... на деле он не понимает Киру так хорошо, как думал? Может быть, Джозефуми был высокомерен. Эта мысль тяготит его, пока он засыпает. Во сне он тонет. На этот раз за ним наблюдает не его мать. На следующий день, через десять месяцев, шестнадцать дней, три часа и двадцать четыре минуты после того, как они с Кирой украли ветви Рокакаки, мир Джозефуми сгорает дотла. Он не знает, откуда у Кареры его сотовый, и он не знает, откуда у неё в волосах эти бомбы, и он не знает, сколько крови потерял каждый из них, но таща обмякшее тело Киры через скалистый берег, он знает одно: им нужно добраться до дерева. Потому что с Кирой все в порядке, с ним все будет в порядке, потому что фрукт залечит его раны, и все будет хорошо. Все хорошо. Все в порядке. Все в порядке. Все в порядке. Все в порядке, все в порядке, все в порядке, все в порядке, все в порядке... с ним все в порядке... у них все будет хорошо. “— Во всем этом нет твоей вины. Ты не сделал ничего плохого”. Рыдания сотрясают все тело, когда он прижимает Киру к себе, умоляя о прощении. Он должен был знать. Он должен был знать, что Кира никогда не бросит его, но Джозефуми был так близок к тому, чтобы предать все, ради чего они работали вместе, доверие, которое Кира оказал ему. Еще минута, еще несколько мгновений, и он бы... он бы... Он бы стал нерешительным человеком, каких Кира презирает больше всего. Но все в порядке, все в порядке, он этого не сделал, Кира простит ему это, потому что Кире не все равно, Кира всегда заботится о нем, и это больше, чем он когда-либо мог попросить за всю свою жизнь, больше, чем он когда-либо мечтал. Они добираются до веток, и Джозефуми тянется за Рокакакой, набухшей и свисающей, почти спелой. Он не бросит Киру здесь. Потерю фрукта ему тоже простят. У них все равно останется один для Холли. Он с мольбой подносит его к чужому охладевшему рту. Ответа нет. Он пытается снова и снова, но Кира по-прежнему не двигается. Он знает, что отчаянные крики исходят из его собственного рта, он пытается заглушить себя, но не может, не может, и он прижимает фрукт к губам Киры снова. И он так напуган, так взбешен... И внезапно он осознает, что ему нужно делать. Теперь это имеет смысл. С совершенной, ужасающей ясностью он думает, что понимает. Пересечь границу, но только один раз. Только в одном направлении. Холод океана пробрал его до костей. Над головой каркают чайки. Унять дрожь становится невозможно. Фрукт крошится под появляющимися пузырьками, и Джозефуми наклоняется, чтобы прошептать обещание в потрескавшиеся, обескровленные губы Киры. “— Я не оглянусь назад”.