Одержимость

       ...Зен не знал, как на это реагировать.        В том, что после сегодняшнего Моника обязательно заглянет к нему в каюту ночью, он не особенно сомневался — знал, что одна она не справится. Но всё-таки то, с чем она заглянула, оказалось для него неожиданностью.        И теперь он только и мог, что тупо смотреть на ошейник с поводком в её руках и пытаться осознать эту причудливую, но не слишком-то приятную реальность. В конце концов...       — Рю Хён.       Спокойный, невозмутимый голос Моники заставил его оторвать взгляд от предмета в её руках и поднять его на её лицо. Это лицо, под стать тону, походило на безэмоциональную маску, зелёные глаза смотрели прямо в душу, как будто бы слегка мерцая в лунном свете. Зен поймал себя на мысли, что перед ним не женщина, а самая настоящая средневековая ведьма, — иначе почему его собственное (реальное) имя в её устах звучит как заклятие?..        Поймав его взгляд, Моника приподняла уголки губ в слабой улыбке, и блеск зелёных глаз стал неуловимо мягче, даже как будто... умоляющим? Зен сглотнул от такой метаморфозы — уж больно искусственной она казалась.       — Ты ведь говорил, что ни за что не оставишь меня, так?        Мягкий, вкрадчивый вопрос, от которого у Зена сжалось сердце. Вот так с ней всегда: какое бы безумие ни срывалось с её губ, стоило ей сказать это безумие этим проникновенным тоном и напомнить ему про его обещание — и Зен не мог ей сопротивляться. Даже если (когда) прекрасно осознавал, что в первую очередь от всего пострадает он сам.        И всё-таки какие-то остатки воли и веры в лучшее заставили его колебаться.       — Не оставлю, — ответил он, с трудом разрывая зрительный контакт. Краем глаза он заметил, как уголки губ Моники приподнялись ещё выше.        А в следующий миг Моника вдруг отступила на шаг назад — и, вытянув руки вперёд (точно держала в них королевское подношение, а не физическое воплощение его чувств к ней), склонилась перед ним в глубоком поклоне. Зен даже отшатнулся было, когда её длинные, собранные в высокий хвост волосы взметнулись — а затем опустились на ровную, как у куклы, спину. От механичности происходящего ему даже стало больно.        Тем временем Моника, непривычно смиренно опустив голову, продолжала:       — Раз так, помоги мне и сейчас, пожалуйста.        Полный страдания, жалкий тон — и буквально просьба отдать ей остатки своего достоинства в обмен на покой окружающих. В этом вся Моника. Безумная женщина, которая только и может думать, что о себе. Правильно все вокруг постоянно зовут её сумасшедшей, правильно Севен упорно твердит разорвать эти отношения... Зену захотелось горько рассмеяться, но вместо этого его губы лишь искривила слабая, откровенно жалкая улыбка. Левая рука автоматически потянулась к задней части шеи — а правая уже мгновение спустя легла на костяшки пальцев Моники, по-прежнему сжимающей ошейник с поводком.        Моника быстро подняла глаза, и Зен постарался придать своей улыбке как можно более уверенный, ободряющий вид. Однако зелень блестела в полумраке по-прежнему стеклянно, да и собственные губы не слишком охотно поддавались Зену...        А в следующий миг Моника расслабилась (лишь тогда Зен осознал, что она всё это время была напряжена — настолько не уверена в нём после всего, что между ними было?), и Зен понял: дверца его клетки захлопнулась.        Так же, как застегнулась-захлопнулась пряжка ошейника на его горле.        И вот уже он сидит на коленях перед кроватью, снизу вверх глядя на возвышающуюся перед ним Монику. Примерно половина предметов её одежды свалена в кучу тут же, у изножья, так что в вырезе полурасстёгнутой рубашки даже из его позиции можно рассмотреть игривую ложбинку между грудей (Зена, пожалуй, даже восхитило, как Моника, подобно фокуснику, без труда сняла через рукав лифчик), на её лице практически нежное выражение, а на губах — мягкая улыбка. И гладит подбородок ему, сидящему на полу у её ног, она тоже нежно — при этом другой рукой поигрывая концом поводка. Скорее всего, именно последнее обстоятельство и делает её такой довольной — уж явно не его полный любви, преданный, но при этом довольно жалкий взгляд.        Некоторое время Моника рассеянно водила пальцами по его подбородку и шее, и Зену в какой-то момент захотелось прикрыть глаза и просто отдаться этому ощущению покоя и расслабления. Вот так сидеть рядом, ладонью поглаживая её колено (Зен даже удивился, что при всей своей испорченности она не предложила связать ему руки), и наслаждаться её прикосновениями, практически забыв, что на его шее сейчас совершенно не подходящий ему "аксессуар"... Однако, к сожалению, он слишком хорошо знал, что покой с Моникой ему может только сниться, — всё-таки это Моника.        Вот почему он совершенно не удивился, когда те же самые нежные пальцы легонько оттолкнули его — а затем Моника резко передвинула левую ногу, прежде прижатую к правой, у него перед лицом и, уверенно закинув эти самые ноги ему на плечи, как бы обхватив его ими, рывком притянула ближе к себе, с силой дёрнув поводок. Зен скрипнул зубами: всё-таки эта штука не очень приятно натирала шею, и тонкий воротник кофты не слишком-то смягчал жёсткость кожи. А уже в следующий миг он выдохнул и поднял глаза на Монику: та смотрела в ответ выжидающе, холодно, без тени эмоций на лице. Отыгрывать нежность ей больше не было интересно — теперь настала очередь его действий.        Зен мрачно усмехнулся. Моника оставалась Моникой — и ему, чтобы "не бросать" её, можно было лишь подчиниться её желаниям. Вот почему он ещё раз вздохнул — и, прикрыв глаза, уверенно подался вперёд, к её промежности (предусмотрительно избавленный от преграды в виде трусов — они вместе с лифчиком покоились на вершине кучи одежды у кровати).        ...Хоть она и пришла к нему с очевиднейшими намерениями сама, на данном этапе Моника была практически сухая. Лаская нежную кожу клитора языком, Зен чувствовал себя так, словно сейчас он один обеспечивает будущий комфорт и удовольствие своей девушки — словно то, насколько она в итоге будет влажная, зависит исключительно от того, как хорошо он смочит её своей слюной. Впрочем, по её реакциям было очевидно, что Монику всё устраивало. Когда Зен для удобства подхватил её под ягодицы, она с готовностью подалась ближе и раздвинула ноги шире, при этом крепче обхватывая его ими за шею. Очень скоро её правая ладонь легла ему на затылок, а левой, держащей поводок, Моника упёрлась в кровать (в какой-то момент, приоткрыв один глаз, Зен заметил, как лихорадочно она комкает простыню). Её тонкие пальцы буквально путались в его волосах — и, наконец, негромкий, но отчётливый стон удовольствия совпал с моментом, когда Зен осознал, что из уголка его рта на подбородок стекает не одна только слюна — и липковатая, прохладная текстура смешалась с до боли знакомым запахом...        Когда его очередным резким рывком поводка буквально оторвали от дела, Зен, тяжело дыша, поднял на Монику мутный взгляд. Он успел пожалеть, что в самом начале вечера решил остаться одетым: мало того, что тонкая ткань вообще не помогала от натирания ошейником, так ещё и там, внизу, вспотел, как собака. Жарко у неё под юбкой, жарко между её ног, жарко от её разгорячённого тела, жарко от собственных волос, жарко от этой проклятой кофты, жарко, жарко, жарко...        Моника, впрочем, выглядела не менее разгорячённой и... соблазнительной. С по-прежнему раздвинутыми, обтянутыми чулками ногами, с высоко поднятой рукой, держащей поводок, с быстро-быстро вздымающейся и опускающейся от сбившегося дыхания грудью (сквозь белую рубашку, оказывается, без лифчика очень даже отчётливо просвечиваются острые соски), с раскрасневшимся лицом, с влажным приоткрытым ртом, с подёрнутой дымкой зеленью глаз...        Неудивительно, что от такой картины Зен даже при всей унизительности своего положения начал терять терпение. Ладони, отпустившие её ноги в момент "разрыва", вновь легли Монике на колени...        Однако не успели они скользнуть к открытой коже на её бёдрах, как в глазах Моники мелькнула острая ясность — и, окинув Зена оценивающим взглядом, она вновь потянула поводок вверх, заставляя его встать на колени. Зен при этом едва не чертыхнулся.       — М-могла бы и понежнее — эта штука жёсткая, между прочим... — с кривой улыбкой пробормотал он.        Моника ничего не ответила. Её взгляд продолжал сканировать его с головы до ног, а лицо при этом, несмотря на румянец, оставалось непроницаемым. Зену стало неуютно: он никак не мог привыкнуть к этой её периодической безжизненности. Словно прочитав его мысли, Моника неожиданно усмехнулась — и, не нарушая тишины их тяжёлого дыхания, вдруг потянулась к верхней из трёх жалких пуговиц, держащих её рубашку.        ...Когда Зен как джентльмен, потянулся было ей помочь, по его руке прилетел быстрый хлёсткий удар поводка. В ответ на его обиженный взгляд Моника жестоко улыбнулась.       — Я, кажется, не просила мне с этим помогать? — вкрадчиво поинтересовалась она, холодно смотря на Зена.        Тот лишь хмыкнул и, потирая травмированное запястье, отвёл взгляд. Впрочем, пожалуй, частично он это сделал ещё и потому, что так ему бы удалось отсрочить неизбежный миг, когда безупречное тело Моники предстанет перед ним во всей красе: от тонкой шеи со слегка изогнутым ожерельем ключиц, через упругую грудь с аккуратными, глядящими вверх сосками и лесенку рёбер под ней до плоского живота, обтянутого нежной кожей — и при этом защищённого неплохим мышечным корсетом... и гладкий лобок в самом низу... Впрочем, его Зен уже сегодня видел.        А пока он в красках представлял то, что ему только предстояло увидеть, Моника успела непослушными руками расправиться с последней пуговицей — и теперь, раскрыв рубашку, подвинулась к нему. Тонкие пальцы аккуратно развернули его голову так, чтобы он смотрел только на неё, — и тёплая, непривычно ласковая улыбка озарила её лицо. А в следующий миг её губы мягко, осторожно коснулись его губ, точно бы она извинялась перед ним за прежнюю грубость. К сожалению, Зена этим было не обмануть: он слишком хорошо понимал, что это лишь короткая передышка перед новым витком мучительного удовольствия.        И всё-таки он с готовностью ответил на поцелуй.        А пока она его целовала, пальцы Моники вновь пришли в движение. Мягко соскользнув с его щеки к шее, они быстро преодолели ширину ошейника — а затем уверенно спустились по груди и животу к паху. Зен не сдержал удовлетворённого мычания, когда Моника легонько надавила на бугорок в районе его ширинки — однако, вопреки его надеждам, ни молния, ни единственная пуговица её не заинтересовали. Нет, вместо того, чтобы расстегнуть ему брюки и наконец-то высвободить твёрдый, налитый кровью член, рука Моники вдруг вновь скользнула вверх — и, дразняще, неприлично долго задержавшись на кайме штанов, наконец, уверенно подцепила снизу кофту, чтобы одним быстрым движением её задрать.        ...а затем Зена так же резко притянули на кровать.        Когда они переместились, на секунду могло показаться, что Зен взял ситуацию под контроль: упираясь руками в стену по обе стороны от неё, он буквально вжимал Монику в эту самую стену своим телом, при этом жадно, лихорадочно целуя её. А Моника, кажется, была только тому и рада. На его поцелуи она отвечала с двойной страстью, с готовностью прижималась своим телом к его, крепко обнимала спину свободной правой рукой... однако стоило бросить лишь один взгляд на левую, чтобы понять: контролирует по-прежнему Моника.        Моника так и не выпустила свой конец поводка.        Реальное положение Зена в этих отношениях стало ещё яснее, когда Моника в какой-то момент резко оттолкнула его — и, тут же удержав за поводок, чтобы она не свалился на пол, сбросила его на постель. Зен мог лишь смахнуть разметавшиеся волосы с лица и устало улыбнуться, когда она нависла над ним, окидывая очередным оценивающим взглядом. "Интересно, хватило ли ей этой долгой прелюдии?.." — подумал он, опуская глаза с её лица на ноги — на ноги, обтянутые чулками, на правом из которых у самого верха в лунном свете блеснула смазка...        ...Зен ждал этого достаточно долго, но всё равно оказался не готов, когда Моника одним слитным движением наконец-то расстегнула ему ширинку и, подцепив край брюк и трусов ногтями (при этом не забыв царапнуть его бок), резко спустила всё почти до колен. Ощутив долгожданную свободу, Зен выдохнул. А уже в следующий миг Моника, не давая ему насладиться этими ощущениями, уверенно опустилась на его член. Кажется, стон удовольствия, сорвавшийся с его губ, вышел более громким, чем резкий выдох Моники...        Впрочем, так с ней было всегда. Ненасытная, всегда полная желания и от этого в самый ответственный момент спешащая и из-за своей спешки при всех его стараниях не получающая удовольствия — или же просто тяготеющая к саморазрушению? В конце концов, Зен помнил, какая гримаса боли появилась на её прекрасном лице после первого такого грубого "вхождения"... и, кажется, с тех пор Моника на самом деле искала именно этого. Не удовольствия — боли и надрыва. Того, чего Зен не мог ей дать.        Потому что, чёрт возьми, он эту безумную женщину любит.        Об этом Зен думал в короткие мгновения, пока Моника привыкала к ощущению заполненности внутри себя, а он сам — к обволакивающему жару и тесноте. А затем она перехватила поводок, и её левая ладонь легла ему на грудь — и, отрывисто вздохнув, Моника начала двигаться. Медленные, редкие первые толчки как обычно скоро перешли в частые и самозабвенные — и вот уже Моника не в силах сдержать рваные выдохи-стоны, даже закусывая нижнюю губу едва ли не до крови. Её покрытое бусинками пота лицо с горящими зелёным огнём глазами расплывается перед глазами Зена, по чьему телу от паха распространяются импульсы удовольствия, он опускает взгляд на её качающуюся от резких движений грудь, сжимая её бёдра, и от очередной фрикции из его груди, всё ещё сдавливаемой рукой Моники, вырывается полустон-полухрип — вырывается, но застревает в горле, пережатом ошейником, поводок от которого Моника буквально накручивает на руку, — того и гляди задушит.        Однако даже сквозь пелену удовольствия в какой-то момент Зен заметил, что среди стонов Моники можно разобрать осмысленные слова. Что же она такое говорит?..        Зен узнал ответ не самым приятным образом. В какой-то момент Монике, похоже, стало мало прежней позы — и, в очередной раз прибегнув к помощи своего неразлучного поводка, она заставила Зена принять вертикальное положение. Стон от такой смены положения как снаружи, так и внутри, вышел слегка чересчур громким. Однако Монику, ради которой всё и происходило, похоже, всё устраивало: едва Зен оказался в доступности, она, совсем чуть-чуть замедлившись, прижалась к его торсу и обняла одной рукой со спины. Зен тут же почти автоматически обнял её в ответ. И в этот момент...       — ...а затем эта мразь наконец-то сдохнет...        ...Слова, опалившие его ухо, оказались вовсе не жаркими признаниями в любви — нет, даже сейчас, находясь с ним, занимаясь сексом, чёрт возьми, с ним, Моника всё никак не выкидывала из головы своих "гениальных" планов по убийству мастермайнда.        Зену захотелось рассмеяться. Горько так, сухо, чтобы горло разодрало вместе с этим проклятым натирающим ошейником. Да, конечно, как же он мог забыть: Моника одержимая. Моника ненормальная. Моника безумная. У Моники нет мыслей, кроме как об уничтожении одного-единственного человека. Да что там, именно об этом у них сегодня и случился спор — Зен просто попытался мягко намекнуть, что её одержимость убийством Морти выглядит... нездорово. А Моника... Моника, казалось, его просто не слышала. В её голове, как у робота, существовала лишь одна цель — убийство их мучителя. И сколько бы Зен ни пытался напомнить ей о её человечности, сколько бы ни отдавал всего себя без остатка, чтобы склеить эту разбитую вазу, Моника оставалась глуха; в ответ на все его отчаянные мольбы она лишь с энтузиазмом излагала всё новые и новые планы, в которых она убивала Морти — а ещё иногда там умирала она сама. Или...       — Рю Хён...        Опять.        Опять его собственное имя, звучащее, словно проклятие. За своими мыслями Зен, почти дошедший до желания расплакаться, совершенно забыл о реальности. Сколько они вообще этим занимаются? Наверное, Моника заметила его состояние, заметила, что он настолько напряжён, что всё никак не может кончить, а сама уже давным-давно устала, вот и...       — Скажи... ты готов умереть... чтобы всех спасти?.. Готов... ради плана?..        Каждую фразу Моника произносила на выдохе, ничуть не замедляясь, и Зен даже сперва не поверил своим ушам. То есть, она действительно может в такой момент думать об этом? О своём плане? И все его усилия, вся любовь, которую он пытался ей дать (чаще всего — в ущерб себе), — всё это бессмысленно? На кой чёрт он тогда вообще старается, если Моника так активно сопротивляется всем его попыткам её спасти? Может, ему и правда лучше сдохнуть? Хотя бы ради её треклятого плана…        Зен настолько в отчаянии, что уже просто не может. Не может примерно всё. Думать. Действовать. Осознавать ситуацию. Понимать, что девушка, которую он любит, окончательно потеряна для общества, хотя на людях умудряется сохранять вид благоразумия. Всё, на что его хватает, так это крепче прижать Монику к себе и, уткнувшись носом ей в плечо, поцеловать в ключицу.        Однако Монику такой вариант не устраивает. Моника — властная, Моника желает ответов, когда задаёт вопросы. Вот почему она, одной рукой царапнув его спину, второй натягивает поводок до предела — и, склонившись к его уху, в такт так и не замедлившимся толчкам шёпотом повторяет:       — Поможешь?.. Поможешь?..        Её слова действуют на него... убаюкивающе? Он устал, бесконечно устал биться в эту закрытую дверь, он просто хочет небольшой перерыв, хочет, чтобы его усилия немного принесли результаты, а не, а не...       — Ты обещал.        Слова, впивающиеся в сердце так же остро, как впились только что зубы Моники в его плечо сквозь ткань кофты — кажется, она обнаружила внутри себя какую-то точку, особенно приятно отзывающуюся на прикосновения его члена. Под её рычащий, сочетающийся с влажными звуками снизу выдох Зен также выдохнул — и со всей ясностью болезненно осознал: он не сможет. Не сможет просто так её оставить.        Как бы бессмысленны ни были все его усилия.        С этим осознанием в душу Зена пришёл... нет, не покой. Скорее уж усталость. Да, усталость. Но не та, которая его мучила только что, — нет, то была усталость бессонницы; теперь же... теперь его напряжённое тело наконец-то может расслабиться. И, позволив себе это расслабление, Зен закрыл глаза — и на выдохе произнёс всего лишь одно слово.       — Да...        Одно слово — и он выпустил всё напряжение: психологическое, физическое, сексуальное. А он уже и не ждал, что после всех этих разговоров сможет сегодня кончить...        На Монику его ответ также подействовал положительно. Услышав его, она на мгновение застыла — а затем, ощущая, как её заполняет его семя, вдруг запрокинула голову назад и, сделав ещё пару толчков, рассмеялась. Моника смеялась громко, заливисто, от души, и вся её фигура сотрясалась от этого смеха. Казалось, ей сейчас очень, очень хорошо.        Однако Зен, лишённый сил, откинувшийся на подушки и отрешённо наблюдающий за тем, как расслабляется его член, всё ещё находящийся внутри неё (её лицо ему сейчас было видеть невыносимо), знал. Знал, что оргазм она сейчас получила вовсе не потому, что он особенно хороший любовник.        Просто Моника до безумия одержима идеей убить мастермайнда и ловит кайф с самого планирования. А он, Зен, одержим Моникой и ни за что её не оставит.