ментовская

       — Блядство.       Марат сплевывает на землю, засовывает поглубже руки в карманы и с недовольно миной косится на замершую в паре шагов от него Альбину. Непривычно тихая и шкерящаяся от своих подружек, — одна из которых вот как пару недель назад стала новотатарской ебучкой, как под шумок рассказал скорлупе Сутулый, любящий разносить свежие сплетни похлеще любой бабы — за сегодняшний день она ни разу не отлучилась в злополучный туалет на втором этаже и не держала меж тонких пальцев «Мальборо». Даже слова плохого в свой адрес он от неё сегодня не услышал, что было ещё более подозрительно. Пусть их отношения и перешли с того уровня, когда они без всяких причин слали друг друга в пешее эротическое и без конца скалили зубы в псевдо-дружелюбных улыбках, но все же… В очередной раз придумать колкость о его скудных знаниях и абсолютной безграмотности в речи — это альбинины святая обязанность.       Даже, как-то, скучно и уныло стало, когда Суворов понял, что обмена оскорблениями сегодня не предвидится.       Выглядела она идеально, совсем как в первый день учёбы — в кашемировом коричневом платье, белом передничке, убранным волосок к волоску хвостом на макушке и ярко-алом, как свежая, только пущенная кровь, пионерский галстук, туго завязанный под воротом школьной формы. Его воротило от одного только взгляда на её внешний вид: слишком привык к блузке и юбке, которую задрать было куда легче, чем толстую плотную ткань платья. Ещё и галстук этот красный весь день не снимала, будто к коже нитками пришила.        — Если ты думаешь, что я бьюсь в экстазе от того, что придётся провести с тобой на два часа больше положенного — то ты ошибаешься, Маратик.       Голос Ясенковой холодный, практически как зималетдиновский нож, который тот постоянно носит с собой в правом кармане старой отцовской олимпийки. Его уже скоро будет тошнить от этого истинно-кащеевского тона, которым тот любил указывать зарвавшемуся молодняку на их место и отдавал приказ снять верхнюю одежду, прежде чем прописать в фанеру и оставить корчиться от боли либо на грязном полу спортзала, либо на не менее грязной земле.       После дождя она, после снега или сухая, как пески, в которых сейчас Вовка свою кровь за мирных людей проливает — не важно. Старшему на это поебать было с высокой колокольни. Проебался? Будь добр сразу подойти для получения наказания в сугубо воспитательных целях.       Такова политика старшего и ещё не нашлось хоть одного смельчака, который мог бы с ним не согласиться.        — Могла бы и отказаться. Флюрка все равно бы больше никого не нашла, кто мог бы согласиться со мной дополнительно заниматься. — поджимая губы, сквозь зубы выплевывает Марат, отчего-то сильно раздражаясь после слов Альбины.       Завуч, чтоб ей икалось, решила проявить внимание к отстающим ученикам среди десятой параллели и театральной хватаясь за сердце, насчитала аж двадцать человек, кому требуется необходимая помощь в подтягивании предметов. И он, к большому несчастью, был среди них. Как бельмо на глазу, как красная тряпка для быка, среди всех учеников именно его двойки по всем предметам, кроме физкультуры, особенно сильно бросались в глаза и кому, как не будущей золотой медалистке, наставлять его на путь истинный и просвещать в мире математических наук?       Женщина изначально хотела загрузить Альбину по самое не балуйся, чтобы девушка в доме Марата торчал безвылазно, родную квартиру посещая лишь для того, чтобы одежду сменить, да только показавшая свой сучий характер Ясенкова ей этого сделать не позволила. Припомнила и чёртову дюжину олимпиад, куда её без спроса воткнула разлюбезная Флюра Габдулловна, на пару с директором; и множественные выступления на праздниках, чтобы та, как степной сайгак, прыгала по сцене и читала стишки многоуважаемых авторов золотого века русской литературы. Чуть ли не в открытую скрепя зубами, завуч признала свою неправоту, но и такого опущения в лужу не оставила, и заставила стать маратовым репетиром по математике.       Более худшего сюжета ни один из них себе даже в страшном сне придумать не мог.       Альбина, потому что у неё самой и так дел по горло, а в своём истинно наполеоновском плане по свержению отцовской тирании так и не продвинулась. Даже на шаг. Как на зло, группировщики ныкались по всем злачным местам, заставляли своих девушек молчать в тряпочку и ни коим образом не выдавать своей осведомленности.       Марат, потому что близость девичьего тела все ещё огнём отзывалась в паху, туманила мозг и превращала его из сурового уличного пацана в растаявшее желе. У него, в такие моменты, чуть-ли не на лбу было написано, что с ним можно делать все, что душа пожелает. Даже сопротивляться не будет. Но этим никто не пользовался, за что он нехотя, но все же был благодарен.        — Была бы возможность, поверь, я бы здесь сейчас не стояла, а давно была бы дома и готовилась к завтрашней контрольной по биологии. — округлившиеся глаза парня привлекли её внимание. Нахмурив брови, она с недовольством окинула его взглядом и тяжело вздохнула. — Ты забыл.        — Ничего я не забыл! — возмущённо забормотал он, засовывая руки в карманы. Ехидная усмешка на губах Ясенковой заставила сдуться. — Ладно, забыл.        — Ничего удивительного.       Светофор загорелся зелёным светом. Грустно, с львиной долей раздражения, оба уставились в асфальт впереди себя, спешно переходя дорогу, пока запаздывающим подросткам в след гудели автомобили. Рука Марата рефлекторно, уже по укоренившейся привычке, хотела ощутить тяжесть хорошего крепко кирпича и отправить тот в полет в любое из передних стекол, чтобы знали. А потом хватать Альбину за руку и со всех ног бежать в сторону своего дома, пока разъяренный водитель гнался бы за ними, но выдохся уже через два двора. Но он сдерживается и сам не понимает почему. То-ли потому, что замечает на себе предупреждающий альбинин взгляд, не предвещающий ему ничего хорошего, если тот совершит задуманное, то-ли просто не было ни сил, ни желания.       Суворов усердно игнорировать первый вариант, — потому что с каких это пор мнение Ясенковой стало для него важным? — и сконцентрировался на втором.       Да, он просто определённо устал. Устал дома, пока его ежедневно пилит отец, вновь пристрастившийся к бутылке, — папа устал, Маратик, он ведь много работает, не осуждай его, а лучше пойми — и из раза в раз припоминающий все маратовы грехи. Устал от Универсама, от бесконечных бессмысленных соборов, на которых Турбо, словно попугай, повторяет одно и то же, а Зима призраком стоит за его плечом и выкуривает по пять сигарет разом. Устал от школы, в которой его постоянно ждёт Альбина, что случайно касается ногой его бедра под партой. В которой тупые одноклассники, всегда насмешливо поглядывающие на парня, когда учитель на весь класс заявляет, что в журнал летит очередная двойка, на строчке с его фамилией. В которой Флюра вызывает к себе кабинет чуть-ли не на каждой перемене и песочит.       Песочит, песочит и песочит.       Так все надоело, что сил уже просто нет никаких.       Альбина тоже устала. И удивительно, что маратово имя стоит в списке причин её ежедневной заебанности последним. Ну или предпоследним, она давно перестала следить. Отец, который с каждым днем, казалось, зверел лишь сильнее и в чем-то она его понимала — он на всю эту авантюру с казанскими группировками согласился лишь потому, что это может вернуть его обратно в Москву на потерянную из-за сына-уголовника должность и тот искренне рассчитывал, что дочь ему в этом стремлении поможет. А она? За три месяца своих шароханий по школе и всему городу в частности, после сбора своей небольшой группы из «подружек», так ничего и не смогла разузнать. Точнее, смогла, но с ним этой информацией делиться не собиралась. Проклятая школа, в которой нужно всегда быть идеальной, потому что не поймут, если Альбина перестанет быть такой, какой показала себя в начале учебного года и забьёт на учёбу большой и толстый. Множество свалившихся проблем на её бедовую голову, раздражающая Катя Синицына, от которой, казалось, никуда нельзя сбежать.       Неудивительно, что Маратка стал наименьшей и более незначительной причиной её усталости.       Ещё и эта недавняя, до сих пор окрашивающая бледные щеки в ярко-пунцовый, сцена в туалете, когда она, преследуемая непонятно какими мотивами понеслась за неважно выглядевшим Маратом, — хотя не должна была, просто потому, что они, как-бы, недруги, в глазах общественности — и застукала его за тем, за чем точно не ожидала.       Она, конечно, не маленькая и прекрасно знала, как устроен человеческий организм, чем девочка отличается от мальчика и какие радости пубертатного периода преследуют оба пола — что-то смогла понять на собственном опыте, а что-то от абсолютно не фильтрующих свой базар «измайловских», которые за столько лет позабыли, что среди них, временами, тусуется младшая сестра Косаря и активно делились между друг другом своими любовными достижениями. И она Суворова не осуждала, за то что тот вполне естественно реагирует на потребности своего организма, не отказываясь себе в решении «проблемы». Но он, черт возьми, с какого-то хрена возбудился прямо в школе, в середине урока. Но он, черт возьми, с какого-то хрена заперся в кабинке и дрочил на неё.       Ошеломляющее открытие. Спасибо, Вселенная, что позволила ей услышать, — слава Богу, что не увидеть — это собственными ушами, а потом ходить, как молнией шарахнутой всю неделю.       Она ведь совершенно не понимала, как теперь на все это реагировать! Как теперь сидеть с парнем за одной партой, как умудряться контролировать и мозг и тело одновременно, если была у неё эта дурная привычка — во время особой увлеченности дёргать конечностями? Как ему в глаза смотреть, при этом не вспоминая то, как он простонал её имя, а потом заскулил, как щенок и тяжело задышал на все помещение? Как ей вообще к нему относиться?       В альбининой голове тысяча и один вопрос, ни на один из которых ответа нет.        — У меня мама дома, поэтому, давай попытаемся отойти от нашего привычного стиля общения. — разрывает установившуюся между ними давящую тишину, когда подростки заворачивают в один из дворов и все также неспешно идут к одному из подъездов. Очевидно, маратовскому.       Его просьба не кажется чем-то постыдным — никто в здравом уме не хочет расстраивать самого близкого и родного человека на этой земле. Этой, пока неизвестной, женщине, наверняка, и так туго было, когда сын приходил домой побитый, светящийся фонарём под глазом и весь перепачканный в крови, — она, быть может, не знает всех тонкостей казанской системы управления в ОПГ, но Женька именно таким всегда возвращался со своих прогулок, особенно в последний год перед смертью и как на зло, в почти каждый из этих разов, отец был дома и видел всю картину целиком — а если тот домой приведёт домой девочку и каждые пять минут будет делать ей удачи в путешествии прямиком в пятую точку, то та и вовсе может в сыне разочароваться. Сильная женщина, её мама была точно такой же. Все видела, все знала и все понимала: просто раскрывала для любимых детей свои объятия, гладила по тёмным макушкам и шептала, какие они у неё замечательные.       Чисто из вредности, конечно, она могла бы Суворову насолить и спровоцировать на конфликт, но лишь из уважения к этой нелёгкой доле материнства, Альбина, так уж и быть, закроет свой словесный понос на пару часов и будет вести себя так же, как и в школе — безукоризненно идеально, прилично и почтительно.       На отсутствие ответа со стороны девушки он реагирует весьма остро: чешет спрятанный под шапкой затылок, в два шага обгоняет девушку и встаёт перед ней, не давая пройти мимо и с нахмуренными бровями смотрит на замершую фигуру. Только тогда она понимает, что опять провалилась в воспоминания о собственной семье и так и не выразила своего согласия.        — Окей.       Ещё кивает головой, чтобы уж точно убедить настороженного парня. Он ей, естественно, не верит — она бы тоже не поверила. Слишком легко согласилась, гасится ото всех последние дни и вообще, доброжелательно к врагу на своей территории относятся лишь идиоты.       А Маратка не идиот, хотя многие с завидно регулярностью ему об этом напоминают. Но тут уже больше играет дело предвзятости — привыкли, что мотальщики, в большинстве своем, это пацаны, которые в школе никогда не учились, едва-едва два плюс два складывают и вообще думать не научены, вот всех и ровняют под одну гребёнку. Он не отличник, да и не надо ему этого — и без сраных пятерок хорошо живётся. Главное, жизнь начал потихоньку понимать, а значит, уже не пропадёт.       Поджимая губы, он все же признает свое поражение в этой войне взглядов, хотя Альбина в неё и не играла, а просто стояла и смотрела в точно такие же, как у неё, карие глаза напротив, ни о чем не думая. Задирает голову, рассматривая небо и безмолвно спрашивая — за что ему все это? Выхваченный ещё в начале пути девичий портфель бьётся о мальчишеское бедро, но никакого дискомфорта не доставляет. Должен же он перед мамкой покрасоваться, что вот он, какой джентльмен, не позволил девушке руки на морозе держать, да таскать что-то, когда он тут рядом идёт.       Забавно, что когда когда у упирающейся и пытающейся доказать свою не беспомощность Ясенковой этот ненужный предмет отбирал, о маме в последнюю очередь думал — какой бы сучкой не была, а ведь все равно девчонка, а Вовка его всегда учил слабому полу помогать, даже когда по лицу очень хочется кулаком разок-другой съездить.       Он открывает дверь подъезда, впереди себя пропуская опустившую голову Ясенкову, оглядывается через плечо, чтобы убедиться в отсутствии во дворе пацанов и сам заходит в след за ней, кратко бросив, что им на второй этаж. Идёт все также позади и взгляда не поднимая на тонкую фигуру. Притягивает к себе за локоть, когда замирает посреди лестничной площадки переводя взгляд с одной двери на другую, словно пытаясь угадать, как из них принадлежит семье Суворовым, да только экстрасенс из неё хуевый, денег на этом определённо заработать не сможет, только если основательно так потренируется в беге, чтобы вовремя избежать пиздюлей за шарлатанство.       Подводит к необходимой двери, долго держит палец на звонке и с радостной, совсем детской улыбкой, кидается в объятия открывшей матери, на мгновение позабыв о смущённой девушке. Ну надо же, он никогда не видел её такую — мявшуюся, как девочку-первоклассницу на первом сентября перед кабинетом директора. А ведь, как оказалось, стоило-то, просто затащить к себе домой и устроить встречу со своей мамой.       Вон какой шёлковой сразу стала: улыбается, глаза в пол опускает и переминается с ноги на ноги, опасливо-аккуратно осматривает новую для себя территорию и большую часть времени молчит, пока Диляра что-то там щебечет, всячески пытаясь раз шевелить зажатую девочку.       Она с тёплой улыбкой смотрит на эту необычайно скромную и воспитанную девушку, которую любимый сын привёл домой и понять не может, как ему удалось такую очаровать? Женщина ведь не дура, прекрасно знает, чем пасынок все эти годы на районе занимался и куда теперь младший на целые сутки сбегает, так что прекрасно знает, что вот такие вот девочки, как Альбина, пытаются всеми силами избегать таких мальчиков, как Марат. Еще и заявились в таком состоянии, будто до этого часа два стояли у подоконника на первом этаже и без устали целовались.        — Кушать будете, ребята? Я там борщ сварила, сметанки купила.       … — Слышь, Ин, а ты куда вообще пойдёшь после одиннадцатого класса? — слишком неожиданно для обоих спрашивает Марат, отрываясь от зубодробительной задачки по математике, — из учебника, мать его, пятого класса, который он благополучно пропустил, пока бегал за вовкой и дворовой шпаной — и разминает затекшую шею. Альбина сидит на его кровати, расправив юбку платья, отчаянно пытается прикрыть оголенные колени, — да только в сидячем положении длины все равно не хватало — и корпит над учебником физики.       Ну какая, мать вашу, между ними идиллия.       Один решает задачки по никому ненужной математике, вторая корпит над физическими терминами, разнообразными джоулями и массами, воздействующими на… На что-то там, в общем, воздействующими.        — Что? — поздно обратив внимание на своеобразное сокращение своего имени, она быстро смотрит на повернувшегося к ней всем корпусом мальчишку и тут же возвращается обратно к учебнику. — А, не знаю. Куда примут, туда и пойду, выкабениваться не буду. Все профессии важны и требуют труда.        — Ну а вообще? — завестись от одного единственного размытого вопроса на вполне конкретный вопрос? О да, Марат, ты просто чудо, сейчас в тебя полетит эта сраная книжка с формулами, запущенная приямком Альбиной, которую наверняка не устроит его тон.       Блядство, как же это все-таки сложно, вот так вот нормально с ней общаться, не пытаясь как-то задеть за живое и подковырнуть больную занозу, крепко засевшую под ногтем.        — Я откуда знаю, Маратик. — устало вздыхает Альбина, скидывает со своих ног тетрадки и карандаш, захлопывает сборник физических ужастиков и массирует горящие от обилия прочитанного текста и искусственного света глаза. — В медицинский точно не пойду — смысла во всем этом не вижу, да и врач из меня плохой будет. В педагогика тоже ни ногой, никогда, я детей как огня боюсь.       Позабавленный Суворов сдавленно хихикает, подносит сжатую в кулак ладонь ко рту и имитирует кашель, чтобы не получить от занесшей ладонь, с зажатой в ней книжкой, Ясенковой.        — А может в ментуру. Там всегда нехватка кадров, любого более-менее нормально закончившего колледж к себе с руками и ногами забирают.       Марат кривится от услышанного ответа: всякая лёгкость от их с Альбиной общения прошла, словно той никогда и не бывало.       Просто замечательно, ментовская решила связать свою жизнь с ментурой.       Ебаный театр с апатичным клоуном.       … — Ты хоть что нибудь понял? — он неопределённо качает головой, смотрит на заебанную его игнорированием девушку и громко протяжно зевает. Прошло только два часа с того момента, когда она начала что-то там затирать про какого-то Пифагора, открывшего супер-пупер теорию, которую ему просто необходимо знать, чтобы поразить старческое сердце Лидии Ивановны, что все не теряет надежды вытянуть парня в отличники по своему предмету. — Ладно, пора заканчивать.       О, хоть одна дельная фраза от неё за целый день. Неужто метеоритный дождь пойдёт?       С ментовскими домой приходить и борщи есть — себя не уважать.       Поэтому Ясенкову нужно было выпроводить и как можно скорее, пока домой обратно не заявился поддатый, после очередного юбилея очередного коллеги, отец и не стал доставать девушку всеми возможными вопросами, какие только успеют родиться в его голове за долю секунды, когда она только попадёт в поле отцовского зрения. Все равно, что мама укоризненно глядит на него, пока Марат в спешке помогает Альбине натянуть на худенькие плечи её пальто, подхватывает темно-коричневый портфель одноклассницы и даже нормально с Дилярой ей попрощаться не даёт — отталкивает от матери сразу, как только та целует девушку в щёчку и чуть отстраняется. Предупреждает, что он не надолго и совсем скоро вернётся, только Альбину до подъезда проводит и сразу мигом домой, ему же ещё уроки делать и к контрольной по биологии готовиться.       Упавший недоверчивый взгляд двух окруживших его представительниц прекрасного пола ясно дал понять, что чушь Суворов выдал ту ещё и ни одна из них так и не прониклась клятвенными заверениями парня, что тот якобы за голову взялся и после сегодняшних занятий со своим новым репетитором понял, от чего так долго отбрыкивался, искреннее считая, что ему это не понадобится.       В конце концов, в любой момент мог по стопам брата пойти — в какой-нибудь спорт, а там и в армейку на пару годков свалить, вернуться и хоба, уже, вроде как, человек. Приличный, порядочный и ни у кого подозрений не вызывающий.       Острый маратов взгляд сразу заметил кащеевого нового дружка, который к ним в Универсам пришился около полугода назад, а гонору в нем больше, чем если бы старший на троих разделился — этот хер московский, время от времени кичащийся тем, что в отличии от них, мелюзги, успел жизнь повидать, конкретно так их всех подзаебать успел. Он своими глазами видел, как взбухают вены на шее вечно агрессивного и скоро на драки Турбо. Как Зима едва удерживает в себе желание закатить глаза на слова Деверя и послать его. Не нахуй, потому что тогда свои же бы и отметелили, а просто в лес по ромашки. Или подснежники, учитывая приближающееся время года.       Марата этот Лёха, просто Лёха, сильно настораживает, заставляет выделять в кровь лошадиную дозу адреналина и очевидно не зря, потому что стоит подъездной двери скрипнуть, как уже мужчина поднимает свой взгляд на застывшего скорлупу, поглядывает его с ног до головы и останавливается где-то позади мальчишечьего плеча, где сейчас должна стоять Альбина. Даже на расстоянии нескольких метров видно, как загораются глаза Деверя, как он неуютно ерзает на деревянной промерзшей скамейке. И это смущает. Пугает. Настораживает.       Суворову ничего не остаётся, как признать собственное поражение — не перед пацаном, а перед собой и Ясенковой. Ментовская, блять, определённо с ним что-то сделала, раз уж он уже ответственность за неё на себя берет, вызывается до дому проводить, чтобы уже точно в целости и сохранности в их с отцом квартиру зашла. Определённо что-то сделала, потому что стоит самому парню представить, как девушка выходит из подъезда в одиночку и бредет под тусклым светом фонарей и почти закатившегося солнца и к ней кто-нибудь пристает, как сердце на мгновение болезненно сжимается и начинает биться быстрее. Кровью шумит в ушах, наливает тело тягучим свинцом.       Это странно, не понятно и противоестественно.       Он ведь её ненавидит, как и она его.       Он ведь просто дрочит на неё, как раньше на дешёвых актрис в журналах Вовы — к этим женщинам ведь он ничего не испытывал, так почему подумал, что тут ситуация может измениться?       Глупости все это, просто Альбина была слишком близко к Марату целый день, у него не было и единого шанса отучиться в более менее уединенное пространство и передернув, кончить с её именем на губах. А если сдерживаться, то оно конечно, ещё и не такие глюки появятся. Вахит бы нелицеприятные сказал, что скорлупе сперма в голову ударила, вот он и чудит. Да, наверняка так оно и есть.       Во всей этой ситуации нет ничего страшного, просто утренней разрядки, после того как Ясенкова снова пришла к нему в откровенном эротическом сне, оказалось недостаточно и как только девушка включит свет в своей комнате, он сразу побежит до подвала, — потому что он ближе, чем родная квартира — и позволит себе немного расслабиться. Как пить дать, до дома не дотерпит и кого из знакомых встретит. А если у него член будет выпирать из-под ткани, засмеют и извращенцем назовут.       Поэтому Марат руку назад заводит, обхватывает альбинину ладонь своими пальцами и на себя тянет, чтобы ближе, плотнее к нему встала и быстрым шагом, без предупреждения, пронёсся через двор, оставляя позади себя Деверя, к которому по всем правилам должен был подойти и руку первым руку для приветствия подать. Бежит от мужчины, как от огня, что-то бормочет себе под нос и не видит, как она все оглядывается и оглядывается, пересекаясь с до боли ей знакомым взглядом Лёхи.