Лис и Дракон

Ходят слухи о пришельце в их лесу. Змей с золотой чешуей, похожей на вороньи перья, длиннее, чем может видеть глаз. Говорят, это бесшумный хищник, который ищет убежища в траве и на деревьях глубокой ночью. Сегодня может пропасть кролик из соседней деревни. Завтра – олень. Животные, конечно. Не оборотни. Они даже осмеливаются называть его богом. Говорят, драконенок; не дракон, потому что его еще не благословили. Религиозные вещи, как и вещи в лесу. Впрочем, на самом деле, Тарталье все равно. В конце концов, он просто надеется, что, кем бы или чем бы ни была эта змея (когда дело доходит до слухов, трудно отличить, кто действительно животное, а кто просто оборотень), она не подвергнет его опасности. Другими словами, к черту змею, только не убивай меня. Вот только Тарталье везет так же плохо, как и его улыбке, так что для него это данность однажды столкнуться с ней, пока он был на охоте. Тарталья считает, что слухи не оправдывают его ожиданий. Они не отдают этому должное и, конечно же, забыли упомянуть (довольно удобно), насколько это ужасно. Он проглатывает животное – на самом деле, в середине процесса, – когда Тарталья натыкается на него, его силуэт окутан нависающей тенью дерева в лучах заходящего солнца. Но свет, который достигает его, отражается от змеиной чешуи, его ярко-золотые глаза, такие же пронзительные, как фары человеческих автомобилей. Тарталья не часто общается с людьми, но его подруга – Синьора, тоже лиса, – общается, и она более дюжины раз показывала ему свою чертовски шумную машину. Тарталья в образе лисы, спотыкаясь, сразу же останавливается, когда эти пронзительные золотые глаза фокусируются на нем. Они режут, как лезвие ножа, и выжигают, как огонь. Тарталья застывает на месте. На самом деле, слухи совсем не соответствуют действительности. Длиннее человеческой машины, это уж точно. Тарталья уверен, что он может обернуться вокруг него по крайней мере три раза. И он толстый; Тарталья не смог бы обхватить его своей собачьей челюстью наполовину, даже если бы попытался. Их взгляды встречаются посередине, когда неуклюжая тварь проглатывает остатки своей пищи. Тарталья счел бы форму мертвого существа внутри него забавным, если бы не страх, пробежавший по его венам. Но он, по крайней мере, уверен, что, что бы ни съела змея, это не был оборотень. Сначала между ними воцаряется тишина; в темной тени дерева мерцают золотые глаза змеи в лучах заходящего солнца. Но затем он высовывает язык, и лис Тарталья отшатывается назад от удивления и страха. Он не должен быть здесь, не так ли? Это опасно. Он вступил в контакт со змеей. По слухам, драконенок, бог-в-процессе-становления, как привыкли называть его обитатели леса. Змеи сами по себе уже огромны. Но оборотни, чьи формы намного крупнее, чем у обычных животных собратьев, еще больше. Так что Тарталья по праву приходит в ужас, когда змей поднимает голову. Он не двигается – не тогда, когда его отягощает свежая добыча в желудке, – но, тем не менее, тянется к нему, высунув язык. Лис отшатывается назад в удивлении, ужасе и надвигающемся восхищении. Любопытство — опасная штука, особенно теперь, когда он знает – чует, – что эта змея не просто животное. Значит, он должен знать, что Тарталья такой же, как он. Оборотень. Родня. (Боги, пожалуйста, не убивай меня, змея.) Когда голова змеи появляется в исчезающем свете, залитым оранжевым, Тарталья поражен отметиной из белых ромбовидных чешуек в середине его огромной головы (которая, к ужасу и восхищению Тартальи, примерно такого же размера, как у него). Тарталья рискует. Можно сказать, опасный шанс, когда он выставляет вперед одну лапу. Змей смотрит на него. Затем он наклоняется вперед, и на короткое мгновение Тарталье кажется, что их носы могут соприкоснуться. Но этого не происходит. Вместо этого змей отскакивает, шипя, вспыхивая, и Тарталья отпрыгивает назад и отворачивается, прочь, прочь, но любопытство лисы разгорелось, слишком легкое пламя, и теперь, зная, что другой оборотень не причинит ему вреда, он знает в своем сердце, что будет возвращаться сюда с надеждой, что сможет увидеть его снова. *** В следующий раз Тарталья увидит его через несколько недель. На этот раз он не питается; скорее, кажется, что он греется на солнце, несколько раз свернувшись плотным кольцом вокруг себя, закрыв глаза и устремившись навстречу высоко висящему послеполуденному солнцу. Его лапы шуршат по траве, и он замирает, надеясь, что змея не проснется так скоро. При свете, где он может хорошо рассмотреть его, Тарталья оценивает его ужасающую красоту. На лице нет других белых чешуек, кроме ромбовидной метки на голове, чешуйки блестят на свету. Он огромен; вероятно, он мог бы обвиться вокруг ствола самого большого дерева в этом лесу (добрых восемь метров высотой) и полностью накрыть его. Лис тащится вперед, любопытный, дерзкий, с подергивающимися ушами. Змей резко открывает глаза. Тарталья застывает на месте. Язык змеи высовывается наружу; в ужасе и восхищении лис-оборотень наблюдает, как рептилия разворачивается из своего положения. Он стоит совершенно неподвижно, когда змей скользит к нему, останавливаясь всего в нескольких сантиметрах от него. Тарталья сглатывает, широко раскрыв лисьи глаза, прежде чем решает рискнуть. Когда он шевелится, его кости с хрустом встают на место, мех отступает, освобождая место бледной коже и голубым, как небо, глазам, таким же светлым,как закат, волосам, на нем почти ничего нет, кроме светло-голубой рубашки и шорт, босиком, змей перед ним ничего не делает, только наблюдает и держится очень, очень неподвижно. Медленно, неуверенно Тарталья пятится назад. Змей наблюдает за ним, почти неподвижная, как статуя. Лис-оборотень с красными ушами, подергивающимися над головой, медленно поднимает руки, его улыбка застенчивая, но в то же время хитрая. «Я здесь не для того, чтобы искать неприятностей», — начинает он, и змей движется к нему. Удивленный Тарталья немного отползает назад, но когда рептилия останавливается с удивлённым видом, Тарталья понимает, что он только что сделал. — Я просто... О тебе ходят слухи, — начинает он. Истина. «Мне было любопытно». Еще одна правда. «И меня послали спросить тебя, причинишь ли ты вред кому-нибудь из нашего вида». Ложь, но хорошо бы придумать оправдание. Змей мгновение смотрит на него; Тарталья понимает, что он что-то обдумывает. Возможно, взвешивает все варианты. Тарталья, как дурак, мечтает увидеть истинную форму этого оборотня. Но, увы. Он не двигается. Скорее всего, он просто поворачивает голову обратно к солнцу, не приглашая Тарталью остаться и не прогоняя его. И, как маленький засранец, Тарталья воспринимает это как разрешение составить компанию этой змее. И вот так проходит их вторая встреча – в уютной, непринужденной тишине, под лучами послеполуденного солнца, падающими на них двоих. (И если Тарталья заснет и проснется оттого, что змей парит над ним, с любопытством тычась носом в его шею, он ничего об этом не скажет.) *** Тарталья на самом деле не знает, как это происходит, но они вдвоем заводят какую-то странную рутину. Они встречаются во второй половине дня, всего за несколько часов до захода солнца, и составляют друг другу компанию. Иногда Тарталья приносит какую-нибудь игру или книгу. Змей либо ест вместе с ним, либо слушает, как он читает строки из своих любимых историй, обвившись вокруг его бедра или, возможно, вокруг него. Нежные, тонкие пальцы играли с гладкой золотой чешуей, и змей иногда накидывал какую-то часть себя на плечи, повернув голову к книге. Это мило, думает Тарталья. Приятно иметь кого-то, кто действительно хочет выслушать все, что он хочет сказать. Иногда Тарталья приходит в образе лисы. Рептилия обвивалась вокруг него, пока они лениво грелись на послеполуденном солнце. Рыжая лиса посреди золотой, массивной чешуи. Змей, казалось, любил класть свою огромную голову на живот Тартальи. — Эй, — говорит однажды Тарталья. «Кстати, когда у тебя день рождение? У меня двадцатого июля». Вот так, думает Тарталья. Информация ради информации. Он привык разговаривать с разреженным воздухом, но чаще всего змей находил способы ответить ему. Давай, думает Тарталья. Перевоплотись и ответь мне. Я хочу тебя увидеть. Как сильно Тарталья хотел прикоснуться к лицу этого оборотня. Он думает, что ему было бы достаточно увидеть это. Услышать. Но змей просто наклоняет голову в его сторону, прежде чем положить голову ему на колени. Он не сдвинулся с места, когда Тарталья пытается оттолкнуть его, или даже когда он угрожает, что "больше не буду тебя гладить, если ты мне не ответишь, змея переросток!" Вот так вопрос Тартальи остается без ответа. (В конце концов он все равно гладит глупую змею; он ничего не может с собой поделать.) *** День рождения Тартальи наступает в мгновение ока. Он действительно не знает, почему он решил провести его со змеей, из всех оборотней. Синьора предложила отвезти его в город на целый день, переночевать у нее, но он отказался. Возможно, он питал какую-то надежду, что змей даст ему то, что он хочет – то, чего он всегда хотел. Поэтому он сказал ей, что хочет вернуться к закату, иначе вообще не поедет. Так вот как он оказался здесь. Тарталья бросился сюда; на полпути он превратился в свою лисью форму, а затем ему было трудно остановиться, когда он наткнулся на поляну. Как всегда, его змей поднимается, чтобы поприветствовать его, разворачиваясь из своего тугого кольца. Тарталья, затаив дыхание, наблюдает, как он скользит вперед; он поднимает голову, приближается. Тарталья наклоняется вперед. Их носы соприкасаются. Это первый раз, когда змей позволил этому случиться. Большую часть времени они просто парили в воздухе. Затем змей отстраняется, разглядывая его. А потом он отступает обратно в тень дерева, лунный свет падает на его чешую. Тарталья, завороженный, обнаруживает, что следует за ним. Змей пристально смотрит. Проходит мгновение, затем два. Потом три. Наконец, Тарталья отодвигается назад. «Ты хочешь, чтобы я что-то сделал?» Голова змеи указывает на спину. — Ты хочешь, чтобы я отвернулся? Надежда, непрошеная, наполняет его грудь, заставляет его сердце биться быстрым тук–тук–тук. Нет никакого способа, верно? Этого не должно быть. Не после всего этого времени. Вот в чем дело с объектами желания. Вы так долго стремитесь к ним, что, когда вы, наконец, получаете их, вы начинаете сомневаться в реальности. Но змей кивает, и Тарталья сглатывает. Может быть, это не то, чего он хочет. Может быть, дело в чем-то другом. Может быть, это— Раздается какой-то звук. Сначала что-то зашуршало. Рыжие лисьи уши, примостившиеся на голове Тартальи, удивленно подергиваются, прислушиваясь. И тут чья-то рука ложится ему на плечо. Тарталья разворачивается так быстро, что у него кружится голова; это заставляет его споткнуться и упереться в твердую грудь. Большие, сильные руки тянутся вверх, чтобы взять его за руки, удержать, но Тарталья чувствует, что парит. Внезапно ему становится страшно смотреть вверх. Вдоль обнаженных (очень сильных, мускулистых) рук имеются чешуйки. На верхней части предплечья и на открытой талии (боже мой, у него есть пресс, о боже, он без одежды, боже мой, у него чешуя на бедрах и по бокам верхней части бедер)— На его очень подтянутой и обнаженной груди также есть чешуйки, и боги, боги, боги, он не может этого сделать, он— — Тарталья. Блядь. От его голоса у Тартальи слегка дрожат колени. Это реально? Этого не может быть. Бархатистый и гладкий, глубокий и хриповатый, как теплая карамель, как мед. — Глаза здесь, наверху. Блядь. Тарталья поднимает взгляд вверх— И он втягивает воздух. Может быть, если бы обитатели этого леса взглянули на это лицо, они действительно назвали бы его богом. Густые брови, пронзительные глаза с золотыми зрачками, бездонными, как пропасть в скале, глубокими, как море; угловатый нос, резкие, но не слишком черты лица. Полные губы, длинные темные ресницы. Темные, длинные волосы цвета его чешуи, густые и мягкие, падающие ему на глаза. Он неземной, думает Тарталья, протягивая руку, чтобы провести по чешуе на скуле мужчины. — Ты наконец скажешь мне свое имя? — Тарталья поймал себя на том, что спрашивает едва слышным шепотом. Змей издает мрачный, темный смешок, наклоняясь вперед. Их лбы сталкиваются; руки обвиваются вокруг талии Тартальи. Тепло, жарко. Тарталья уверен, что покраснел. — Меня зовут Чжун Ли, — говорит он тоном лиса. Грубые большие пальцы вырисовывают очертания на его талии, Чжун Ли наклоняется вперед. Тарталья делает глубокий вдох. — Можно мне? Бляяядь. — ...Да. — С днем рождения, баобей. Сначала поцелуй нежный. Медленный. За ним легко угнаться. Но потом он становится быстрым и обжигающим, и Тарталью прижимают к дереву, и он выгибается дугой, и боже, боже— У него никогда не было такого лучшего дня рождения.