Ранним утром тебе плохо спится.

      Ты слышишь стук в дверь, уже десятый или сотый — ты сбился со счету, пытаясь заснуть. Сначала ты думал, что это уборщик, в крайнем случае — Гарт, но теперь ты уверен, что за дверью сидит твой напарник и, как грустная собака, просится внутрь. Офицер целый день был несобранным больше обычного, то и дело исподлобья посматривал на тебя. Наклоняясь ближе к улике, на которую он указывал, ты чувствовал на себе взгляд, пристально изучающий твой затылок.       Думая о Гарри, ты сегодня подолгу глазами пропадал в туманной дали Ревашоля, пока офицер водил вас по городу. Ты хотел поговорить с ним вечером, но вы разошлись в спешке: бросив «Доброй ночи, Ким», он ушел к себе.       Казалось бы, он должен сейчас спать мертвым сном. Но нет, вот он тут — у твоего порога.       Между поскребываниями ты слышишь странное шуршание. Из коридора пробивается шипение радио: начались пятичасовые утренние новости. Скоро внизу зажгут свет и работники «Танцев в тряпье» начнут готовиться к открытию, а этот балда сидит у тебя под дверью.       Любопытство в конце-концов оказывается сильнее сонливости, и ты вылезаешь из-под одеяла. Пробираясь босиком по ледяному полу, ты спотыкаешься о ножку стула и чуть не падаешь на пол, останавливаясь около полоски света из коридора. Шуршание за дверью прекращается. Ты сжимаешься и втягиваешь через зубы воздух — неужели Гарри услышал? Не хочется, чтобы он подумал, будто его выходки на тебя как-то действуют, и еще хуже, если вдруг он может увидеть тебя прямо сейчас — в майке и шортах. Хотя, конечно, не ему тебя за такое стыдить. Все равно! Это было бы нелепо, думаешь ты, и крайне неловко. Пробуешь отступить назад и аккуратно подходишь к двери, и, почти прильнув глазом к просвету, снова поскальзываешься на чем-то, создавая еще больше шума.       Приходится опереться о стену, чтобы Гарри точно не увидел тебя снаружи. Глаза почти привыкли к темноте, и на полу становятся различимы продолговатые кусочки бумаги. Под дверь пролезает еще одна. Тебе ничего не видно: тут слишком темно для чтения, ты еще и без очков. Какое-то время уходит на составление самого тихого маршрута до тумбочки, где они лежат.       Ты аккуратно возвращаешься к двери и, восстановив способность видеть, моментально одергиваешься. О нет. «Я тебя слышал», — читаешь ты немного неровный почерк. Да, точно он, ты узнаешь эти буквы. Кажется, тебе впервые настолько неловко. Лучшей тактикой сейчас будет ничего не отвечать, не шевелиться, не дышать, и тогда Гарри—мать его неугомонный полуночник—Дюбуа может подумать, что ему показалось.       Вы оба молчите с полчаса. У тебя уже ноги начали затекать, поэтому приходится сползти по стене и устроиться на холодном полу. Нехотя ты признаешься себе, что теперь с интересом ждешь от Гарри чего-то.       Снова слышишь шорох карандаша и шелест бумаги. Под дверью проталкивается еще один кусочек. Ты косишь взгляд: «Можешь не притворяться, Ким». Дело плохо, ты встрял окончательно. Ладно, нужно придерживаться первоначальной тактики: ты сидишь, не шелохнувшись, и не дышишь.       Хочется спать, но на полу холодно. Ты беззвучно подтягиваешь к себе плед, который упал с кровати, и кутаешься в него. Пусть слушает, если ему так хочется. Почему он еще не ушел? Может, тоже заснул? Ты решаешь прочитать часть записок, что попала в полоску света. «Ким, выходи» «Как дела» «Пойдем пить *что-то зачеркнуто* какао!!!!!!» «Что делаешь» «я соскучился» очень мелкими печатными буквами «пошли на балкон»       Ну нет, тебе и здесь хорошо. С трудом получается удержаться от вздоха. И смешно и грустно: ну неужели Гарри совсем нечем заняться без тебя? Порылся бы в записях о деле, например. Потом ты вспоминаешь его «стиль» ведения расследования, и думаешь, может, от этого он и не спит — столь хаотичная работа, должно быть, опустошает. От мыслей тебя отвлекает очередная просунутая бумажка. «Ты их читаешь»       Вот так просто. Утверждение. Да, читаешь, и что он тебе сделает? Ты в другой комнате. И потом, Гарри с таким же успехом мог засовывать их, пока ты спишь, хихикая в торжественном одиночестве над своей проницательностью.       Еще записка, на этот раз почти сразу. «Не валяй дурака»       Быстрые движения карандаша, еще одна: «выходи»       Скоро под дверью будет куча, которую с утра ты точно увидишь. Потом он целый день будет на тебя многозначительно смотреть, пытаясь вытащить признание. Или ему станет стыдно? Может, ты просто не будешь это упоминать больше никогда во время ваших встреч, и тогда он забудет и сам. Происходящее кажется абсурдным, и ты даже не знаешь, что хуже: если он опять напился или если делает такое в трезвом состоянии.       Снова шуршание. На этот раз записка пролезает не до конца внутрь, заметно, как Гарри не сразу отпускает ее. Только кончик загадочно торчит из-под двери. Да он бросает тебе вызов — это провокация, офицер, так нечестно!       Теперь точно нужно уходить спать или сидеть еще тише, чтобы он разочаровался в этой затее и закончил переводить бумагу. И вообще, чем он там пишет? Ты надеешься, что он не свистнул твой карандаш, когда ты вечером оставил блокнот на столе внизу, но одного пристального взгляда достаточно, чтобы приметить знакомый графитный след. Это уже слишком, Гарри. Ты пытался не замечать его клептоманские замашки в книжном, но теперь вас ждет серьезный разговор.       Ты не слышишь, чтобы он поднимался с пола, только еще шорох карандаша, потом — что-то резкое и смявшаяся бумага. Теперь сидит тихо. Как же тебе хочется посмотреть, что он там написал.       Через двадцать минут полной тишины ты не выдерживаешь. Наверное, он все-таки заснул. Рука предательски дрожит из-за недосыпа, а в глазах скачут черные звездочки. Переутомление… Голова шалит, и попытка осмыслить действия с треском проваливается: ты хватаешь записку за край двумя пальцами и тихо вытягиваешь ее из-под двери. «Классные очки, Ким»       Ты… Ты не знаешь, что про это думать, разве что: «Почему????» Голова кружится. Ты чувствуешь, что у тебя горят уши. На балконе все было более официально, и такой комплимент мог бы сойти за желание наладить хорошие отношения. А что это теперь? Уместности твоему горемычному другу не занимать. Беспорядочные мысли скачут в голове, трепещут и заворачиваются в груди. Ты понимаешь, что сжимаешь листок и шуршишь им очень громко. Как ты надеешься, что Гарри все-таки спит.       Когда ты вновь слышишь карандаш, сердце пропускает удар. Теперь тебе не отвертеться. Он не просто знает, что ты их читаешь, он видит, что ты их читаешь. Кромешная тьма комнаты звенит тишиной, твой взор в задумчивой нерешительности смятенно гуляет по ней. Что ты сейчас пытаешься разглядеть на потолке? Стена за спиной становится слишком жесткой, когда ты скатываешься по ней к самому полу, дотрагиваясь до виска — может, еще немного рассудительности в тебе осталось? Поделишься ей с Гарри? «Ким», — вылетает из-под двери.       Ты читаешь и хочешь, чтобы Гарри уже сказал что-нибудь. Он же знает, что ты услышишь, зачем продолжать этот детский сад с записками? «Киииииим»       Ну нет, Гарри. Нет. Почему ты не разговариваешь, Гарри? Одними губами ты произносишь его имя, эхом оно отдается в груди, унеся с собой тихий вздох. А почему ты сам не говоришь ничего? Вам обоим неловко. Хотя, кажется, ему — не очень, потому что к куче бумажек добавляется еще одна: «У тебя классная куртк»       С этим ты определенно согласен. Внутри тебя просыпается ребячество, уши горят еще сильнее. Что-то колется в ладонях. Ты закрываешь рот рукой, чтобы не захихикать от напряжения, но из тебя все равно вылетает сдавленный смешок. Реакция с той стороны моментальна: «С чего тбе смешно»       Ты решаешь сыграть с ним. Тянешься за блокнотом, нащупывая только один карандаш; второй точно у Гарри. Единственное, чем сейчас заняты мысли — это изобретение ответа. Серьезный? Смешной? Может, поворчать на Гарри из-за того, что он тебя разбудил? Не хочется портить с ним отношения, к тому же, он не со зла так. Возможно, и правда скучает: завтра вам стоит погулять, как закончите вечером. Может быть, ты расскажешь ему еще что-нибудь про Кинему. «Открываю»       Ты осторожно приотворяешь дверь, и его там нет, так что ты уверенно распахиваешь ее и слышишь треск и шипящее «ой». На тебя выпрыгивает Гарри, держась за лоб. — Что ты там пытался сделать? — Напугать тебя! — да у него когнитивные способности камня, думаешь ты. — Как? Ты знал, что я читал твои записки.       Гарри не находится с ответом. Он выглядит таким сонным: волосы растрепались, пока он ворочался на подушке в попытках заснуть. Мятая рубашка, кажется, еще дышит мартовской свежестью, пробравшейся через разбитое окно в комнату; от холода не спасал брезентовый плащ, накинутый на его плечи. Как будто боясь, что он упадет, Гарри стоит, чуть ссутулившись. Вид у него растерянный — больше обычного.       Переминаясь с ноги на ногу, он треплет край рубашки. Ты замираешь. Ухает внутри тяжелое и незримое что-то в пол, пытается к нему пригвоздить тебя, придавить. Он смотрит на тебя, опустив голову. Ты боишься, что в коридор кто-нибудь выйдет и заметит вас, поэтому осторожно берешь его кончиками пальцев за край ладони. Ты отворачиваешься, чувствуя, как уши ярко-пунцовым красит смущение. Краем глаза замечаешь: рассвело.       Заходя обратно в комнату, тянешь Гарри за собой, и он крепче обхватывает твою руку. Ты слегка сжимаешь пальцы вокруг его ладони. Когда вы заходите внутрь, Гарри цепляет дверь ногой, и вы оказываетесь в темноте. Он становится ближе. Вы отходите в сторону, ты снова спиной у стены. Гарри встает прямо перед тобой, очень близко — так близко, что тебе спирает дыхание, но ты не подаешь виду. Глухой сумрак номера окутывает вас, скрывает глаза друг от друга, от него — твои румяные уши. Но теперь тебе лучше слышно его глубокое и дрожащее дыхание.       Гарри берет твою вторую руку, подбираясь большим пальцем к запястьям, и ты чувствуешь себя приятно загнанным. Твоя спокойная сдержанность пропадает окончательно, когда он прижимается к тебе и утыкается носом в шею. Ты дрожишь, потому что его бакенбарды щекочутся, и незаметно для самого себя сжимаешь его ладони в своих. У Гарри плечи дергаются, когда он немного отстраняется, выпуская тебя из своих рук. На твою талию опускаются теплые ладони и с легким поглаживанием тянут тебя. Ты не сопротивляешься. Они поднимают снизу жар, сковывающий в затылке и останавливающийся комом в горле. Ты прикусываешь щеки, стараясь не издать ни звука.       Что-то внутри тает, когда он поднимает голову и оставляет невесомый поцелуй у самого уха. Ты шумно выдыхаешь. Твои руки плывут все выше по широкой спине; пальцы перебирают мягкие каштановые волосы и, отыскав резинку, распускают хвостик. Тебе всегда нравилась его небрежная прическа.       Дрожь пробегает по ногам и остается слабостью в коленях. Его губы скользят по щеке, и скоро они в миллиметре от твоих. Он целует тебя в уголок рта и слегка отодвигается. Ты больше не можешь держать себя в руках, и, желая сократить расстояние между вами, сам тянешься к Гарри. Прильнув к нему, придерживаешь его за щеки и целуешь. Он напирает в ответ, прижимая тебя к стене. Легким совсем не хватает воздуха, и ты расслабляешь челюсть, вдыхая. Гарри тут же делает поцелуй глубже, из-за чего ноги у тебя окончательно подкашиваются.       Он ловит тебя и вжимает бедрами в стену. Ты испускаешь сдавленный вздох, уже не такой тихий. Имя замирает у тебя на устах. Его руки гуляют повсюду: опускаются ниже, к твоим бедрам, играют с краем майки. Ты перестаешь дышать и вытягиваешься в струнку, когда чувствуешь тепло его пальцев на коже. Внутри тебя все переворачивается, последняя капля стойкости испаряется, и ты расплываешься под его прикосновениями.       Что-то прогремело внизу и по лестнице, а потом остановилось у одной из дверей.       Тянешься к пуговицам на его рубашке. Коленом Гарри жмется к твоему бедру, и пальцы тебя не слушаются. Он помогает, и ты начинаешь в смутной спешке снимать его галстук. На мгновение ты ловишь замутненный взгляд, пронзающий тебя, смотрящий в самую глубину твоих мыслей. Ты — теплое море. Нежная слабость расплывается в тебе и вокруг, окутывая густым туманом вас обоих. — Гарри!       Ты едва различаешь знакомый голос, который тут же заглушает дыхание твое и его, ваши перешептывания. Не следишь за своим языком: он слышит, как мягко это имя слетает с твоих губ. — ГАРРИ!       Тревога резко накатывает. Это говоришь не ты. — Твою мать, ты здесь, что ли? Ты опять брал мою чековую книжку?       Гарри замер, и ты тоже. Вы частью стены стоите в метре от двери, в которую сейчас раздраженно стучат, и молчите. — Сколько раз я говорил тебе не воровать ее со стойки?! Выходи! Я вижу там кучу бумажек! — Гарт жестко пинает дверь, — Моих бумажек!       Со скрипом в комнату проникает свет электрических ламп. Тебе очень хочется, чтобы за ним ничего больше не попало сюда. И никто. Но на пол ложится знакомая тень. Гарт смотрит по сторонам, опираясь на ручку двери. — Гарри, если ты здесь, тебе лучше показаться сейчас же, иначе люксовый номер на заднем дворе снова станет открыт для тебя!       К счастью, Гарри не издает ни звука. Ты чувствуешь его подрагивающую грудь вплотную к своей; его безмолвный смех тебя понемногу успокаивает, когда ты наконец слышишь удаляющиеся шаги. — Я найду тебя, и не посмотрю, что ты член РГМ, Гарри! — доносится до вас угроза с лестницы. К Гарту с удивлением обращается повар, но тебе уже не хочется прислушиваться. Вспышка страха из-за навестившего вас мужчины быстро сменяется стыдом.       Сквозь шторы пробивается холодное утреннее солнце, освещая твой покрытый испариной лоб. Ты видишь перед собой подернутое румянцем лицо, выражающее растерянность и смущение. Гарри клюет носом тебе в шею и посмеивается. Ему смешно! Стой вы справа от двери, сейчас бы подписывали расторжение договора об аренде. Оба.       Ты похлопываешь его по спине, обнимаешь крепче. Ты не злишься на Гарри. Просто в следующий раз стоит закрываться.