Ларчик просто открывался

- Гэгэ, пощади… - этот жалостливый всхлип мог бы растрогать кого угодно, но не Бога войны. Иногда Хуа Чен думает, что даже не подозревает, сколько жестокости хранится в душе его возлюбленного небожителя. Он выводит эту блядскую сутру уже семьдесят пятый раз. О том, сколько бумаги и чернил он вымарал и говорить не стоило. Однако супруг удовлетворен не был. - Нет, Сань Лан. У тебя получается уже чуть лучше. Нужно просто еще немного потренироваться. – Его Высочество наследный принц Сяньлэ улыбается самой дружелюбной и нежной улыбкой. Великий демон со скорбным вздохом принимается за новый лист. - Этот ученик, конечно, рад, что его шифу так высоко ценит усердие этого никчемного. Но гэгэ, хоть себе не ври. Как не было успехов, так и нет. У этой Селедки скоро долг кончится, сколько я у него чернил требую. Се Лянь смеется и, наконец, милость в его сердце побеждает упрямство. - Ладно, Сань Лан. На сегодня можем закончить. Но только на сегодня! – Обрывает он радость и облегчение, вспыхнувшее в глазах демона. – Мне очень жалко Инь Юя, который единственный в Призрачном городе понимает твой почерк и переписывает все свитки, что ты ведешь. Хуа Чен фыркает и бурчит что-то похожее на «это его работа… там деньги плотются». Принц решает прервать ворчание ласковым поцелуем в щеку. Сань Лан тут же замолкает и, прижмурившись от довольства, поворачивается, срывая менее целомудренный поцелуй с губ своего супруга. Вскоре оба, тяжело дышащие и раскрасневшиеся, разваливаются на подушках. Сань Лан как кот трется виском о ребра своего небожителя и тот, смеясь, милостиво машет рукой. - Иди уже, подлиза. Каллиграфией заниматься, так он страдает, а как за картину сесть, так пара часов – это увлекательный процесс расслабления. – Се Лянь добро смеется. В его глазах нет ни капли серьезного возмущения. Он переворачивается на живот и даже не собирается натягивать рукав ханьфу, съехавший с плеча. Только подгребает к себе подушку, чтобы удобнее было наблюдать за работой супруга. - Зато я знаю, что картина не вспыхнет в моих руках, как начертанный талисман богатства. – Весело отзывается градоначальник, пока подходит к мольберту и достает угли. Его Высочеству нечего возразить. Талисман богатства и правда вспыхнул в руках его бедствия, не иначе, как от негодования за такое жестокое с ним обращение. - И все-таки я не понимаю, как, создавая такие прекрасные картины и скульптуры, ты имеешь такой низкий уровень начертания иероглифов? – Этот вопрос уже не первый раз возникал в голове Его Высочества. И он до сих пор бился над ответом. - Не знаю, свет мой. – Губы Се Ляня тронула улыбка. Почему-то за творчеством, Хуа Чен опускал все его титулы и регалии, называя только именем или ласковыми прозвищами. Возможно, он никогда не признается, но это нежное «свет мой» или «А-Лянь» - нравится принцу гораздо больше такого же любящего, но уже привычного «гэгэ». Хотя от последнего он никогда не откажется. - Хоть демонам и не свойственно созидание, я предпочту писать картины и высекать скульптуры. Ведь всех иероглифов Поднебесной не хватит, чтобы описать мою любовь к тебе. – Сань Лан улыбается, выводя на холстине росчерки нового портрета Его Высочества, который так стати занял нужную позу. Бог войны прячет лицо в подушках. Щемящая нежность с толикой смущения звенит в его душе, безмерным счастьем растекается по венам. Он возвращает взор к Хуа Чену. - И все же… - слова Се Ляня были перебиты его же удивленным возгласом. Он сел и пару раз хлопнул глазами, глядя на супруга. - Что такое? – Спросил Хуа Чен, оборачиваясь, но, не отрываясь от работы. - Сань Лан, можно тебя попросить сесть за столик и взять кисть для каллиграфии? Можешь ничего не писать, просто возьми кисть. Князь демонов, не спуская непонимающего взгляда с возлюбленного, отложил уголек и вернулся к столу, выполняя просьбу. - Что гэгэ хочет понять? – бровь непревзойденного взметнулась, когда Бог подполз к нему, молча осматривая позу. - Почему ты взял кисть правой рукой? – этот вопрос заставил демона растеряться. - Но я всегда пишу правой. Ты не замечал? – Хуа Чен в замешательстве подцепил чистый листок и вывел сутру, которой мучился последние несколько часов. Получилось так же убого, как и всегда. - Замечал. – Кивнул Се Лянь, неотрывно следя за каждым движением чужой кисти. – А почему рисуешь левой? Князя демонов сбился и уронил кляксу на пергамент. Поморщившись и отложив кисть, он ответил. - Я никогда об этом не задумывался, А-Лянь, ведь картины я пишу не рукой, а сердцем. В этом ответе было ни грамма лжи. Скулы Се Ляня опалил румянец. Он неловко отвел взгляд, все еще не привыкший к такому открытому проявлению чувств, а потом все же справился с собой и, взяв кисть, вложил ее в левую руку демона. - Попробуй так, Сань Лан. – И улыбнулся такой улыбкой, что Хуа Чен не посмел отказать. Перехватив кисть поудобнее, как уголек, что только-только покинул пальцы, непревзойденный демон, почти не отрываясь от бумаги, вывел иероглифы. Оба в изумлении распахнули глаза. Выведенные строки были столь аккуратны, что в изяществе превосходили те, начертанные в книге, по которой демон обучался. Се Лянь рассмеялся. Он хохотал так, что повалился обратно на подушки и начал икать, не имея сил вымолвить хоть слово. Хуа Чен же застыл, не зная, как реагировать на раскрывшееся. Только беспомощно смотрел на утирающее слезы божество. - Гэ… - почти в отчаянии протянул великий Князь демонов. Его супруг тем временем налетел на него с объятиями, да расцеловал в щеки, заставляя уронить проклятую кисть и выпачкать их одежды. - Са… Сань Лан! – все еще посмеиваясь, воскликнул принц – Мы что, за все это время не пробовали взять кисть в другую руку? – он был поражен. Ведь над почерком демона они оба трудились не первый год. Настала очередь Хуа Чену покрываться стыдливым румянцем. - Не смейтесь надо мной, Ваше Высочество. Этот презренный ученик никогда не обращал внимания. В детстве он видел, что все держат кисти в правой руке, когда пишут. И он стал держать тоже. А потом привык. Сильнейшему демону, Собирателю цветов под кровавым дождем хотелось провалиться под землю от собственной глупости, пока его возлюбленный супруг смеялся ему в плечо. Се Лянь смеялся не над своим любимым. А над тем, что тоже не замечал. До сих пор! Уж сколько они вместе! Сколько он бился над почерком Сань Лана?! А сколько наблюдал за тем, как он пишет картины или лепит скульптуры! А Эмин? Бог войны знал, что его супруг мастерски владеет боем обеими руками, но в ножны Эмин опускался всегда левой, ведущей рукой, даже вопреки тому, что те висели под правую. - Я не думал над тобой потешаться, Сань Лан, - прошептал принц в губы своего супруга – Просто рад, что Инь Юй освобожден от тонны бумаг. А достопочтенный господин Хэ не изведет всех каракатиц на чернила. Хуа Чэнчжу не оставалось ничего, кроме как поцеловать своего супруга.