Соль с твоих губ

Горло саднило, будто стёсанное изнутри крупнозернистой наждачкой, а лёгкие не могли определиться: то ли лопнуть от раздувающегося ежа боли внутри, то ли скукожиться от придавившей грудную клетку плиты. И такая помойка во рту, что хотелось глотнуть антисептика. Тяжесть пропала, и его тут же вывернуло чем-то тёплым, тухлым и химическим. Он провёл языком по зубам, подцепил и выплюнул мелкий кусочек какой-то пластиковой плёнки. Воздух казался невероятно сладким, а усталость – неодолимой, но ласковое, поглаживающее прикосновение к щеке не давало провалиться в сон. Титаническим усилием Иваизуми разлепил ресницы – размытые пятна не сразу собрались в картинку. Над ним нависал Ойкава. С потемневших волос капало, на скуле алел порез, неестественно яркий на побледневшем лице, безэмоционально застыли глаза с расширенными зрачками. Царапнуло недоброе предчувствие. — Хорошо, что я не выпил текилы. От ровного небрежного тона в голове Иваизуми дурным воем зашлась сирена. Запоздало дошёл смысл слов. — Что? — Ну, знаешь? Выпить шот текилы, нырнуть в море, а на берегу слизнуть соль с губ возлюбленного. И даже закусывать лаймом не нужно. Романтика. Что-то было катастрофически не так. Что-то, что Иваизуми пропустил. Он дёрнулся, намереваясь сесть, зашипел, когда, сбивая дыхание, полоснуло раскалённым, и замер. Ладонь Ойкавы бережно, но тяжело легла между ключиц, не позволяя шелохнуться. — Лежи. Я, возможно, сломал тебе ребро, пока откачивал, — маска отстранённости пошла трещинами, смешок скрежетнул сдвинувшимся по склону камнем. — Переборщил ненароком, но хоть не в оболочке* был, и то радует. — Ойкава. — Подожди немного, я успел вызвать наших, они скоро. Тишина вязкой ядовитой смолой растягивалась между вдохами. Рассеянный свет выделял наизусть знакомый профиль: непослушный завиток волос над виском, судорожно стиснутые челюсти, колотящаяся пульсом на шее венка. Стылый бетон плит под спиной и запах заброшенных заводских кварталов вокруг. — Ойкава, я… — Иваизуми сбился, ужаснувшись агонии, плеснувшей из жадно уставившихся на него покрасневших глаз. — Ты не дышал… — камень утянул за собой весь склон обвалом в пропасть. — Я увидел вспышку, и связь пропала. А потом ты упал. Вокруг была мутная вода, ничего не разобрать, и достучаться я не мог, сигнал как в пустоту уходил. Бесполезно шарил вслепую. Долго, так долго. Чуть не захлебнулся от радости, когда нашёл, а ты не реагировал. Тащил тебя на берег, а ты без сознания. Ты не дышал. Бледный, губы посинели, горькие. Ты не дышал, Ива-чан… — Ойкава сорвался на хрипящий всхлип, замолк, уставившись на собственные пальцы, отслеживающие чужой ровный пульс. Иваизуми накрыл ладонью эти подрагивающие пальцы, прижал сильнее, привязывая к реальности. Он чувствовал себя беспомощной, едва не выпотрошенной рыбкой, но это не могло помочь ни одному из них. — Ты меня спас, — поймал мечущийся взгляд, криво ухмыльнулся. Острая заботливая нежность затапливала, требовала притянуть, сжать в объятиях, прорасти насквозь и не отпускать. — Так уж и быть, можешь есть молочный хлеб сколько захочешь ближайшие две недели. — Месяц. — Три недели. — Ладно, три, — губы Ойкавы дрогнули, уголки поползли вверх. Иваизуми выдохнул. Они справятся, дождутся ребят, подлечатся и свалят в отпуск – заслужили. И скривился от прострелившей бок вспышки боли. — Я убью эту тварь! Найду подонка и медленно-медленно убью тело, а затем возьмусь за сознание. Он пожалеет, что родился, но даже не сможет умолять о смерти. И никто его не найдёт. — Ты поручишь его Макки, а сам останешься рядом, пока меня будут латать в больнице, а потом мы поедем отдыхать. Пообещай. — Нет. Он не спорил, ставил перед фактом. Заострившееся в жестоком оскале лицо перестало быть обманчиво мягким, от привычного легкомысленного выражения не осталось и следа. Перед Иваизуми был агент, хладнокровный, расчётливо-циничный и неумолимый в достижении поставленной цели. Чьё шутливое прозвище из Академии обрело известность вне её стен и перестало вызывать усмешки. Демон, которого опасались не в одной планетарной системе, и который сейчас жаждал крови. Ойкава не был невинным хрупким цветком, не нуждался в опеке. Его можно было отпустить, не беспокоясь, что тот возненавидит себя и будет мучиться по ночам от содеянного. Не будет. Ойкаву не нужно было спасать, но… отпускать его не хотелось. Время и безопасность нужны были их связи, надломившимся спокойствию и уверенности. — Пожалуйста. Просьба далась неожиданно легко, без усилий, шокировав неприкрытой искренностью их обоих. Ойкава напряжённо молчал – желваки ходили под кожей щёк, а потом нехотя, согласно кивнул, расслабляясь. — Как скажешь. — Я сам натравлю на него Макки. — А я с превеликим удовольствием из-под земли достану этого ублюдка, — вклинился подбежавший с командой поддержки Ханамаки. — Спасибо, что не померли, пока мы добирались. Я бы очень расстроился. Убаюкивающе вибрировали двигатели коптера. Адреналин схлынул, предоставив Иваизуми возможность в полной мере насладиться последствиями драки с преступником, удара зарядом шокера, падения с высоты в залив и почти утопления. Голова отвратительно гудела, порой к горлу подступала тошнота, а тело ощущалось одним гигантским синяком с хаотично перемещающимися вспышками резкой боли. Пристроившийся на полу Ойкава прислонился плечом к гравитационным носилкам. Выглядел паршиво, но на все уговоры медиков упрямился и не выпускал его руки из своей, поглаживая костяшки подушечкой большого пальца. Было приятно. — Мне нужно просить, чтобы тебя приковали к койке? Он вскинул голову и показательно-оскорблённо фыркнул: — Что за гнусные инсинуации?! Я умею держать обещания.