Попытаться оторвать командного доктора от работы – всё равно что подписать себе смертный приговор. Даже если попытка направлена исключительно во благо и желание, чтобы тот наконец поспал.
Первым такое провернуть однажды вознамерился скаут. Парнишка долго вился возле медика, шумел, возился, но лимит терпения исчерпал ровно в тот момент, когда уронил какое-то хрупкое оборудование. Из лазарета бостонец вышел уже лишь на следующий день, вытаращившись в пространство полными ужаса глазами и бессмысленно что-то лепеча одними губами.
Вторым попытку предпринял пулемётчик. Его компании доктор был скорее рад, чем нет, и большой русский понадеялся, что сможет уговорить (ни в коем случае не заставить) его вздремнуть. К сожалению, в тот день у медика оказалось особенно паршивое настроение; лишь хтоническим богам известно, как, но пулемётчик оказался вытолкан из лазарета, предварительно оказавшись облаянным на смеси английского и немецкого языков. Потом доктор, разумеется, извинился за своё поведение, и его верный напарник на поле боя всё понял, но лезть больше не стал.
На какое-то время медик наконец смог вздохнуть полной грудью и с головой уйти в работу, но долго это всё равно не продлилось. В один из тихих вечеров слабый запах лекарств и крови в воздухе разбавил запах табака.
– Только не кури здесь,
bitte. – доктор даже не потрудился поднять голову от заполнения… ладно, шпион даже не хотел предполагать, чего именно.
– Я помню, – мягко отозвался голос из, казалось бы, пустого угла. Чтобы не нарушать данное доктору обещание не курить в лазарете, шпион всегда неспешно затягивался перед входом. Он сбросил с себя марево невидимости, подошёл ближе и аккуратно присел на край стола.
– Мсье Конагер поделился своим беспокойством о твоём режиме сна, – он увидел, как иронично изогнулись губы доктора – инженер ведь и сам часто засиживался до самой ночи, совершенствуя свои чертежи; для большего веса он добавил: – Все беспокоятся. Доктор должен зорко следить за своими пациентами.
– Недосып нисколько не влияет на мою способность своевременно реагировать на поле боя. – Доктор откинулся на спинку стула, чтобы исключительно из вежливости (да, именно так происходящее между ними назвать и можно) посмотреть на гостя. – Arbeiten, arbeiten, noch einmal arbeiten. Работа не ждёт.
– А я, значит, подожду?
Шпион еле-еле сдержал ухмылку от вида почти страдальчески сложившихся домиком бровей. Медик бросил на него взгляд из-под очков, означавший богатый спектр от «пожалуйста, мы ведь это обсуждали», до «всё не так, и ты это знаешь». Доктор никогда по-настоящему не вёлся на его карикатурные манипуляции, но всегда презабавно на них реагировал; устоять и не сказать снова что-нибудь глупо-обвинительное было невозможно.
Шпион состроил самое понимающее и принимающее лицо, какое только мог, прежде чем наклониться к медику ближе и вкрадчиво, слегка даже укоризненно протянуть:
– Лю-юдвиг.
На этом доктор вовсе снял с носа очки и устало сжал переносицу.
– Это очень нечестный приём.
Ему в ответ шпион негромко торжествующе хохотнул.
– А ты видишь здесь честного человека,
mon cher?
Медик тоже фыркнул и покачал головой, признавая поражение, но только в этом небольшом обмене репликами.
– У меня действительно много работы, – он снова взялся за ручку, явно вознамерившись больше не реагировать на попытки вытащить его из-за стола словами. Значит, придётся действовать решительнее.
Шпион поднялся на ноги, оправил на себе костюм, а затем красивым, но требовательным движением протянул доктору руку. Тот поднял глаза с бумаг на ладонь, затем на лицо, наполовину скрытое балаклавой, выискивая подсказки. Иногда доктор был страшно недогадлив (особенно когда плохо спал); шпион тяжко вздохнул и качнул рукой в воздухе.
– Разрешите пригласить Вас на танец, мсье.
В этот раз брови медика полезли на лоб уже от удивления.
– Я думал, ты пришёл, чтобы отправить меня
zu Bett, а не… – он сделал неопределённое движение свободной рукой, – заниматься вот этим.
–
Oh s'il te plaît? – теперь шпион почти мурлыкал. Да, это очередной нечестный приём в его арсенале, о чём говорил слегка сердитый взгляд Людвига. Но лишь слегка. – Ты даришь мне один танец, и если у тебя ещё будут силы продолжать работу – я уйду.
– И заваришь мне крепкий кофе, – сердитость во взгляде медика сменилась на сосредоточенность.
– И заварю тебе крепкий кофе, – легко согласился шпион, надевая самую обаятельную из своих улыбок, – но если окажется, что ты наконец-то достаточно устал, чтобы бросить эти несчастные бумажки – я провожу тебя до самой постели.
– И подоткнёшь мне одеяло? – уже слегка кисло осведомился доктор.
– И подоткну тебе одеяло, если будет нужно, – шпиону потребовалось много душевных сил, чтобы не рассмеяться, исказив при том безупречное лицо искусителя.
Медик закатил глаза, но всё же вложил свою ладонь в руку шпиона. Ощущать эту руку без резиновых перчаток было странно даже через собственную перчатку. Странно, но определённо приятно.
– Музыки у меня тут нет, уж извини, – доктор казался почти обрадованным этой маленькой неудачей. Шпион лишь пожал плечами и помог ему выйти из-за стола, слегка поклонившись.
– Ничего такого, с чем я не справлюсь,
chéri.
Не сговариваясь, они заняли именно ту позицию, какая была нужна шпиону: свободная рука партнёра легла на его плечо, а его собственная – на не спрятанную сегодня за форменным халатом талию. Долго она там, впрочем, не удержалась, и быстро скользнула на спину на уровне поясницы, за что шпион получил лёгкий шлепок по плечу. Приемлемая цена за возможность чуть заметно притянуть доктора ближе.
А искренне удивлённое, слегка опешившее даже лицо напротив – лучшая награда за затянутую хрипловатым, приглушённым голосом песню. Шпион делал это очень редко; настолько редко, что многих родных песен уже даже не помнил наизусть. Но что-то из памяти не выжечь уже ничем, и строки бессмертной «Non, je ne regrette rien» словно лились сами собой.
Не то очарованный, не то до сих пор пребывающий в бесконечном удивлении доктор, наконец, расслабился в его руках. Умение танцевать даже базовые бальные танцы вряд ли преподавали в медицинских учреждениях, но шпион не требовал высоких па. Того, что партнёр послушно ступает за ним, огибая то стол, то медицинское кресло и каталки, и слегка покачивается в такт его песне – уже достаточно.
Хотя со сложенной на его плечо головой становится только лучше.
Non! Rien de rien ...
Non! Je ne regrette rien ...
Car ma vie, car mes joies
Aujourd'hui, ça commence avec toi.
Шпион повторил последний куплет несколько раз, желая продлить момент, но даже когда его голос стих, доктор не стал отстраняться. Теперь уже обе его ладони покоились на плечах шпиона, а тот не стал упускать столь удобную возможность; словно опасаясь, что своенравный доктор снова вырвется и убежит ставить ночные опыты, запершись в одиночестве, он обнимает его, нежно, но крепко.
– Я тоже беспокоюсь о тебе,
mon amour, – сказанная шёпотом правда очень уж очевидна, но очень нужная для того, чтоб её услышали, – иди отдыхать.
– Мне кажется, я знаю эту песню, – задумчиво произнёс медик вместо ответа.
– Я бы удивился, если бы ты НЕ знал её, – шпион слегка закатил глаза и прижал пока ещё податливое тело ближе к себе, – я же чувствую, что ты сейчас начнёшь клевать носом. Пойдём.
Медик тяжко, с явным поражением вздохнул у него над ухом.
– Хорошо,
Liebling. Но утром я жду крепкий кофе.
– Договорились.
Это приемлемая цена за ночь уверенности в том, что его любимый доктор наконец-то выспится.
Нет! Ни о чем,
Нет, я не жалею ни о чём.
Потому что моя жизнь и мои радости
Сегодня начинаются с тобой.
