Мандарины

Облизывать губы — плохая привычка, и в этом Нюша не может себя контролировать в двух случаях: при неудавшемся похудении и в прескверном настроении. Иногда ей хочется только есть-есть-есть, а иногда только плакать-плакать-плакать, чаще, конечно, смеяться, влюбляться и качаться на качелях, но всякое в жизни бывает. Лосяш когда-то даже говорил, что эмоции стоит извергать понемножку, чтобы не было потом каких-нибудь потопов, но Нюше чужд минимализм — она создана для излучений! Её энергия должна бить фонтаном из каждой клеточки тела, свет слепить, а пыл подплавлять. Она — радиоактивная свинка, сбежавшая из лаборатории, и только ей дано впечатлять и разукрашивать этот серый мир. Однако не всегда королевам быть весёлым. У Пикассо прошёл негладко голубой период, у Нюши вон тоже своя однотонность на подходе. И не то, чтобы всё было так плохо, но чёрно-белый, к тому же, совершенно не модное сочетание. Нюше импонируют насыщенные, яркие и трендовые цвета. В какие не входит и голубо-серебристый — цвет градом льющихся из её глаз слезинок. Зато вот припухлые и румяные щёчки, нос да губы смотрятся вполне неплохо. Однако всего одна неосторожная смена фокуса, и взгляд падает на подвешенную забинтованную ногу, и досадный влажный хрюк комкуется в пересохшем горле. Только ведь, вот только этим самым утром! ничего не предвещало ей провести предновогоднюю суету в больничной палате. Со второй ноги ещё даже не был снят слегка помятый башмак, с шеи неравномерно стекал от жары в помещении вязанный шарф, а на стуле близ кушетки неаккуратно валялось пальто. Даже сквозь слёзные блики, размывавшие интерьер вокруг, Нюша могла видеть на нём тёмные безобразные разводы растаявшего снега. Впрочем-то и её джинсы, натянутые на ляжках, даже сейчас продолжались украшаться мазками мокрых капель от её же слёз и того же снега, но стекающего струйками с бахромы шарфа. Губы ссаднило и неприятно жгло. Нюша поджала их, стянула шарфик и всмотрелась в пружинистые ворсинки, ставшие заметными только в этот момент. Кинула его на стул к пальто и обиженно вперилась в собственную ногу. Вывих лодыжки с осложнениями — какая нелепость! На костылях она будет смотреться так безобразно! А потом долгое время хромать… А когда она сможет вновь носить туфли на каблучках? Это настоящая катастрофа! Хоть бы только не заставили её проваляться в больнице весь Новый год! Топот. Грохот. Голоса. Нюша дёргается на шум, врезаясь взглядом в дверь, которая спустя минуту распахивается, являя ей запыханного Кроша. Он выглядит растрёпанным и обеспокоенным, его болонка расстегнута, треники в всплесках снега, а волосы беспорядочно торчат с особым упором на две длинные пряди, которые постоянно каким-то образом выскакивают из общей массы, похожие на кроличьи уши. — Нюша?! — почти испуганно хрипит и сбивается на дыхание звонкий голос, когда он всё же входит в палату, пошатываясь. — Крош? — более спокойно, но без сокрытия удивления. С изогнутой бровью она наблюдает за тем, как Крош выдыхает и обрушивается у её кушетки на стул. — ПАЛЬТО! — визжит Нюша, и он вскакивает, хоть его ноги явно гнулись, словно вата без каркаса. Крош лопочет под нос мятые «прости», неаккуратно скомкивая пальто и с осторожностью присаживаясь рядом с ним лишь на какой-то ничтожный край стула. Про упавший на пол шарфик и вовсе все позабыли. Он бегает глазами к ней слишком быстро, несмело и как-то растерянно, словно бы ожидал увидеть на её месте что-то более пугающее. Нюша терпеливо ждёт. Крош собирается с мыслями спустя время. — Ну, ты, как.? — И это всё? — Нюша почти разочарованно фыркает, но сдерживается. Крош заметно смущается. — Что, всё?.. — Нюша выразительно молчит. Крошев взгляд мечется по её лицу, подмечая его румяность и припухлость, от чего так и сбегает трусливо вниз, к собственным пальцам, перебирающим помпон шапки. — Совунья сказала, ты сломала ногу… Тебя увезли на скорой… Даже с мигалками… Губы Нюши всё-таки неосознанно поджимаются в улыбку. Паникёры. — И ты волновался? — сахарный момент так и просил лёгкую язвочку. Его загорелые щёки вспыхивают, а глаза мечутся в отчаянии. Он хлопает губами, хмурится, что-то бубнит, но, скорее всего, сам не разбирает что. Нюше нравится наблюдать за этим какое-то время, даже больше: в нынешнем положении, она бы могла смотреть на это весь день. Смущать Кроша было её хобби, было тем, чем она занималась в периоды скуки. Это разукрашивало серые дни: белые и черные — тусклые — краски мешались с теплым оранжевым в цвет поедаемой им без устали моркови, лазурным синим в цвет спортивному костюму, из которого он не хотел вылезать, и искрящимся белым в цвет лучезарной улыбки с чуть выглядывающей парой передних зубов. Он до последнего боролся с собственной неловкостью, но всегда проигрывал Нюше. Но Нюше частенько было жаль видеть его таким, и она спешила перевести тему, как и сейчас, вздохнув, перед этим: — Да не то, чтобы перелом, — обычный вывих. Скорую вызывали, да. Грозятся, что оставят здесь на праздник. Крош оживился, наконец, взглянув на неё. Нюша же не без досады признала, что сама та ещё паникёрша: развела волнения, разрыдалась, заставила звонить в неотложку и тех — захватить с собой реанимационные устройства. Совунья наверняка до сих пор охает над валерьянкой и трезвонит всем об эдаком несчастье. Крош вон запыханный какой прибежал… А она всего-то подскользнулась и в ноге неприятно кольнуло… Наверняка притуплённую боль можно было перетерпеть на заботе Совы в пару деньков и бегать дальше в предновогоднем ажиотаже по магазинам. Нюша грустно взглянула на подвешенную на растяжке лодыжку в белых бинтах. Крош проследил за её взглядом, крепче стиснув тонкие пальцы на помпоне. — Болит?.. — сочувственно произнёс. Нюша пожала плечами. — Зудит больше. Она скрестила руки и сильнее откинулась на подушку, однако растяжка не позволяла ей лечь на спину полностью. В тишине вновь сделалось скучно. — Так ты волновался, или нет? Она лукаво ухмыльнулась, каким-то образом пропустив через себя ту дрожь, что во мгновение пробила Кроша, заставив резко выпрямиться. Он вновь запинался, глотая буквы, за чем Нюша наблюдала краешком глаза. — Я… Я-я… — Н-НЮЮЮШ-ШААА! Она вздрогнула, и их с Крошем взгляды приковались к Барашу, что всплеснул руками в пороге двери. Брови Нюши изогнулись — он зашёл так тихо, зато речи его были слишком громкими. Бараш подскочил к её кушетке, упав на колени, пронзив обеспокоенными глазами, подобрав её ладонь и принявшись перебирать пальцы. Что-то говорил. Быстро, неразборчиво. По крайней мере, Нюша не разбирала, слыша знакомый голос лишь отдаленным шумом. Её взгляд сбежал к Крошу, стоило только Барашеву упасть в каком-то движении головы. Крош и не пытался маскировать эмоции, потому его удивление быстро сменилось какой-то обидой: его покусанные губы поджались, голубые глаза отказывались лицезреть развернутую Барашем драму, а тонкие пальцы с припухшими костяшками замерли, слегка удерживая шапку, будто в раздумьях. — Я… — смогла уловить она еле слышно. Дыхание само собой затаилось, а где-то в центре груди скреблось раздражение на лепет чужого голоса снизу. — Ну я пошёл. С губ Нюши слетел возмущенный ах, и она дернулась. Да это оскорбление! Это же унизительное глумление над её ранимой душой! Как Крош мог так дерзко избежать провокации?! Как мог бессовестно уйти с поля брани, не побоявшись открыть ей спину?! Ооо, зря он не побоялся, зря он опускал глаза и голову, упуская её из видимости: Нюша бойкая принцесса и не станет терпеть подобных выходок — не побрезгует запачкать руки об чью-то репутацию! Их с Крошем отношения всегда были особенными — по-особенному противоположными. Она капризная, он неприхотливый, она импозантная, он незаурядный, она придирчивая, он разгильдяй. Принцесса, готовая миловать, и рыцарь, готовый служить. Но было у них и общее: оба дерзкие, сентиментальные, увлечённые. Она — принцесса, любящая зрелищность, он — рыцарь, охотно участвующий в турнирах. И Нюшу не устраивал тот порядок вещей, при котором Крош вынуждал её сердце биться слишком часто от волнения. Тем паче, когда она и не знала, с чего вдруг начинала волноваться. Как обычный приятель, как обычный друг её друзей, как человек, которого она видела лишь во время общих гулянок их большой компании он оказывал на неё какое-то слишком особенное влияние. Она ни раз и ни два видела его с другими девушками, отчего-то прекрасно понимая, что именно привлекло их в Кроше: его незатейливость, его доброта, сочащийся из него позитив был мощным магнитом. Когда он улыбался, без стеснений демонстрируя свои два слегка выпирающих зуба, иной раз ещё и с отломанным краешком одного, — хотелось улыбаться тоже. Он всегда приходит на помощь, и это можно назвать даже галантностью, правда какой-то его индивидуальной и своеобразной. Нюша вздохнула, не зная, чем отвлечься от всех этих шумящих и роящихся мыслей в голове. Её взгляд коснулся Бараша, который, возможно, совсем не заметил, что какое-то время она отсутствует в реальности, и всё что-то говорил-говорил-говорил без остановки. Его голос разнился с голосом Кроша — сиплый звон в ушах сменился блеющим похрипыванием. Нюша вздохнула и сморщила нос, выдернув облюбованную ладонь из чужой хватки. — Уже голова от тебя болит, — фыркнула она, откидываясь на подушку и скрещивая руки. Бараш, наконец, замолчал и поднялся с колен. Желая опуститься на стул, он подхватил с него комочек пальто, во что превратил его Крош, и, хмуря брови, встряхнул его, расправил и аккуратно сложил, повесив на спинку. Шарф лёг следом. Он сел на стул и вновь впился в неё своими голубыми глазами. Которые уже не казались бескрайним и чистым небом, скорее лазурным беспокойным морем, день и ночь бьющимся о берега. — Н-н-нюююш-шечка! Я так безмерно счастлив, что с тобой всё в порядке! Что- — Как видишь, не совсем в порядке. Ей нравилось вводить его в ступор так же сильно, как затыкать, заставляя смущаться, Кроша. — Н-но-но-э-но всё ведь обошлось?.. Его взгляд нервно забегал, как и голос задрожал. Потом глаза всё же замерли, и Бараш подскочил, оббегая кушетку и хватаясь за её ботинок, забытый на второй ноге. Нюша не собиралась меняться в лице, но не скрыла от себя тот факт, что такое проявление заботы ей очень импонирует. В один миг она почувствовала себя принцессой. Её плечи открыты вырезом пышного розового платья, из волос сооружена монументальная причёска, увенчанная золотой короной. Взгляд благосклонный и величественный, опущен вниз, где в её ногах, на коленях и в красивой блузе, сидит также коронованный Бараш, бережно держа в ладонях её босую ножку и наряжая её в хрустальную туфельку. Он вежлив, элегантен и внимателен ко всему мельчайшему: от ворсинки на бантике туфли, до морщинки, дрогнувшей на её благородно белом лице. Он был везде и всегда, заглядывал в её рот и почти умолял запрячь его чем-нибудь, чтобы потом с глупой блаженной улыбкой на лице складывать в шкаф её вещи и нести до подъезда тяжёлые сумки. Нюше нравилась такая услужливость так же, как приглядывалась стойкость. Эти упрямость и сокрытие — такие, казалось бы, не удобный для пользования качества, но почему-то так и приманивали к себе, нагревая до пределов допустимого её интерес. Любопытство разыгрывало такую злую шутку, что Нюше тошно от самой себя. Ведь в чём смысл покорять непокорное, когда рядом стелится под ноги что-то более доступное. Возможно, просто запретный плод сладок, но, в таком случае, это глупо. Это очень и очень глупо. Когда Бараш ушёл Нюша легла удобнее, уставилась в потолок и попыталась сопоставить эти два кардинально разных, но привлекающих её характера. Что не увенчалось успехом, ведь, как оказалось, не только их взаимоотношения были двоякими, но и каждый из них троих внутри излучал противоположности. Бараш хоть и услужливый, но чересчур идейный. Она его муза, его вдохновение, его увлечение, но где та дата, когда Нюша ему уже надоест? Когда у него появится новое «хобби»? Даже если за столько лет оно ещё не замаячило, было ясно, что для Бараша заменить Нюшу может любая новая поэма. Бараш был подсолнухом, что поворачивается к светилу, а если такового нет, то к любому другому источнику тепла и света. Крош хоть и непокорный, но верный. Он не будет бросаться в крайности — поначалу только долго бороться с собой, уже потом принимая решение. Которое будет твёрдым. Если втемяшит в голову, уже не отступится. И сейчас в его полупустой голове Нюша как раз в самом центре: оставалось только ждать в какую сторону склониться его решение — рыцарь какого его королевства победит. Этот факт сам по себе мог раздразнить Нюшену гордость: ждать? кому? ей?.. Кого? Может, почтальона с посылкой с новыми бантиками? Может, подарка на день рождения? О, нет, ей предлагают ждать своего рыцаря на белом коне, и ей это предложение не нравится. Крош был цитрусовым, вкус которого поймёшь, лишь счистив кожуру, но запомнишь на всю жизнь. Нюша не заметила, как задремала: пустой сон поглотил её, оставив напряжёнными и затёкшими мышцы. Оставив ни один вопрос в голове нерешённым и перед глазами картинку тусклого тёплого света квадрата палаты с лимонными стенами, окном, наполовину зашторенным бежевыми жалюзи, и ногой, торчащей на растяжке перед её носом, ровно по траектории взгляда. Когда она проснулась, пахло мандаринами. Они нашлись на тумбочке, частью в мешочке и парой штук начищенных. Оранжевые кожурки неаккуратной горкой лежали рядом, а мешочек топорщится на узле. Нюша чуть свела брови и взяла один, задумчиво глядя на махристые дольки. Крош ушёл давно и наверняка уже был дома, значит, навряд ли вернулся, чтобы оставить ей их. Это вполне мог быть Бараш, но тогда кожура не осталась бы лёжать так безобразно: собой и своими вещами он не шибко дорожил, но когда дело касалось показательной заботы для Нюши, был довольно щепетилен. Отделив пару долек и сунув их в рот, Нюша хмыкнула, отмахиваясь от всего, что надумала. Справедливо это мог быть абсолютно любой из её друзей и знакомых: от Совуньи, которая узрела её падение и вызвала скорую, до Ёжика, которого всегда беспокоили и не оставляли в стороне подобные случаи. А мандарины были вкусными: без противных косточек, не водянистые, сладковатые, с небольшой кислинкой и сами по себе миниатюрные — такие, только которые и нравились Нюше. День уже подходил к концу, и вечер подкрался незаметно. Нюшу начало клонить в сон, как только охровые лучи раскрасили ярко пол. Зимой такие закаты редкость, в принципе закаты редкость, ведь темнеет очень рано и резко, словно где-то опускают рычаг, попросту вырубая на планете свет. Было ещё не поздно, да и промежуток между дрёмой совсем небольшой, но Нюша всё равно вновь прикрыла глаза, провалившись в крепкое небытие до самого следующего утра. На этот раз пробуждение сопроводилось не запахом, а тёплом, и Нюша обнаружила на себе одеяло. Брови вновь сдвинулись к переносице, а пальцы принялись ощупывать мягкие волокна пряжи. На осознание, что она не укрывалась, засыпая, не потребовалось времени, а вот чтобы вспомнить, было ли какое-нибудь одеяло в её палате вовсе затратило пару минут. Не было. Из матерчатых вещей только её многострадальное пальто, шарфик да ботинки с бархатными бортами (не в счёт, постельное бельё). Связанное явно вручную, разноцветное одеяло было приятным и тёплым. Она не могла отличить по цвету, чьё оно могло быть, или же вспомнить, видела ли такое в чьём-нибудь доме. Кто же этот тёмный ловелас — таинственный любовник?.. Или же заботливая Сова, вяжущая за и для всех жителей их маленького городка как сто процентный вариант? Впрочем, кем бы ни был этот добрый аноним, эти поступки достаточно милые и красивые, и она благодарна ему за такую поддержку. Вечер этого дня кончался новым годом. А она застряла в больнице. Ей нужна была эта поддержка. Нюша почистила очередной мандарин, закинув дольку в рот и вновь уставившись в стену. Минуты тикали в её голове так громко и чётко, словно где-то совсем рядом стояли огромные часы, но на самом же деле в палате не было ничего, что могло бы тикать и отсчитывать. Нюша порывисто выдохнула, надув и без того пухлые губы, и сползла по подушке вниз. Взгляд упёрся в потолок. Это будет долгий праздник. Она закрыла глаза ладонями, начав выстраивать в возникшей черноте картинки ежегодного празднества. Сегодня, как и в прошлые десять лет, с коих пор заимела эту традицию, она с самого утра навела бы марафет, надела бы своё самое красивое платье, которое тщательно выбиралось каждый год новое, конечно, не без помощи её горекавалеров, один из которых плёлся за ней, растянув губы в самой глупой из существующих улыбке, а второго она тянула за уши, или гнала пинками, но он слабо сопротивлялся. Больше заранее приготовленного ничего не было: продукты, фильмы и всё остальное она выкрадывала у друзей, сваливаясь на голову того, у кого они в этом году празднуют, с самого утра. Однако квартира её все же была украшена, и не просто красиво, а скорее торжественно, как и сама Нюша. Просто очень уж ей не хотелось справлять Новый год в одиночестве. В прошлом году, например, все они, как одинокие люди разных возрастов и характеров, каким-то образом нашедших общий язык, сидели у Ёжика. И этот мальчик был в своём репертуаре. Нюша помнит, как позвонила в домофон его подъезда и встретила спустя пару этажей на пороге это истрясшееся от волнения существо. Он горбился, а на открытых участках тела его кожа была похожа на колючки из-за жутких мурашек, вызванных страхом. Его бил озноб, бросало в жар, а голос заикался. Нюша жалела стеснительного и обязательного бедолагу и спешила начать подготовку, чтобы иметь возможность хоть немного успокоить Ёжика. Ближе к обеду приходил Крош. К остальным он являлся почти самым последним, но к Ёжику, не понаслышке зная его тревожность, спешил. И в тот момент, когда закрывалась за ним дверь, для Нюши начинался забавный аттракцион «найди 100 отличий». Она всегда находила больше двухсот. Казалось бы, Крош и Ёжик ровесники, лучшие друзья, знающие друг друга с самого детства, впрочем, они все здесь были так давно знакомы, но это два совершенно разных человека. И Нюша пропускает такие явные отличия, как умный — глупый, расчётливый — расточительный, боящийся всего — побеждающий страх. Они были по-другому разными: Крош, хоть и казался тем ещё шалопаем, был намного взрослее Ёжика. Возможно, он делал это как-то интуитивно и неосознанно, а, возможно, сыграло его гиперактивное детство, разящее экспериментами и любопытством. Если Ёжик никогда не обжигался о перец, то он не будет следить за его наличием в продуктах, в отличие от Кроша, который не упускал эту ягоду из виду когда добавляя в состав блюда, а когда исключая из него. Кстати, Крош ведь ещё неплохо готовил: здесь опять давали о себе знать ранняя самостоятельность и интерес к жизни. Ёжик опасался слишком многого, от чего где-то был совсем ребенком, Крош же не боялся уже ничего, даже если это было ему не знакомо. Когда все блюда становились горячими, а стол накрыт, Нюша садилась в центр дивана перед телевизором, брала себе что-нибудь погрызть, вроде попкорна, или семечек, чтобы не трогать еду для гостей, и смотрела новогодние фильмы, что крутили по всем каналам. Пришедших пораньше друзей становилось с каждым часом всё больше, и её помощь уже не была так важна. Спустя полчаса, не зависимо от того, у кого в гостях они были (даже если у него самого), Крош подсаживался рядом и воровал её попкорн. Для приличия Нюша дулась, но великодушно подвигала руку с пакетом к нему. Так они сидели молча и долго, лишь один или два раза сталкиваясь пальцами в попкорне и смущаясь этому, чего в голубой подсветке телевизора уже было не разглядеть. А потом на диван запрыгивала Панди, подрывая их покой своей излишней бодростью. Нюша незаметно закатывала глаза, а Крош только понимающе улыбался. Начиналось сущее беспокойство: Панди плюхала пятерню в попкорн, рассыпая его на пол, запихивала взятую кучу в рот, не мыслимо каким образом, и продолжала говорить, не обращая внимания на то, что зёрна выскакивали из её пасти. Чтобы достать ещё, она тянулась, перегибаясь через Кроша, чем буквально ложилась на его колени. Это злило Нюшу. Пару раз она намекала ей, что Крош намного старше, а Панди и вовсе ещё слишком рано думать о таком, но несносная девочка продолжала тешить свои подростковые гормоны и вешаться на парня. Нюше-то было, конечно, всё равно, но Крош очевидно не понимал этих намёков на симпатию, что и раздражало во всей ситуации. Ведь он точно должен быть против этого! Нюша открыла глаза, обнаружив в своём обществе Бараша. Он вновь что-то бормотал, безмолвно для неё, и чистил украденный с её тумбочки мандарин. Нюша даже не стала предавать его внезапному появлению особого внимания, до тех пор пока… — …и я обязательно потом расскажу тебе, как прошёл праздник, — трагически завершил он. Выражение её лица перестало быть каменным. — Подожди… Что это значит? Его глаза забегали, как мухи обычно бьются между стёкол. — Ч-что это значит?.. Нюша сощурилась, будто пытаясь прожечь в нём дыру и убедиться в своих мыслях. — То есть ты так спокойно заявляешь, что будешь веселиться там, пока я тухну тут?! — Н-н-но-но почему? Я же наоборот сказал, что-о б-буду скучать и-и-и запомню всё и- — Не оправдывайся! Не оправдывайся, ты — предатель!!! — Но что я могу? Это же праздник! Все будут праздновать, а мне что делать? — А для меня это что?! Для меня это не праздник?! Это тот праздник, который я вынуждена провести здесь! Без украшений, без еды, без фильмов, без подарков и без торжества! Это траур! И в то время, когда у меня траур, ты позволишь себе преспокойно наесться от пуза?! Позволишь себе вообще пойти туда?! Её голос стал тоньше и чуть не срывался на поросячий визг, а жилки на шее напряжённо выпирали, образуя по центру ямку. Бараш испуганно копошился, хлопая губами и пытаясь себя оправдать, но всё это шло уже мимо ушей. — Пошёл вон! Изменник! Она вырвала из-под собственной спины подушку и кинула в его лицо. Бараш спешно ретировался, не дожидаясь, когда яростный взгляд найдет что-то потяжелее. Нюша осталась в тишине и одиночестве. Как же так? То одиночество, которого она избегала каждый чёртов новый год на протяжении чертовых без малого десяти лет всё же настиг её. И где? Может быть, хотя бы в собственной квартире, старательно украшенной? О, нет, в совершенно чужеродном месте, угнетающим своей безликостью всё её нутро. Глаза жгло. Тяжело опершись спиной о стену, Нюша почувствовала холод в лопатках и вздрогнула. Она посмотрела на лежащую на полу подушку, на свою подвешенную ногу и поджала губы. Вытащить ногу из растяжки и сесть на кушетке не составило особого труда, хоть затёкшие и расслабленные мышцы слегка ныли. Дальше рывок и стиснутые зубы: лодыжка отдала резкой и колющей болью, словно через стопу прошёл гвоздь, врезавшись заострённым кончиком в самое колено. Она не выпустила из себя болезненный вой и, несколько раз порывисто вздохнув, дёрнулась вперёд, пропрыгав до середины комнаты и рухнув на колени. — А~а~уч-шшшш… Нюша сжала челюсти сильнее и доползла на корячках до угла, оперевшись о него и вновь встав на ногу. До подушки оставалась пара шагов или около четырёх прыжков. Нюша порывисто выдыхает и… Раз. Слегка пошатывается, но держит равновесие. Два. Уже сложнее и страшно ноет напрягаемая нога, но терпимо. Нюша шипит и… Три. — А-а-й! Её глаза зажмуриваются, как и на лбу ощутимо давят складки от нахмуренных бровей. Она уже предвкушает тупую боль от столкновения с полом на этот раз не только коленками и представляет синяки на гладкой коже, но проходит минута, а ничего из этого так и нет. Как нет и ощущения самого падения — она будто висит в воздухе. Нюша несмело открывает глаза и поднимает взгляд, когда осознаёт, что её локти обхватили чужие ладони. Так крепко, что аж трепещет где-то в груди. Взгляд поднимается дальше: болоньевая синяя куртка, тонкая шея, как всегда, без шарфа, два торчащих из приоткрытого рта зуба и голубые растрёпанные прядки. — К-крош? — её голос не впервые дрогнул при произношении его имени, но, возможно, впервые она заметила это. Он вновь выглядел обеспокоено, а её сердце вновь сбилось с ритма. Будто очнувшись, Крош поспешил поставить её на ноги и тут же подхватить на руки, что заставило Нюшу потерять последний кислород. По идее дальше он должен был отнести чужое тельце до кушетки, но на деле просто застыл там же, где поймал. И смотрел в её изумрудные глаза безотрывно. Нюша же чувствовала себя в его руках уютно и даже как-то тепло. Словно сидела у камина, укутанная в плед, когда за окном разыгралась метель. Ей внезапно захотелось прижаться к чужой груди сильнее, вынудив сжать себя крепче, чтобы их объятия стали ещё более тесными и, может быть, удушающими. И Нюша не знает, дышала ли всё это время, но когда тишину пронзили громкие хлопки салютов, один её глубокий и шумный вздох точно поднял грудную клетку. Впрочем-то, с Крошем дело обстояло так же, вот только он, сумев очнуться, не впал в следующий ступор теперь уже осознания всей ситуации, а наоборот встревожился. Нюша ойкнула, когда его ноги, заплетаясь, бросили их тела сначала в одну сторону, потом в другую, спустя ещё один рывок всё же определив очередность: Крош побежал сначала вглубь палаты, схватив со стула первое, до чего дотянулся, а затем из неё, миновав больничный коридор настолько стремительно, что Нюша даже не поняла, как оказалась на улице. Окружённая снегом и холодом, но в его руках будто в коконе вязаного одеяла, что греет не столько пряжей, сколько самим фактом заботы. Салюты продолжали раскрашивать тёмное небо и врезаться в уши как своим гулом, так и гулом выбежавших из ближайших дворов людей. Но внимание Кроша было приковано лишь к всплескам восхищения в изумрудных глазах Нюши, а внимание Нюши — к разноцветным бликам в его лазурном летнем небе. Взгляд Кроша первым оторвался, приковавшись к предновогодним залпам. Однако ненадолго: вот он уже вновь колышется в сомнениях, опуская Нюшу на ноги, но лишь на секунду, ведь она тут же вскрикивает от ожога ступней в тонких носках о холодный снег, и он спешно возвращает её в свой надёжный хват. Понимание того, что Нюша ещё и только в одной футболке занимает каких-то пару минут, и Крош взволнованно охает. Он старается быть осторожным и крепко прижимает её одной рукой к себе, подставляя в качестве опоры для рук плечо. И так, балансируя на весу с девичьи тельцем, спешно выныривает из своей куртёжки, закутывая в неё вновь лежащую в его руках Нюшу. Тишина. Фейерверки ушли на перезарядку. Она улыбается, а он всё ещё обеспокоен. Она даже хихикает, выглядя так мило с румянцем и в надутой у лица куртке, что уголок губ Кроша сам собой легонько приподнимается, а вместо холода тело пронизывает жар. Нюша выдергивает свой шарф, всё ещё стиснутый его длинными пальцами, перекидывает через его шею, наклоняя Кроша к себе и втыкаясь в его мокрые губы. Всё произошло так быстро, так стремительно, что Крош не успел совсем ничего понять, вспыхнув смущением только, когда щёки запылали, а Нюшин смех извергнулся в ночь заодно с новыми салютами. Она насмеялась и притянула его к себе вновь, на этот раз медленнее, чтобы Крош сумел понять. Крош сумел. Он вздрогнул, когда её пальцы вплелись в его волосы на затылке, и склонился, прикрыв глаза, когда почувствовал, что они давят. Хоть отрываться от её ласкового взгляда совсем и не хотелось, но то, что пришло взамен было в разы лучше. Момент для него растянулся, прочувствовавшись не просто изумительно, а как-то даже сказочно. Снежки окружили их тела, мягко пошлёпывая по лицу, а его и по руками, и по шее, лёгкий ветер приносил свист красочных огней, взрывающихся в темном чистом небе, рыхлый снег, освещенный с больничных окон первого этажа, проваливался в зимние кроссовки. Крош наслаждался её губами, целуясь так, словно завтра уже не мог бы. Впрочем... А кто знает? Может...может завтра он и не сможет: умрёт от счастья, от рук Бараша или самой Нюши, а если и останется жив, но Нюша решит, что всё было ошибкой — тогда к чему ему будет такая жизнь?.. Крош пылал, пылал изнутри жаждой, надеждой и отчаянием. Нюша не замечала, что чересчур сильно стискивала его мягкие прядки в своём кулачке. Оторвавшись друг от друга, они долго и тяжело просто дышали, заполняя сантиметры между лицами белым паром. За всё это время они не произнесли и слова, но прекрасно понимали друг друга так, будто читали мысли. Крош занёс её обратно в больницу, в палату, осторожно уложив на кушетку и уже было сев на стул рядом, но Нюша схватила его за запястье. — Ты замёрз. Возможно, от смущения её лицо не выражало ни одной эмоции, выдаваемое лишь алыми щеками. Крош замер и кивнул, будучи таким же в мимике. Нюша отвела взгляд и робко и тихо произнесла так, что Крош еле расслышал, а когда понял — закружилась голова. — Ляг со мной... Согреешься... Она посмотрела на скомканное в рулет одеяло, вдруг, увидев его узор: морковки и кроличьи ушки. Глаза задрожали и поднялись выше, приметив брошенную, очевидно, впопыхах на полу у двери авоську с мандаринами. Последние кусочки пазла встали на свои места: он и был тем добрым анонимом, таинственным ловеласом, заботливой "тётушкой совой". Это он приходил к ней в палату чаще, чем сам врач, возможно, за прошедшие два дня побывав дома лишь мельком, когда забегал за одеялом. О, Нюша могла представить (и ещё пуще покраснеть от этого) его растерянный, испуганный, запыханный вид. Сбитое дыхание, красный нос, щёки и уши. Растрёпанный волосы, расстегнутая куртка, развязанные шнурки и облепленные снегом штаны. Заметив на одеяле её задумчивый взгляд, Крош переборол свою неловкость, осторожно выдохнув и накрыв её пальцы на своём запястье второй ладонью. — Это... Это м-мой... — он облизнул губы, смотря на неё исподлобья. — Э-э-это подарок на новый год от меня... Т-тебе... Был... Лицо Нюши тронуло приятное, греющее душу удивление, но она быстро спрятала его за теплой улыбкой. Ладонь вновь легла на затылок, пальцы вплелись в мягкие волосы. Она тихо хмыкнула над его прикрывшимися веками, что дрожали от напряжения, и коснулась губами чужих губ. Поначалу осторожно, но потом вжавшись более настойчиво. Крош ахнул, когда горячий ком только начал обволакивать горло, а она уже отдалилась. — С новым годом, Крошик.