Морские блики

      Несколько напряженных недель, в течении которых разведовательный легион колесил по открытой земле, истребляя остатки титанов, заканчивается конечной целью, ради которой были отданы десятки и сотни жизней.       Еще подъезжая к соленой воде, командор Эрвин сжал ногами бока загнанной лошади, вырываясь вперед. Ехать по микроскопическому песку на взмыленной лошади трудно, ее ноги проваливаются под весом животного с наездником, копыта оступаются, норовя скинуть упрямого ездока. Не желая более тратить время, командор первым спрыгивает с седла и хватается за поводья переходя на неспешный шаг, нерешительно замирая у самой кромки воды.       Восторженный гул остальных разведчиков повскакивающих со своих седел, и наскоро делая стоянку лошадям, не может перебить тихий транс их командора. Тот стоит пред, казалось, бескрайним, сказочно поблёскивающим океаном, как будто не решаясь подойти ближе. Ощутить то, ради чего он как одержимый жил все эти годы и наконец получил подтверждение. Дыхание спирает в зобу от восторга. Хочется смеяться и плакать. Хочется закричать от бескрайнего наслаждения.       Сладкое упоение моментом триумфа разрушает никто иной как Аккерман, предусмотрительно выдергивая повод из ослабевших рук и ведя коня к стоянке с остальными лошадьми, отдавая приказ позаботиться о ней. Леви, отдав поручения тихонько, казалось бы совсем незаметно подходит и становится рядышком, плечом к плечу как и всегда, и застывает на несколько минут, любуясь на загадочную гладь моря и наслаждаясь. Он уже собирается уходить к малышне, но не может сдержать удивления, когда его руку обхватывают и запирают в ловушке: ладони немо прося остаться. Секунда уходит на размышления, и он охотно потакает своему командору, оставаясь около него и, не сдержавшись, начал гладить крупную, аккуратно вылепленную ладонь. Леви поднимает взгляд на любимый лик и зачарованно затихает, любуясь излюбленными чертами лица.       Эрвин завороженно улыбается, подставляя крепкую шею соленому воздуху, очаровано наблюдая за морским прибоем, но стоял вдалеке словно не решаясь подойти поближе. Остальные разведчики уже разбрелись по пляжу, отыскивая диковинки или просто наслаждаясь сбывшейся мечтой. Свобода в полнейшем понимании этого слова пьянит лучше любого вина, и никто не может пожаловаться на шум, который издают разгулявшиеся кадеты.       Только эти двое остались около лошадей в уютной тишине, но если один был не в состоянии выговорить хоть слово, взирая на ожившие чаяния, которые десятилетиями оплачивались литрами крови и тоннами костей не доехавших в повозке домой солдат и ощущая терпкий, восхитительный вкус грядущих перемен, то второй восхищённо впитывал в себя каждую эмоцию, что сверкала в воскрешенных новыми знаниями и следующими целями глазах своего командора. Казалось, солнце вовсе не уходило в закат, обогревая зажмурившегося капитана своим нежным сиянием. Голубизна глаз сверкала в стократ лучше столичных бриллиантов которые носили зажиточные аристократки, запертые в своем уютном мирке из глупости и корысти.       Когда Эрвин поворачивается к нему, он ловит родной взгляд. Аккерман погружается в голубизну его глаз без пробного вздоха или постепенности. Он был был бы не против полностью раствориться, здесь и сейчас, осев на коже Смита живой, нерушимой сталью. Такой, которая сможет брать на себя защиту самого дорогого на всем белом свете человека и утешать в моменты надобности, когда вина за необходимые смерти слишком сильно давит на могучие плечи, а корона воображаемого большинством тщеславия шипами сдавливает бедовую, но такую родную голову.       Он скользит взглядом по чудом сохранившейся руке, за которую боролись лучше врачи Митры и запоздало замечает что та приходит в движение коварно, хватая ремень на груди и притягивает к себе. Над головой со вспыхнувшими ушами раздается довольный смешок, а на талии располагаются горячие ладони и Смит застывает со своей жертвой, явно довольной маленькой шалостью.       Они замирают на короткое мгновение, но тут Аккерман слышит предвкушающий фырк, и его крепко сложенное, с отлитыми сталью мышцами тело легко подкидывают в воздух и уже с ним направляются к бликующей кромке воды. Тело тут же напрягается, а руки и ноги сучат в воздухе требуя отпустить на землю.       -Эрвин, морда ты командорская, ты чего удумал? – возмущенный до глубины души шепот разносит ветер, а вышеназванный опускает свой голос до такого же, слегка ехидного шепотка, и наклоняется к аккуратному ушку охотно делясь мыслями.       -О-о-о мой дорогой Леви, я собираюсь прямо сейчас зайти в это чудесное море и опустить тебя в него чтобы потом ужасно пошло пялиться на тебя все то время, пока ты будешь сохнуть под солнышком. А еще я думаю о том, где бы урвать с твоих губ поцелуй, но мы стоим на виду и ты точно сломаешь мне нос, если я поцелую тебя прямо сейчас – глаза капитана забавно округляются, услышав честный ответ, и, в полном смятении, поднимает взгляд, а бесстыжие, голубые глазенки прямо смотрят на него, уверяя в своей искренности и заставляя задергаться с новой силой.       О, он бы мог выбраться с минимальными потерями из аккуратной хватки. Он мог ударить поддых острым локотком или просто достаточно расшатать неустойчивую походку командора. Вообще много он что мог.       Он мог неустанно часами выдраивать кабинет своего возлюбленного до блеска за несколько часов до его приезда, он мог спать в одном спальнике с другими офицерами, переступая брезгливость и греться бок о бок, он мог вырвать зелёного кадета из лап костяной освободительницы, вырезая куски плоти у противных титанов, прежде чем гнилостные зубы сомкнуться на жертве и снова забрасывая несчастного обратно в мир людского хаоса, находящегося в перманентной войне с титанами. Мысли плавно уходят в мрак и капитан понимает что ему внезапно расхотелось не только драться, но и вообще двигаться куда либо с бережных объятий.       Да, возможно он пожалеет об этом решении, принятым разнеженным разумом, когда будет отбиваться от толпы Ханджи и плевать, что в наличии капитан исследовательского отдела был только один, но сейчас ему хочется лежать в надежных руках устроившись поудобнее и потакать всем идеям Эрвина, независимо от того, насколько они бредовые.       Хочется получить ещё несколько привычных поцелуев в затылок где-то там, за ухом, куда любил утыкаться Смит когда они засыпали в одной койке, но тут на разум замечтавшегося Аккермана налетает ментальный удар приказа, отданного командным голосом Эрвина «вдохнуть!» и тело судорожно вздохнув и сильно зажмурившись погружается в слегка теплую воду с головой.       Аккермана со всех сторон обволакивает вода, заставляя одежду мерзко приливать к коже, а кожаные ремни по всему телу стесняют движения. Внезапно вода уже не кажется такой хорошей идеей, а желание вылезть на сушу становится практически осязаемым. Он уже собирается вынырнуть и погрести к берегу, когда к его губам прижимаются чужие и вталкивают кислород от чего тот на рефлекторном уровне открывает глаза, желая увидеть Эрвина.       Зрелище предстающее перед глазами завораживает своей нереальностью. Смит, полностью одетый в амуницию разведчика, смотрит своими невозможными глазами прямо на него, счастливо улыбаясь. Рядом с ним, и за его спиной проплывают мелкие рыбки, на которых тот не обращает внимания. Сейчас он полностью поглощен Аккерманом и ничто не может его отвлечь.       Аккуратно подплывая к нему, тот подхватывает Леви под руки и толчком ног выталкивает их на поверхность.       Уже там, на воздухе, когда капитан планирует высказать все, что думает о бестолковых командорах, сам Смит обхватывает его лицо мокрыми ладонями и легонько целует его в губы. В море. На поверхности. Перед гребанными подчиненными. Этих трех фактов с головой хватает, чтобы Аккерман почувствовал как горят его кончики ушей, а предательские щеки готовятся выпустить краску и на себя.       Не отдавая себе отчет в действиях, рука сама по себе хватает зеленое боло и тянет поближе, чтобы снова поцеловать своего любимого командора. Довольный смех, пока длинные руки обхватывают его тело, кружа вокруг себя и создавая трясущиеся круги на воде тот предпочитает не комментировать, вместо этого он с удовольствием тонет в голубых глазах, в которых отражается закатное солнце, омывая счастливую пару остатками солнечной милости.