Билет в один конец

      — Дорогуша, нельзя ли принести стакан?       — Для дорогого гостя всё самое лучшее.       Карыч улыбнулся приветливо такому изречению, Совунья же умолчала, что «дорогой гость» — это всегда тот самый капризный и задиристый пассажир, которого усмиряет лишь кормёжка его самолюбия. Сова коротает дни проводницей вот уже сколько лет и считает, что не может ошибаться. Под размеренный стук колёс поезда и покачивание, она ставит гранённое и, возможно, чуть пыльное стекло в кольчугино на столик перед гостем, который в эту же минуту всплёскивает своими синими крыльями, восхищаясь:       — О боже мой! Неужели это тот самый подстаканник, из которого почивал сам Пётр Первый! О, да-х-да, я узнаю узор!       Совунья слегка замялась, удивлённая тем, что «дорогой гость» изволил тешить себя любимого сам, но тем ей же легче. Она поспешила вынуть стакан из кольчугино Петра и протереть лёгкую пыль на нём тряпкой.       — Эх, да, да, как сейчас помню, Петруша сел за стол, ещё маленький был такой, ножки-то совсем болтались, так вот, он сел за этот стол и как скажет, вот прямо как вы: «Леди — так он меня назвал, кх-кхм — Леди! Нельзя ли принести стакан?» А я ещё думаю, какой вежливый мальчик, о-хо, далеко пойдёт! И точно! Видите, как далеко пошёл!       Она вернула стакан на место и обернулась, чтобы покинуть купе, пока изумлённые глаза пассажира не увидели в ней самой историческую личность. Но остолбенелый на какое-то мгновение рассказа Карыч поспешил за проводницей и встал в дверях её купе.       — Дорогуша! Я не могу поверить! Неужто вы, ВЫ, нянчили самого Петра?! Браво, дорогая, браво! Ведь в таком случае мне не устать восхищаться вашими воспитательными навыками!       Фиолетовые щёки Совуньи налились румянцем, а скромно опущенный в пол взгляд стал застенчивым. Карыч присел на край сиденья, и всё это вмиг исчезло в сове. Она охнула, всплеснув крыльями.       — Что же вы делаете?! Ах! А-ах! Я думала, вы достаточно воспитаны!       Она согнала обеспокоенную претензиями птицу со своего лично стиранного белоснежного матраса. Карыч принялся целовать её руку и извиняться.       — Прошу простить меня, дорогая! Ни у одного проводника, а уж тем паче проводниЦЫ, мне не доводилось видеть такие чистые матрасы! Они ослепительны, ослепительны и ваши чудесные мягкие ухоженные перья!       Он нежно касался острым клювом тыльной стороны её ладони, оставляя в ворсе маленькие дырочки. Совунья смущённо хихикала, про себя сразу же простив это незнание дорогому гостю.       — Ох, возьмите же сам чай, милейший!       Обычно, она утаивала от гостей заветные пакетики, которых ей самой не хватало на смену. Карыч принял чай совы с ещё большим восхищением. Когда же он ушёл, в купе воцарилась одинокая тишина. Совунья вздохнула, понуро глядя на то, как белая ткань тряпки смачивает, окрашивая в более темный цвет, и без того чистый столик. А за окном продолжали мелькать деревья.       Надев берет и взяв с собой поднос, Совунья решительно отправилась по вагону, продавать сладости и кроссворды. Это скрасило её уныние по пустой болтовне на ещё какое-то время, пока трехпалые ноги не принесли к двери полупустого купе её дорогого гостя. Поначалу она хотела пройти чуть дальше до собственного места в поезде и уже даже сделала один неуверенный шаг, когда двери с шорохом маленьких пластмассовых колёсиков раздвинулись.       — Дорогуша! Не хотели же вы пройти мимо и не предложить мне что-нибудь из своего набора? — растягивая в ухмылке жёлтый клюв, съехидничал Карыч.       Совунья спешно сняла с лица удивление и выставила перед собой поднос.       — Конечно же, нет! Видно, что дорогой гость всё же не воспитан, раз пользуется привычкой распахивать двери без преждевременного стука. Как свои двери, так и чужие.       — Ооух, видимо, придется принять к сведению это замечание, раз мне его повторяет сама няня Петра.       Совунья вновь оторопела, когда в тыльную сторону её крыла учтиво ткнули кончиком клюва, и её щёки вновь побагровели.       — Итак, что же мне может предложить столь чудное создание? — Кар Карыч склонился над подносом, с восхищением перебирая дребедень.       Он останавливался над каждой конфетой, ностальгируя по тому времени, когда ел её в каком-нибудь замке, где являлся услужником самой королевы, на которую Совунья так похожа, так похожа — аж глаз не отвести. А эти брелоки он определенно видел в ассортименте бродячих музыкантов, которых повстречал в столице Италии, во время боя с гладиаторами на арене Колизея, куда он забрёл по случаю.       — Ох, какие прелестные карты! Я помню такие же имела при себе моя приятельница Афина: мы разбавляли унылые божественные вечера, раскладывая пасьянсы.       — Богиня Афина? — Совунья аж отскочила к окну. — Ну вы уж зафантазировались, милейший! Не считаете ли меня полной глупышкой, раз позволяете себе при этом ещё и нагло смотреть прямо в мои глаза?!       Кар Карыч обеспокоенно засеменил в след с широкими и грозными шагами совы.       — Д-дорогуша! Дорогуша! Нет-нет! К-как же, как же вы могли не понять метафоры? Я ведь говорил о своих вечерах бездельях, когда за безвинной игрой в карты в моей голове частенько присутствовала моя му-уза: богиня Афина! Эта воистину прекрасная волшебная божественная женщина!       Совунья затормозила резко, из-за чего Карыч чуть не врезался в её округлую спину.       — Вы действительно эт-то имели в виду? — обернулась и прищурилась она.       — Ну конечно! — воскликнул ворон, спешно подбирая её крыло. — В моих словах вы не найдете лжи, дорогуша.       Совунья чуть скривила клюв.       — Ну да, ну да, лишь приукрасы.       Карыч широко улыбнулся.       — А разве может жизнь быть интересной без приукрас? Как по мне, это искусство, превращать тусклое в яркое! Тихое в громкое! Уродливое в красивое.       — Насколько же мой образ приукрашен в ваших глазах и словах?       Карыч замялся, подняв брови.       — Нуу-ээ ни на толику, милая! Вы даже не представляете, насколько хороши собой!       Совунья не могла не польститься, и чуть подтаял её гнев. Кар Карыч же незаметно выдохнул, стараясь держать возникшее дружелюбие.       — Возможен ли наш карточный дуэт?       — Ну если я смогу затмить Афину.       — О-о-о, вы не представляете и того, что возглавляете пансион моих богинь.       Застеньчивое ох-хо-хо-хо-хо совы слегка задело качающиеся стены поезда. Они всё-таки вошли в купе дорогого гостя. Партия в карты пролетела незаметно. Как и вторая, и третья, и четвёртая. Через закрытые двери не был слышен зов пассажиров снаружи, вместе с заговорческим хохотом, который не пробивался наружу изнутри. На заигрывания Карыча, неизменно отвечало кокетство Совуньи. Уже не молодые, но ещё и не старые, они полны жизни и радости к жизни. Их не расстраивают — проигрыши — неудачи так, как расстраивали прежде, ведь обе мудрых птицы осознают значимость ошибок.       Порой они решают даже больше, чем удачи.       — Пиковая дама? О-о адамово я-яблочко! В последний раз эту карту я видел в руках самого Амры.       Совунья заохокала, уже по-обыкновению пропустив историческую сводку мимо ушей. Кар Карыч ухмылялся своим жёлтым клювом, покачивая ногой так, как если бы раскачивался на кресло-качалке. Перья же совы переплетали карты так, как если бы держали вязание. Поезд постукивал, размеренно и, казалось, в разы громче, чем пару часов тому назад. В тёмном окне отражались уже их круглые силуэты, заместо мелькающих пейзажей кустистых деревьев, одинокий домов и столбов с проводами электропередач. Он давно допил свой подостывший чай из стакана самого Петра и съел всё печенье из упаковки на её подносе, что сова приметила с недовольством: есть столько мучного да ещё и не запивая — вредно!       — Ох, что-то устала я... — Совунья потёрла лоб и положила карты на стол. — Надо немного отдохнуть. Завтра продолжим.       Карыч взволновался и подскочил к уже подошедшей к выходу сове.       — А как же романтика ночного вагона, дорогая? Неужто вы успели очерствесть к мелькающим за шторкой станциям, к тёплому свету купе, к звенящей дрожи ложки в стакане?       — В нашем ли возрасте оставаться горящими.       — ХА! Возраст! ЧТО? возраст! Просто цифра! Главное ведь, дорогуша, состояние душ-ши.       — Что же здоровье? Что же тело?       — О-хо-х. Стоит ли думать о таких мелочах, если разум и душа без трещин.       — В наших горбах их хранить лишь склеенными. Всё. Довольно разводить пустой трёп. Я иду спать и вам советую того же.       Совунья оказалась настроена решительно и гордо покинула захудалое место сражения. Но не успели двери её купе задвинуться, как в их пороге возник не менее взъерошенный ворон. В его глазах пылала жажда разрешения конфликта, но в глазах под устало прикрытыми веками совы зияло лишь упорство. Кар Карыч выдохнул, сложив крылья по скатам боков и расслабив мимику.       — Дорогуша, — ласково пропел, подобрав её крыло и накрыв поверх своим вторым, нежно и трепетно. — Мне бы не хотелось вступать с вами в дискуссии, но я бы так хотел переубедить вас. Вы не против, если я всё же попытаюсь показать, каково это — жить не цифрой, а мыслью?       Томный вздох Совуньи ударился о пол. Она осторожно высвободила руку из мягкого и теплого покрывала его и сложила в замок с другой, тоскливо скользя взглядом по его изогнувшемся в вере и надежде чертам лица.       — Я буду счастлива, если вы сумеете переубедить меня, — она позволила печальной улыбке тронуть клюв.