In your passion, I was lost
Когда Чонгук звонил утром и просил забрать с аэропорта, Тэхён на минуту поверил, что это — по обоюдному, как в старые-добрые: он заедет за ним вечером, потому что перелёт Абу-Даби-Токио занимает девять часов минимум, на месте встречи поклонится жене Гука ещё ниже, чем можно было представить в Корее, потому что в Японии с этим всё намного строже, потом в него врежется маленький Бомгём, и Тэхёну ничего не останется, кроме как подхватить его на руки и покружить сына Чонгука в воздухе, пока его, в конце концов, не затошнит после перелёта и резкой смены климата. Тэхён знал схему, потому что она работала годами. Наверное, это случилось где-то между «Пожалуйста, давай сходим в ту новую кафешку» в выпускном классе и «Слушай, мне предложили новое место, ты же знаешь, я не—» на его первом году преподавания. Время пролетело охренеть, как быстро. У Чонгука была тысяча причин поступить именно так, и Тэхён верил во все, потому что так поступают друзья. Он думает, что в этот раз тоже прокатит. Не может не.***
За что спасибо Токийскому национальному, так это за звукоизоляцию в туалетах. Когда Тэхён чувствует нарастание першения в горле посередине своей лекции о японской литературе XX века, он рвано извиняется перед первогодками, и под вопрос «Всё ли в порядке у профессора Ким?» вылетает из аудитории, на ходу доставая платок из нагрудного кармана и прикрывая рот. Повезло, что туалет в такое время пуст, если не считать уборщика, размеренно протирающего окна, но это, честно говоря, последняя из проблем Тэхёна. Действительно — «Всё ли в порядке у профессора Ким?» Тэхёна рвёт кровью прямо в раковину, попускает на минуту-две, и снова рвёт. Лепестки ликориса сильно царапают горло, и ему приходится пару раз прокашляться, промокая губы платком и оставляя красные росчерки на его фамилии, вышитой серебряной нитью. Чтобы выплюнуть вот столько лепестков, это надо было постараться. Тэхён смотрит на заострённые концы на дне раковины, пару раз опуская на них свои пальцы, ногтями вдавливая цветы в белую керамику, и матерится сквозь зубы. Чонгук ещё даже не приземлился в Японии, а он уже развёл из мухи слона. — Вот же блядство, — Тэхён шипит, выкручивая вентиль до конца, но скрыть следы не успевает, потому что из-за спины раздаётся «Мистер Ким, занятие закончилось» голосом его первогодки. И он рад, правда. Был какой-то особенно усердный парень, испанец — итальянец? — который бегал за Тэхёном активнее всего, стараясь угодить в любимчики к профессору, который, по слухам, жил один уже очень много лет и улыбался, только когда говорил о литературе и, возможно, об отпуске. Тэхён и правда любил отпуски в Окинаве, и не любил выскочек. Профессор Ким Тэхён, который только что блевал в университетском туалете, тем более. Самолёт через час, точно. Надо сворачиваться. Ким кивает в знак благодарности, не особенно обращая внимание на парня в дверях, и быстрым шагом преодолевает расстояние обратно, почти не думая бросает вещи в портфель — профессорский «прикол», подаренный ему Чонгуком на старте его преподавательской карьеры. «Ты такой большой мальчик теперь, хён», Гук тогда ржал с неделю, но, скорее всего, придал этому значения всё же меньше, чем сам Тэхён. Сам-то Чонгук получил контракт с какой-то нефтедобывающей компанией Абу-Даби, что уже было в тысячу раз круче, чем быть профессором в холодном Токио, или бегать со своими резюме и рекомендациями по всем заведениям, где их вообще могли выслушать, в Корее. По меркам двадцатитрёхлетнего, предложение, поступившее Чонгуку, можно было сравнить с выигрышем миллиона в лотерею, когда ты уже месяц питаешься одной лапшой и яйцами. Он подписал документы не глядя, потому что не было причин отказываться. Тэхён точно не был, да и не хотел становиться в позицию, когда держишь за рукав в полуобороте и просишь: пожалуйста, нет, пожалуйста, нет. Оказалось, что дружить можно и на расстоянии. Особенно, если это прямо пропорционально влияет на твою продолжительность жизни, и на красные лепестки, которые то появлялись, то уходили. Чонгук не любил Тэхёна в глобальном смысле этого слова. Или всё же любил, но не тогда, когда любил Тэхён — это всё было слишком сложно, чтобы вообще начинать разбираться, когда тебе сначала девятнадцать, потом двадцать пять, а там уже семья Чонгука, его ребёнок. Тэхён ещё три года отсиживается в аспирантуре, а потом уже соглашается остаться в Японии на должности профессора истории литературы XX века. Шесть долгих лет в окружении пыльных книг и отсутствия света в его квартире стирают зрение почти под ноль, но Чонгук-то знает: Тэхёну эти модные очки в тонкой оправе даже идут. Костюм и платок в нагрудном кармане тоже, но больше это новое лицо — сухие скулы, профессорская тоска во взгляде. В аэропорт Ким приезжает без опозданий, мнёт сигарету у входа, сразу вспоминая про малыша Бомгёма, и потом думает, где он так проебался. Чонгук выходит один. Тэхён если и замечает, то узнаёт не сразу: как будто бы с каждым новым годом, проведённым в ОАЭ, Гук умудряется загореть всё больше — только макушка вертится из стороны в сторону, потому что самого Тэхёна он не видит. А когда замечает, то стоит уже совсем близко. — Я всё жду, когда ты сообразишь хотя бы табличку сделать. — Глаза Чонгука светятся каким-то странным блеском, будто он не в отпуск прилетел, а очередной контракт подписывать. Он улыбчивый и смешной, почти как ребёнок, каким был в выпускном классе. — За столько лет никак не привыкну, что тут всё на японском, — Чон приговаривает, и его глаза сужаются из-за смеха, но носом хлюпает, наверное, отходя от перепада температур. На японском, конечно. Умник. — Поехали уже, — почти устало, Тэхён всё же рявкает, но сразу одёргивает себя, не зная, на что злится: то ли на лицо Чонгука, так сильно дразнящее его загаром, то ли першение в горле опять начинало нарастать и становиться проблемой. Нагрудный платок с пятнами крови валялся где-то в мусорном баке третьего этажа туалета в Токийском национальном. Но Гук, он ведь простой до жути, хлопает по спине, пропуская колкость мимо ушей. Ещё не совсем дурак, но очень близко, потому что в машине Тэхёна слёту двигает кресло назад и вытягивается настолько, насколько позволяют габариты. Они выезжают с парковки, и машина бесшумно движется по улицам префектуры Тиба, пока Тэхён не выныривает из своего приступа злобы, словно только сейчас осознавая, что чего-то не хватает. — А твои где?.. — Вопрос висит в воздухе с минуту, и Тэхён молится, чтобы светофор на перекрёстке не встал красным. Чонгук как-то небрежно поводит плечом и отворачивается к окну, не встречаясь с ним взглядом. — Остались дома. И вот это идиотское дома, оно выворачивает лепестки в желудке с такой силой, заставляет Тэхёна бояться, что, ещё хоть слово, и он точно вывернет руль вправо, выезжая на встречную полосу. Его не должно так ломать, он знает. Но дома, это больше не их студенческая квартира, с учебниками, разбросанными на ковре. Когда Чонгук засыпал прямо над тетрадью, а Тэхён пинал его пяткой со своего места на диване, тоже не преуспевая в ревизии недельного эссе. Тогда Чонгук подрывался над бумагой и пару секунд не мог сообразить, где он находится и с кем. Чонгук всегда был таким. Намджун как-то сказал, что их младшенький — золотой мальчик и, если кому и удастся выбиться в люди, так точно ему. И это говорил Намджун. На тот момент он уже давно сдал все свои экзамены и готовился вступить во взрослую жизнь, в ту, что нормальная. В девятнадцать Тэхён боялся этого слова, как огня. Возможно, и в двадцать пять тоже.***
Язык преломляет. Тэхён достаточно сносно говорит по-японски, но он всё ещё гайдзин. Он продолжает путать частицы, когда стоит перед особенно жестокими преподавателями и сдаёт свои работы, нервничает, и путается ещё больше. Академический путь в аспирантуре оказывается не таким радужным, каким он себе его представлял, потому что каждый раз, когда он путает очередную частицу, его сенсей смотрит ястребиными глазами и что-то бормочет про необходимость вообще запретить иностранцам подаваться на преподавательскую деятельность. Чонгук свободно говорит на арабском, как на родном. Самым логичным вариантом было рассказать обо всём Намджуну. Он всегда знает, какие слова нужно подобрать, и наверняка найдёт мудрость и на этот конкретный случай, потому что люди, блюющие цветами, стали появляться на каждом шагу, и вошли в категорию «нормы» — Намджун точно уже об этом всё изучил. Но он слишком логичный, задерёт там, где не нужно. Говорить с Джином это всё равно что говорить с матерью. Можно было позвонить Чимину, тот всегда выслушает, как брат. Или Хосоку. Но они уже второй месяц как в разъездах с русским балетом, и последнее, что Тэхёну нужно прямо сейчас, это слышать что-то о том, как сбываются мечты других людей. Даже если самых близких. Голос Юнги на том конце провода звучит устало, будто его оторвали от чего-то важного. Тэхён сверяется с часами и мысленно бьёт себя по лбу — в Штатах сейчас ночь. — Прости, чёрт, — он извиняется, сжимая телефон, — я не вовремя, да? Конечно да, давай перезвоню, — Тэхён отвечает самому себе. — Говори. Юнги оказывается самым умным человеком на Земле. Где-то в солнечной Калифорнии, он уже который год ловит преступников для Федерального Бюро Расследований. В ночь, когда Тэхён тараторит в трубку обо всём, Мин ровно месяц как сидит на конспиративной квартире и устанавливает слежку за одним активом. Несмотря на изредка пробивающуюся английскую речь, именно он говорит с Тэхёном просто, прямо по делу: «Ничего более идиотского не слышал, — вздыхает он в трубку, — но ты, Тэхён, ты не идиот. Shit happens, хотим мы этого или нет.» Как их маленькую компанию так разбросало по свету, он не знал. Все эти переговоры с Юнги длятся неделями, а потом тот пропадает на несколько вечеров и отзванивается только в четверг, когда Тэхён пьёт утренний кофе в столовой университета. В Штатах опять не светает. — Поймали, — глухо говорит Юнги, и слышно, как он что-то записывает криво на листке блокнота, будто не может оторваться от работы даже сейчас. — Я в больнице, но органы не задели. Что там с твоим лукарисом? Ликорисом. — Он слегла кашляет в трубку, исправляясь. О своих проблемах ему не позволяет говорить совесть, поэтому они разговаривают ни о чём. Но почему-то, для себя Тэхён понимает больше, чем когда задавал вопросы наверняка.***
В квартире Чонгук резко дёргает светоподавляющую штору вправо и сразу же открывает окно, впуская свежий морозный воздух тянуться по полу. Тэхён на кухне ставит кофе, кинув ключи от машины на стол, но пока не спрашивает: почему не приехала Йерин, почему Бомгём всё ещё не начал крутиться на стуле за его письменным столом. Они как будто игнорируют повисшее напряжение, пока Чонгук по-хозяйски не заваливается на диван и ждёт, когда Ким его накормит. Как идиот. — Я не успел ничего приготовить, — Тэхён возвращается в гостиную с двумя кружками, — в последнее время много работы. Но продукты купил. — Он передаёт кружку в чужие руки, сразу же сжимающиеся на ней с двух сторон, и свободной рукой расслабляет галстук на шее, отходя на безопасное расстояние, к столу. — Можно заказать, — предлагает Чонгук, прикрывая глаза с первым глотком. — Я сегодня не привередливый. — Голос выходит приглушённым. Что-то предательски колется в горле у обоих, но они держатся подозрительно хорошо, ждут, кто первый лопнет. Тэхён облокачивается на деревянную поверхность и суёт руку в карман, отпивая кофе почти незаинтересованно. Ему тридцать четыре года, видит Бог, и играть в игры в таком возрасте уже стыдно, но это же Чонгук — с него станется ломать комедию даже сейчас, когда не виделись год, а созваниваясь, упускали какие-то детали. Если Тэхён раньше думал, что, раз Чонгук ничего из ряда вон не рассказывал, то этого и не происходило, то теперь, видя Гука одного, почти спящего, но всё также дёрганного, на его диване, необходимость в объяснении появляется сама собой. Он не выдерживает на моменте закинутых на стол ног. — Почему ты один? — Тэхён спрашивает, и его бровь вопросительно ломается. Но Чонгук не открывает глаза. — Это сложно.***
— Нет, Тэхён, это не сложно. В один из особенно паршивых дней ноября, Тэхён заходится насильственным кашлем, сжимая телефон в ладони и не сбрасывая звонок, даже не ставя его на удержание, не зная, почему не делает этого, но точно зная, почему не сбрасывает Юнги. После многозначительного молчания, когда перед глазами парня только серая раковина и острые лепестки в крови, он слышит, как Мин шумно затягивается сигаретой, и делает вывод, что мужчина раздражён, хотя Юнги всегда был каким угодно, но не раздражённым Тэхёном и тем, что с ним происходит. — Ты должен ему рассказать. Проблема Юнги в том, что он всё понимает. Как Намджун, он очень логичный, но без вот этого налёта философии. Мин прекрасно понимает, почему Тэхён не может рассказать Чонгуку об этом, он знает все причины, но его голос всё равно твёрдый, граничит с жестоким. — Я не могу, — кашляет в трубку Тэхён, — ты же знаешь, хён, я не могу. — Тэхён вытирает кровь с уголка губ тыльной стороной руки, чувствуя, как экран телефона стал влажным из-за пота — так сильно он прижимал его к щеке. — И что ты хочешь, — гудит Юнги, туша окурок в пепельнице на том конце мира, — чтобы мы стояли над твоим телом в больнице, и Чонгук слушал, как жалко ты умер из-за него, и винил себя всю оставшуюся жизнь? Ты вот так хочешь, чтобы остальные, и он, узнали? Тэхён сгибается на полу, бьётся головой о раковину. — Это из-за меня, не из-за него, — получается почти спокойно, когда Ким преодолевает очередной порыв засунуть пальцы в горло. — Нет, Тэхён, это и из-за него тоже, — теперь Юнги начинает злиться по-настоящему. — Когда вы были в выпускном классе, я только и слышал, какой ты классный и вдохновляющий, — мужчина сам почти выплёвывает слова, кусая Тэхёна ими во всех правильных местах, переходя на английский. — Единственное время, когда я этого не слышал, было, когда Намджун выдвигал какую-то новую свою гипотезу, прочитав Гегеля, или выпускал микстейп на саундклауд. — Но он и про тебя так говорил, я помню, — Тэхён пытается вставить оправдание, но Юнги одёргивает его сразу же. — Не перебивай меня, — Мин встаёт со своего стула и выходит на балкон, слышно, как хлопает дверь. После минутной паузы, он словно берёт себя в руки, и успокаивается, не зная, как не задеть, когда Тэхён уже задет настолько, что хуже быть не может. — Это просто то, как всё работало между нами, потому что мы оба были старше и раньше уехали. Мы оба. — Он добавляет с нажимом, чтобы до Тэхёна начало доходить. — А между вами был полный идиотизм, и я всё ещё имею именно это в виду. Потому что у Чонгука был его перфекционизм и желание доказать самому себе, что он способен сделать больше, лучше. Чон всегда прыгал выше головы, но этого оказывалось мало, когда все казались на шаг впереди, и уехал Юнги, а потом и Намджун. Они разбились на одиночек, каждый на своём пути, а Чонгук и Тэхён оставались в Корее, бегали по работодателям и боялись, что сильно отстают. Но больше всего боялся именно Чонгук, а Тэхён не мог помочь — так далеко, так близко одновременно. Им всего-то и надо было, что поговорить о том, что происходит, и возможно, если бы Чонгук тогда хоть немного поверил в себя, и обратил внимание на то, что происходило вокруг, а не внутри него, Тэхён бы сейчас не блевал в раковину. И эти слова Юнги ранят больше всего. То, как мужчина говорит об этом, сидя на балконе своей квартиры в Калифорнии, что он вообще всё ещё слушает этот скулёж Тэхёна о просранной возможности, о жизни, да чёрт, о Чонгуке — из всех людей мира, хотя это кажется, как будто бы, самым логичным исходом из всех. Тэхён срывается на пару минут, просто дыша в динамик и слушая шум города за балконом Юнги. Но он дышит — и вытирает экран телефона рукавом лонгслива, слегка отодвигая трубку в сторону. — Я скучаю, хён. — Это правда. И об этом проще говорить, чем о Чонгуке. Что-то ломается в этот момент, но, как ни странно, не звучит так, будто он просто хочет сменить тему для разговора. Тэхён позволяет себе задуматься и не чувствовать из-за этого вину хотя бы на короткий момент: а какого это было бы, любить Юнги? Мысль почти заставила лепестки двигаться в желудке, но ничего не произошло мгновенно. Юнги был настоящим взрослым, со стабильной работой и так непростительно далеко, что считался безопасным вариантом, чтобы даже допустить возможность вот так помечтать. Но на то это и были мечты, потому что в реальность это бы никогда не воплотилось, и Тэхён не дурак. Юнги — тем более. Но тот говорит: я тоже.***
Чонгук говорит о разводе, как о нефтяной скважине, которую в теории можно открыть в рамках этого года, но Тэхёну это кажется настолько комедийным эпизодом его жизни, что впору смеяться также искусственно и надломлено — он будет скучать по Бомгёму. Жесть, как скучать по Бомгёму. — И что, по-твоему, я должен сделать с этой информацией? — Ким задаёт очевидно риторический вопрос, уже избавившись от своего профессорского пиджака и стоя со скрещенными на груди руками. Чонгук смотрит на него прямо, хотя бы так доказывая, что они уже выросли из их недомолвок. — Я думал, ты обрадуешься, — отмечает Чон язвительно и тоже скрещивает руки на груди, именно в этот момент сбрасывая фасад, который он старательно корчил всю дорогу до квартиры. Может и несколько лет. Но Тэхён ни черта не радуется, более того — он смотрит на друга так, как на него самого смотрели сенсеи на первом году аспирантуры: глаза сужаются, и Тэхён закусывает внутреннюю сторону щеки. Нет, он не может в это поверить, что Чонгук вот так бросает в него это «думал, ты обрадуешься», как будто он давно раскусил Тэхёна, видел ликорис в раковине своими глазами. Не мог же, правда? Вкратце, Чонгук пытается объяснить, почему так произошло, и где сейчас Йерин и Бомгём, но Тэхён давит, что «вкратце» недостаточно, и Чон раскалывается пополам, но отчего-то даже не плачет. В какой-то степени, Тэхён может его понять, даже принять эту новую реальность, в которой на золотого мальчика Чон Чонгука в тридцать два сваливается развод по причинам очень банальным, что само по себе удар — когда они были моложе, Чонгук до дрожи в пальцах боялся показаться именно таким. Банальным. Сразу вспоминается напряжённый голос Юнги, когда тот шипел в трубку, что у Чонгука были комплексы и вряд ли исчезли, и мысленно хочется поблагодарить хёна, потому что он оказался прав, как всегда, и возраст тут ни на что не влиял. Йерим сказала, что он слишком много работает, и так жить нельзя. Что неудивительно, раз Чонгук говорит о потере семьи, как о сделке, уже этим подтверждая слова бывшей жены. Тэхён не может не думать о маленьком мальчике, который больше всего на свете хотел прилететь в Корею 5 мая, на День детей, чтобы покататься на всех самых быстрых аттракционах, до каких он уже дорос, поесть мороженое с мамой и папой. А теперь его папа протирает штаны в холодном Токио на диване своего лучшего друга, который чувствует, что если раньше хотел блевать непосредственно от таких чистых и настоящих чувств, сейчас хочет протолкнуть пальцы в горло и вытянуть лепестки, чтобы швырнуть их Гуку в лицо. Юнги говорил: это полный идиотизм. Тэхён чувствует что-то близкое к счастью, только когда видит, как Чонгук всё-таки сжимается, сдаётся под его тяжёлым взглядом, и набирает номер доставки, потому что понимает, что теперь уж точно не получит ничего, приготовленного Тэхёном, в ближайшие несколько часов. Ким думает, что не должен так обижаться, но тянет из кармана пальто пачку сигарет и выходит на балкон, закуривая с закрытыми глазами — тогда он позволяет себе на пару вздохов представить, что он вполне бы мог справиться с режущими горло лепестками ещё пару лет, если бы это означало, что он умрёт раньше, чем сможет увидеть, как его лучший друг даже не борется за семью, которую обрёл, когда покинул их родную страну много лет назад. И он не радуется, ни на минуту.***
Великой любви не случается. Когда Тэхён прилетает в Калифорнию, он по-настоящему убеждается, насколько Юнги хороший друг и старший товарищ, потому что тот пропадает на работе сутками, даже когда у него нет активных заданий, и создаётся ощущение, что Мин не ест и не спит, а двигается исключительно на сигаретном дыме и тотальной уверенности, что справится со всем. И если при таком графике он на протяжении года-двух всё равно находил время для их тревожных вечерних звонков, то да, Юнги — действительно хороший друг. Тэхён греет пятки под жарким солнцем на балконе его квартиры, бесстыдно перекинув их за перила. Здесь хорошо, если закрыть глаза на количество бинтов, бутылей антисептика и медицинских игл, распихнутых в шкафах по углам, а ещё Юнги уже который год в своём натуральном цвете волос — его нежелание обновлять фото профилей в соцсетях объясняется как его рабочей политикой, так и неимением иных вовсе. Ким безумно рад этому факту. Спонтанная поездка в Калифорнию становится своего рода горькой пилюлей, которую нужно было проглотить очень давно, чтобы наконец унять головную боль. Он всё ещё просыпается, чтобы добежать до ванной и не измазать кровью паркет, но теперь его легкой рукой простукивают по спине, чтобы все лепестки вышли, и Юнги, кажется, даже не дышит, сидя на корточках за ним, когда видит то, о чём они говорили всё это время, вживую. Помогает вымыть рот проточной водой, не моргая. А потом просто идёт спать дальше. И для Тэхёна это, без вранья, лучшее время за последние три года. Он просто ещё недолго стоит в ванной, пытаясь оклематься, и возвращается обратно в спальню Юнги, забираясь в кровать с прохладными простынями, прижимая подушку к своей груди и вытягивая ноги. Потому что Юнги спит в гостиной. Как нормальный человек, дающий ему возможность справиться со всем самостоятельно, но всем своим видом уставшего от жизни агента ФБР показывая, что он слышит и будет рядом, если ночью заснуть окажется сложнее, чем они предполагали. Ворочаясь под одеялом, Тэхён посмеивается, потому что он такой идиот — они так скучали по друг другу, но не в таком смысле, чтобы что-то попробовать. Юнги всё ещё самый умный человек на Земле. И он заслуживает значок настоящего друга в той же степени, в какой и свой рабочий, с гравировкой «Детектив Мин».***
Утром следующего дня, когда Тэхён заканчивает процедуру бритья и наносит успокаивающий гель на подбородок, Чонгук громко сопит в его кровати, вцепившись в одеяло. О чём ещё они вчера говорили, Тэхён даже думать повторно не хотел — Чонгук что-то объяснял, говорил, что так будет лучше для всех, потому что он до безумия любил Бомгёма, но хорошим отцом так и не стал. Он всё также не плакал, но было видно, о чем он думал: «Если бы мы только поговорили», и о да, Тэхён-то мог его понять. Но прошлого уже не вернуть, как и документы, госпошлину, апартаменты, которые он оставил жене и сыну. Где-то к двум часам ночи они вдвоём пришли к выводу, что так и не поняли, что было настоящим счастьем в их жизнях, помимо того момента, когда Чонгук говорил про новую открывшуюся кафешку, тогда, в выпускном классе, и Тэхёну хватило совести согласиться, потому что лгуном он не был давно. Он взял ключи от машины со стола, чирканул своим аккуратным профессорским почерком записку, оставив её на сковороде с завтраком, и подёрнул плечом, замечая, что провёл в ванной времени меньше, чем обычно, в раковине смывая только пену для бритья и короткие жёсткие волоски. Чонгук тянется всем телом, просыпаясь окончательно, от звука закрывающейся двери. Но, прежде чем хотя бы пожелать Тэхёну хорошего дня, даже не спрашивая, куда тот ушёл, Гук сдавленно кашляет в сжатый кулак. Что-то мешается в зубах, и когда он открывает рот, чтобы ногтём поддеть застрявший кусок, вместо ожидаемого кунжута с бургера, на пальце остаётся игольчатый лепесток эрики, а с губы на подушку капает кровь.