О снах, о Коршунах и обо всём прочем (название рабочее)

      Оле снится его усталое худое лицо.       Снится слишком давно, чтобы это было простым сном. И ей... ей слишком не страшно, чтобы это оказалось кошмаром.       Кошмаров Оля не видит. Совсем. С детства.       …Но -- Оля устала, очень устала видеть его во сне. Оле девятнадцать, она студентка, она будущий историк, и ей неприлично до сих пор верить в сказки.       У неё нет родных: бабушка умерла два года назад. Почти два: будет в апреле.       Сейчас декабрь.       Оле холодно; она закутывается в серую шаль поверх такого же серого шерстяного платья, садится на пыльный широкий подоконник комнаты в общежитии и смотрит на растущее перед окном дерево, какое-то лиственное -- клён, что ли?..       Оля не помнит.       Оле очень не нравится то, что с ней происходит.       ...Закрывает глаза и прижимается к холодному стеклу носом. Она одна в комнате: Танька на выходные уехала к своим.       Звала и Олю, её были бы рады видеть, ей были бы рады -- очень рады; но Оля не поехала.       Потрёпанный Сонник Оля засунула на нижнюю полку этажерки, под все учебники и под старые тетради. Сонник толстый и белый -- нет, светло-серый уже от времени.       Обложка рвётся, и Оля укрепила её бумажными полосками: тоненькими полосками бумаги подклеила изнутри.       Ей жаль эту книгу. Всё-таки... память ведь.       Вот только... только...       Только не нужно студентке, почти отличнице, комсомолке верить в такое.       В глупые сны.       Нельзя.       Серьёзному умному человеку нельзя верить в такое.       На то, что ей -- почти с Рождества... кажется, что почти с Рождества -- снится министр Нушрок -- плевать.       Не надо вспоминать сны.       Не надо, не нужно.